Промокшие спички

Конец в начале другой истории — впрочем, чему удивляться после пережитого, верно?

Оля идет по зашарпанным коридорам больницы — уже таким знакомым и таким привыкшим, что светлое небо, проглядывающее сквозь щели свободы, кажется чем-то забытым, чем-то так похожим на сон. Да, тот самый сон, в котором она провела около недели. Шесть дней, пять часов и тридцать семь минут. Но этого хватило, чтобы осознать многое, позабыть незабываемое и обрести то, что так боялась потерять.

Врачи говорили, что пережитое во сне быстро забывается и через пару часов оно должно было исчезнуть.

Три часа она пребывает в сознании, но то, что она увидела до сих пор с ней. В её душе, сердце, почках и чертовом подсознании. Здесь. Рядом. Уставшее, измученное, оно мирно лежало всё это время на коленях, сладко посапывало, явно довольствуясь произошедшим. Теперь же, когда Оля идет к выходу, оно перебралось на левое плечо и только тогда девушка заметила, что почему-то оно так напоминает лису — маленькую, испуганную и такую хитрую.

Это не груз прошлого — осадок после случившегося. Хотела ли она забывать? Нет, ведь иначе как начать ценить то, что есть? Тогда, в том сне, всё было слишком приторным, будто бы вкус красного вина с зефиром и карамелью. Липкое, противное, опаляющее. Но такое необходимое. Ощутив столь ужасный вкус, начинаешь ценить безвкусность воды, которая была так необходима после пробуждения. Чистая, свежая, без излишеств и добавок.

И дело вовсе не в воде или в вине.

В людях.

Всё это время он был рядом. Её ангел, её свобода, её спасение. Светлый, хотя тогда, во сне, тоже был он — просто прогнивший изнутри, поглощенный собственной желчью и беспомощностью. Раньше Оля видела в нём глоток свежего воздуха и не верила, что ангелы способны любить простых смертных. Теперь же ей хочется сделать для него как можно больше, отдать всю себя, чтобы он тоже ощутил в полной мере счастье. Человеческое счастье, а не только любование и обоготворение ангела в его лице. Да, она знает, что у них странная любовь получается, так похожая на одну из тех, рассказанных в стенах этого места, но какая есть. И, кто знает, может, она всегда такую и искала. Нелюдимую, израненную, так похожую на треск огня в камине в канун Нового года. Когда-то давно рыжая любила раздумывать на эту тему, представляя себе своего будущего парня. Почему-то всегда выходило что-то среднее между Тарзаном и Чудовищем. Что-то массивное, грозное. Человек, который не любит высказывать свои эмоции, он бы редко говорил слова о любви, но всегда был бы рядом. Её защита, её крепость, её опора. Как бы эгоистично не звучало, но Оля надеялась, что с приходом такого человека в её жизни обязательно что-то изменится. Она обретет друзей и они будут вместе справлять шумные праздники. Хотела научиться пить, хотела даже ощутить привкус табака на своих губах и хотела в один день убегать от полиции из-за какого-нибудь мелкого нарушения. Как же много всего она хотела.

Сейчас, вспоминая это, без смешков не обходится.

Кто бы мог подумать, что всё сложится именно так.

— Пристегнись, — шепчет он с улыбкой, стоило Оля только-только ощутить прохладу остывшего сидения. А после наклоняется, чтобы сделать это самому. Молча и всё с той же улыбкой, будто бы ничего не произошло, будто бы весь тот страх, те дикие истерики и тем более те приступы — иллюзия, глупый сон, от которого она наконец-то избавилась, проснувшись.

Но вот только каждый из них знает, что кошмары никуда не исчезнут. Не сегодня и не завтра. Через месяц, год, два, десять — кто знает, но ясно лишь одно: это будет заживать медленно, но безболезненно, ведь самое страшное уже позади — дальше лишь пусть к исцелению, восстановлению, выздоровлению.

Как выяснилось, Оле вкололи двойную дозу снотворного. Или тройную. Или не снотворное это вовсе было — истину никто не узнает, ведь врачи ловко скрыли её под тонной бумажек с сотнями разных терминов. Да и кто в суд-то подавать собирается? Никто.

Родителям это не нужно — они ведь не любители публичной огласке, боятся быть замеченными, боятся, что их начнут обсуждать. А девушка попросту рада, что её почти моментально отпустили, опустив несколько необходимых при выписки пунктов. И лишь мама Ярослава, оставшись наедине с девушкой, долго-долго о чем-то беседовала. Без камер, без прослушивания, без посторонних лиц. С глазу на глаз.

Кто-то уверял, что они обсуждали то, что снилось рыжеволосой, делали свои выводы и пытались отыскать верный путь к восстановлению. Кто-то же был уверен, что она просила прощение у девочки за то, что смогла помочь только сейчас, когда та пережила слишком многое.

Я же, автор, скажу свою точку зрения: думаю, что они говорили про небо, которое сегодня выдалось прекрасным. Ясным, голубым и полным надежд на светлое будущее.

Но это, опять-таки, только мое предположение. И только вам решать, во что верить, а чему искать отговорки.

А тем временем Оля и Ярослав ехали по опустевшим улицам и о чем-то с улыбкой молчали. Каждый о своем, но таком похожем. И лишь музыка — тихая-тихая, так похожая на мантру, уносила за собой всё плохое, всё прошлое, всё такое черное, прогнившее, ненужное.

Кто-то бродит по улицам поздно,