Страница 49 из 58
- Не я, - сказал Орло.
XXIII
Он мог воспринимать... сигналы.
Доверенный помощник мог произнести одно неверное слово - и он никогда не получит другого шанса заговорить. Политически правильное утверждение, высказанное с малейшим отклонением от правильной интонации - Лильгин слышал отклонение. Этот человек уже больше не допускался к нему.
И, разумеется, при должном - но быстром - развитии событий, и тот, и другой исчезали после первой изнурительной пытки для получения "полного признания".
Сигналы! В давние дни, когда он был подростком и еще были личные автомобили, самые неуловимые сигналы неисправности в машине настораживали того юного Мартина Лильгина. Его машина так часто бывала в гараже, начиная со дня, когда он ею обзавелся, что механики начинали стонать, как только видели его за рулем.
Ни молодому, ни зрелому Лильгину, ни его последовательным сторонникам ( все вскоре были убиты ) не было ясно, что эта чрезвычайная, нетренированная чувствительность к сигналам была ненормальной. Он восхищался собой за это; считал это признаком своего раннего развития; и так же думали многие люди, кто позднее подавали тот смертельный ( для них самих ) сигнал, подсказывающий Хозяину, что у них есть свои собственные мысли... критического толка.
Ненормальная чувствительность к сигналам ( в параноидальной манере ) является писхологической характеристикой второй стадии утомления. Поскольку Лильгин на своей памяти никогда не был подвержен необычному утомлению, и, разумеется, не считал себя параноиком, ему не приходило в голову (по крайней мере, он бы не принял такой возможности), что тело может испытываь некоторое недомогание, вроде длительной сильной лихорадки, которое воспроизводит эти две первые стадии утомления на более глубоком клеточном и нервном уровне, а иногда даже и третью стадию.
В младенчестве ( как однажды рассказала ему его мать ) он чуть не умер от лихорадки. В последующие великие дни он проверил информацию из ее рассказа и превратил это в систему: все заболевания лихорадкой должны были регистрирваться, а за людьми и их последующим поведением следовало следить. По какой-то причине он воздерживался от использовании этих частных данных для мотивирования массовых убийств названных таким образом людей.
Вскоре после произнесения речи в тот первый день тотальной связи, он "прислушался" ко всем сигналам своего затруднительного положения.
В этот момент он попросил, чтобы ему принесли лист официальной формы Десять-Шестьдесят. Его секретарь вышел и вернулся с сообщением от Йоделла о том, что отдел снабжения канцтоварами ( который в части этой формы находился в ведении Йоделла ) опустошен. Но формы уже печтаются.
В качестве замены официальным бланкам ордеров смертного приговора секретарь принес две пачки чистых листов. Он положил их на стол Лильгина. И вернулся снова на задний план. У диктатора создалось впечатление - к нему пришел сигнал - что этот человек прячет улыбку.
Перед взорами трех миллиардов людей Лильгину пришлось подавить мгновенный импульс убить мошенника.
Всем этим людям во дворце, подумал он, видевшим меня в этом состоянии упадка, придется уйти...
Предать смерти все подобные воспоминания!
Мысль эта успокаивала его, пока он там сидел. Потому что отчасти говорилось заранее, что тому, что происходит, на самом деле не было свидетелей.
Но на самом деле его мозг лихорадочно работал.
Что делать.
Он не спеша вскрыл одну из пачек. Вытянул стопку листов. И начал писать собственноручно смертные приговоры. Он лично сворачивал каждый; помещал в конверт, запечатывал и писал адрес.
Сделав это пол-дюжины раз, он поднял глаза, улыбаясь своей улыбкой, и сказал наблюдающим миллиардам:
- В четыре часа пополудни я объясню, что я делаю, и почему.
- Как ты думаешь, что он пишет? - спросил Ишкрин.
Вопрос, предположительно, был адресован всем семерым людям, сидящим в кабинете Орло - и даже, возможно, ему самому, восьмому.
Орло ответил первым.
- Хм, - он откинулся назад, нахмурившись. - Полагаю, мне следует это проанализировать.
Он закрыл глаза.
- Ты думаешь, - продолжал Ишкрин,- он наконец-то решил, левый это или правый уклонистский заговор?
Все ученые в комнате заулыбались со своим вневременным хорошим настроением. Мегара и Йоделл сидели мрачные и молчаливые.
Орло открыл глаза и сказал:
- Думаю, Членам Президиума Номер Два и Три следует забрать своих подружек или жен в эту секцию в течении следующего часа - и это напоминает мне кое о чем. - Он сел и наклонился вперед через стол к Йоделлу. - Где Шида?
Не дожидаясь ответа, он вслед за этим еще раз пихнул через стол интерком. Йоделл поймал его. Его коротенькие пальцы запорхали над кнопками.
На плате комма появилось жесткое лицо. Оно было молодым, квадратным и мрачным. Оно выслушало вопрос старшего мужчины. Потом рот открылся; и исходящий из него голос сказал:
- У меня здесь собственноручный ордер Председателя Мартина Лильгина, приказывающий мне задержать Шиду Мортон и быть готовым разнести ее в клочки на дробильной машине по получении от него единственого слова через комм.
- Ордер выписан на форме Десять-Шестьдесят? - спросил Йоделл самым своим ровным голосом.
- Нет, но я весьма хорошо знаю его почерк.
- Уверен, - кисло, - что это так. Но теперь слушай, Бурески, нам нужна эта девушка. Плевать на ордер. Времена меняются, и ты должен меняться вместе с ними.
Мрачный голос сказал:
- Что, черт возьми, там у вас происходит? Что это за проверка?
- Это не проверка, мой друг. Он, наконец, попался. И здесь ни он, ни кто-нибудь другой ничего не может поделать. Так что не попадись вместе с ним. Мы пошлем кого-нибудь забрать девушку.
- Невозможно. Я могу не подчиниться приказу, если уж на о пошло. Но я ее не передам и не отпущу в этот раз.
Йоделл оглядел ученых.
- Джентльмены, я собираюсь пригрозить от вашего имени. Послушайте и скажите мне, можете ли вы это исполнить. - Он повернулся обратно к экрану. - Бурески, я посылаю из Коммуникационного городка полдюжины ученых в эту вашу темную серую штабквартиру Тайной