Страница 6 из 18
«Ну что, это ускорит рассмотрение моего предложения?»
Вехнер, видно, не ожидал такого поворота, взгляд его стал немного испуганный, и, видя это, кавалер продолжил:
– Тех, что помрут, да примет Господь их заблудшие души, я велю выкладывать на берег, чтобы с вашей стороны их было видно, путь матери и жёны придут попрощаться.
Теперь и Вехнер, и оба офицера, что были с ним, стояли мрачные, под стать погоде. Ветер трепал бумаги в руке члена консулата, и тот долго не находил, что сказать. Пока, наконец, не произнёс:
– Я сделаю всё, чтобы ускорить решение по этому вопросу.
– Я очень на то рассчитываю; кстати, если завтра мне вернут всех моих людей, что схвачены на вашем берегу, то я буду кормить ваших людей целых три дня, – добавил вальяжно Волков, словно это не очень его волнует.
– И скольких ваших людей мы, по-вашему, удерживаем? – поинтересовался Вехнер.
Это был вопрос с подвохом. Как ни ответь на него, всё равно дашь врагу нужную ему информацию. Волков на такие хитрости никогда бы не попался.
«Ты ещё и хитрить тут надумал!»
Он уже не собирался разыгрывать из себя святого человека, он уже рычал:
– Запомните, Вехнер, если не вернёте мне моих людей до завтрашнего утра, я не только престану кормить ваших, я ещё и запрещу им жечь костры, а каждое утро я буду выкладывать их трупы на берег, пока не уложу тут всех до единого. Вы слышите меня, Вехнер?
Этот его рык произвёл впечатление даже на приехавших с консулом офицеров. Они внимательно слушали каждое его слово, и когда он закончил, один из офицеров стал что-то шептать на ухо Вехнеру. Тот рассеяно кивал и потом произнёс:
– Мы соберём экстренное заседание совета.
– Это здравая мысль, – уже абсолютно спокойно и едва ли не дружелюбно отвечал кавалер. – Надеюсь, вы примете правильное решение. Да вразумит вас Господь, если вы всё ещё верите в него.
– Разрешите ли вы нам поговорить с нашими людьми, которых вы удерживаете? – вдруг спросил один из офицеров.
– Конечно, – сразу согласился Волков. – Как только вы дадите мне поговорить с моими людьми, которых удерживаете вы.
Всё было ясно, больше у парламентёров вопросов не было. Они раскланялись и пошли к своей лодке.
– Кажется, всё прошло хорошо, – сказал Волков негромко.
Говорил он самому себе, но Брюнхвальд, стоявший рядом, всё расслышал:
– Да, всё прошло прекрасно, но боюсь, наши люди будут недовольны тем, что мы отпустим их заклятых врагов.
– Скажите людям, что они получат часть выкупа, – произнёс Волков, морщась от приступа тошноты, от этого недуга он стал раздражаться и крикнул – Максимилиан! Позовите мне монаха немедля, чёрт бы всё это побрал!
Глава 4
Как хорошо просыпаться и знать, что всё самое тяжёлое уже позади. Ну, хотя бы в ближайшее время нет нужды надрываться, рвать в себе жилы. А ещё он в это утро почувствовал себя здоровым. Таким здоровым, каким не чувствовал себя давно. У него не саднило обрубленное ухо, не болела нога, хоть и холод на улице был, но, видимо, то, что он не садился в седло и не нагружал её сильно, благоприятно влияло на ногу. И если сильно не вертеть головой, то и об острой боли в шее можно позабыть. И тошнота, докучавшая ему прошлый день, закончилась. Многие люди и понять не могут, как это хорошо, когда у тебя просто ничего не болит.
– Максимилиан, – позвал он, слыша голос своего знаменосца за полотнищем шатра.
Полог откинулся, и юноша появился внутри:
– Да, кавалер.
– Это вы с Увальнем сейчас говорили?
– Да, кавалер. Он приехал.
– Зовите его, – Волков сел на постели. Максимилиан был молодцом, на улице зима, а в шатре печка так горяча, что можно ходить без одежды. – И несите мыться.
Александр Гроссшвюлле вошёл и занял едва ли не половину шатра. Большой человек. Некогда безвольный и рыхлый малый, которого сплавил кавалеру родственник, превратился в могучего молодого человека. От жирных боков, щёк и двойного подбородка и следа не осталось. Он похудел, его лицо обветрилось, а сам он стал взрослее. Дни в седле напролёт, еда когда придётся и сон урывками сделали своё дело.
