Судьба

Роберт долго молчит, резко переворачивается, подминая меня под себя, заглядывает мне в глаза, как будто хочет что-то там отыскать, но молчит. Скатывается с меня, встает, абсолютно голый выходит из комнаты. Ничего не понимаю, в растерянности смотрю ему вслед. Зачем я задала этот вопрос? Не успеваю я полностью осознать случившееся, как Роберт возвращается назад с сигаретой и пепельницей. Садится на кровать, откидывается на подушки, тянет меня к себе под бок. Прикуривает сигарету, глубоко затягивается, выпуская дым в потолок. Я тянусь за его сигаретой, он не отдает, сам подносит ее к моим губам. Затягиваюсь, но Роберт тут же отнимает. Так он делает еще пару раз, тушит сигарету в стоящей рядом пепельнице. И когда я уже не надеюсь на ответ, вдруг начинает говорить, поглаживая мою спину:

— Моя жизнь похожа на подъем в гору, на снежную вершину, большую, недосягаемую, и от этого цель становится все желаннее. И ты не успокоишься, пока не добьешься своего, любыми путями, средствами. Вот идешь к своей цели, забираешься на вершину, сметая всех на своем пути, не думая ни о ком, только о себе. Ты считаешь, что все делаешь правильно. Считаешь себя самым лучшим, удачливым, неважно, что и кого ты теряешь на своем пути. Самое главное – цель. Вершина. И вот ты добился своего. Достиг цели. Находишься в полной эйфории. Гордишься собой. Ты это сделал. Достиг своего пика. Забрался на свою вершину. А дальше что? — он замолкает.

— Что дальше? — нерешительно спрашиваю я.

— А дальше, Елизавета, спуск вниз. И он гораздо быстрее, чем подъем, — горько усмехаясь, продолжает он.

Просто молчу, не знаю, что сказать. Если это ответ на мой вопрос, то какой-то неоднозначный. Я слышу в словах Роберта некую горечь, сожаление. Но вопросов больше не задаю. Он молчит, но его молчаливый взгляд говорит о многом.

— Но судьба расставляет все на свои места, — нарушая тишину, говорит он, ведет пальцами по моему телу, вызывая на нем тысячи мурашек.

— Тебе не кажется, что судьба – очень страшное слово? — спрашиваю я, встаю с кровати, опять надеваю его футболку, на что получаю одобрительную улыбку.

— Мне кажется, что мы сами делаем свою судьбу, — задумчиво отвечает он. Подхожу к зеркалу, собираю волосы в высокий пучок.

— Что ты хочешь на ужин? — спрашиваю я, смотря на него через зеркало.

— Все, что вы мне приготовите, — отвечает Роберт. Встает с кровати, ловит мой взгляд на своем обнаженном теле.

— Елизавета Андреевна, если вы будете так на меня смотреть, я поужинаю вами, — говорит он, надвигаясь на меня. Я отступаю, выбегаю на кухню.

Ужин почти готов. Готовлю я его под пристальным наблюдением Роберта, к которому я уже привыкла, и это даже почти перестало меня смущать. Неожиданно раздается звонок в дверь.

— Ты кого-то ждешь? — приподнимая брови, спрашивает Роберт.

— Нет, — я действительно никого не жду. Поэтому и не спешу открывать дверь, в которую продолжают настойчиво звонить. Роберт открывает сам, о чем-то говорит с незваным гостем. Через минуту зовет меня. На пороге стоит курьер, в руках у него букет кроваво-красных роз, перевязанный черной лентой. И черная коробка с красным бантиком. Курьер просит расписаться, говоря о том, что заказчик просил передать подарок лично в руки. Кто заказчик он не знает. Я расписываюсь, забираю у него цветы и коробку.

— От кого подарок? — с подозрением спрашивает Роберт, как только курьер уходит.

— Я не знаю, здесь нет карточки. Но могу сказать, что отправитель плохо меня знает. Потому что я ненавижу кроваво-красные розы.

— Интересно, — прищуривает глаза Роберт. — Давай откроем подарок – может, тогда станет ясно, от кого он.

— Ревнуешь?

— Безумно! Открывай! — говорит он, указывая на коробку.

Я медлю, сажусь на диван. Мне очень не нравится этот подарок, а черно-кровавые цвета меня пугают. Нерешительно снимаю бант, открываю коробку. В коробке белый конверт, достаю его – там фотографии. Не сразу понимаю, что на них. Темное небо, снег, заснеженные деревья, ограда. Мраморная плита, рядом статуэтка ангелочка, надписи красивыми буквами на плите. Я еще не понимаю, что это, не могу собрать картинки воедино. Но мое сердце начинает ныть, скулить, замедляя стук, кажется, оно и вовсе перестает биться. Мои глаза бегают от снимка к снимку, на них одно и то же место, но снятое с разных ракурсов: издали, вблизи. В горле застревает ком, который я не могу сглотнуть. В ушах нарастает шум, зрение затуманивается от подступающих слез. Начинаю жадно глотать воздух, потому что не могу сглотнуть. Боль начинает разрывать грудную клетку, потому что ко мне приходит осознание того, что запечатлено на этих фото. Хаотично вожу пальцем по родному лицу, которое высечено на камне. Пытаюсь прочитать красивые буквы надписи внизу, не могу сложить буквы в слова, слезы которые текут непроизвольно, застилают глаза, понимаю только отдельные слова: «память», «любовь», «маленький ангел». Даты рождения и дата…

Кидаю фото на пол, зажимаю уши руками, чтобы избавится от оглушающего шума в ушах. Тело тут же сковывает ледяной холод, меня начинает трясти. Хочется сползти на пол и выть от раздирающей боли. Ко мне подлетает Роберт, что-то говорит, потом кричит, но я не слышу его. Он поднимает фото с пола, несколько минут рассматривает их, что-то говорит, говорит, я не слышу. Хочу сказать ему, что не слышу, но не могу – просто шевелю губами, не в силах произнести ни слова. Меня трясет о холода. Нет! Нет! Не может быть! Там не он. Это Марк.