«Война сало сгонит».
Стёганка нараспашку, шапки нет, большие оббитые железом сапоги, тесак на поясе, кинжал за ним, боевые рукавицы в руках – да, вид у него залихватский. Дурень-родственник ещё и талер Волкову дал, чтобы только Увальня сбагрить. А он каков стал.
Александр поклонился:
– Звали, кавалер?
– Вы храбро дрались в овраге, – начал Волков, – думаю, без вас Бертье не удалось бы убить капитана наёмников. Думаю, что без вас его бы там самого убили. За тот бой вы заслужили награду. И по воинскому укладу вы получите долю сержанта.
– Спасибо, кавалер. А правда, что теперь Максимилиан у нас будет за знаменосца?
– Да, он и раньше носил моё знамя, но был оруженосцем. Теперь он будет знаменосцем.
– Ясно, – сказал Увалень.
– А вы будете смотреть за моим оружием и доспехом.
– Спасибо, кавалер, – молодой человек поклонился.
– Дрались вы храбро, – продолжал Волков, – стояли, как вкопанный, когда на вас наседали, и удары сносили достойно, спасли Бертье, когда он упал, но вот умения вам всё ещё не хватает.
Александр понимающе кивал.
– Поговорите с Бертье, он мастерски владеет многими видами оружия. Пусть вас поучит, вам с вашей статью и силой равных будет мало.
– Да, кавалер, я попрошу учения у ротмистра.
– Ладно, вы были у епископа, как там вас встретили? – тут солдат принёс воду, Волков стал умываться.
– Епископ был рад. Очень. Говорил, что вы Длань Господня. Хвалил вас, меня кормил и всё выспрашивал про вас и про то, как дело было.
– Вы видели госпожу Эшбахт?
– Конечно, она же проживает у епископа, – Увалень чуть прибавил многозначительности, – и госпожа Ланге была там же.
– Так они не поехали в дом Маленов и остановились во дворце у епископа? – Волков вспоминал, что так и наказывал Бригитт, но не был уверен, что ей удастся уговорить жену жить у епископа, а не в доме отца.
«Бригитт молодец, видно, пересилила жену. Вот и славно».
Это его порадовало. Он отпустил солдата, и тот унёс воду и таз.
– Вот, кавалер, письмо от епископа, – сказал Увалень, доставая бумагу. – Сразу позабыл отдать.
Волков вытер и лицо, и руки, прежде чем взял письмо.
Приятно получать письма после победы. Волков сел к огню, что горел в маленькой печке, устроился удобно, развернул бумагу.
Конечно, епископ его нахваливал. Звал «спасителем» и «истинной Дланью Господней». Говорил, что пишет о его подвиге в Ланн, к архиепископу. Писал и о том, как умолкли в городе те крикуны, что хулили кавалера за раздор с соседями. Оказывается, были и такие. И теперь в городе, да и во всём графстве, а может, и во всей земле о нём иначе, как о полководце, и не говорят.
Всё было хорошо, вот только епископ ни единым словом не обмолвился о его жене, что у него гостила.
– А госпожа Эшбахт мне письмо не передавала? – спросил он у всё ещё стоящего у входа Увальня.
– Нет, госпожа Ланге просила сказать вам на словах, что молится денно и нощно за вас и целует вам руки. А госпожа Эшбахт ничего не передавала.
Странно это было, и не хотел он в этом признаваться, но подчёркнутое небрежение жены кольнуло его прямо в сердце.
«Всю жизнь будет помнить мне Шоуберга. Высокомерие своё мне показывает и показывать будет. Нет, правильно я этого пса, любовника её, на заборе повесил. Надо было ещё у навозной кучи его похоронить. И прямо на куче ему крест поставить».
Да нет, конечно, он этого не сделал бы. Не сделал бы… Но вот если бы он мог ещё раз убить Шоуберга – он убил бы. Ни секунды не медля и ни о чём не задумываясь.
– Значит, госпожа Ланге была рада вестям обо мне? – наконец спросил он у оруженосца.
– И того не скрывала, – заговорщицки понизив голос, произнёс Увалень.
– Хорошо, ступайте, Александр, позовите ко мне монаха, пусть принесёт чернильницу и бумагу, епископ просит рассказать ему, как было дело.