Страница 2 из 21
1. НИЖНЕУДИНСК
— Огни, ваше благородие!
— Что? — не понял Арцеулов, на всякий случай покосившись в ночную тьму, куда указывал незнакомый ему унтер-офицер — напарник по караулу.
— Огни, господин капитан, — повторил унтер, вновь тыча куда-то вдаль. В голосе его чувствовался плохо скрытый страх. — Повстанцы, ваше благородие! Сторожат!
Арцеулов пожал плечами и всмотрелся. Сквозь темень, опустившуюся на Нижнеудинск и затопившую станцию, он разглядел множество огоньков, охватывавших город неровным полукольцом.
— Прекратите панику, унтер! — наконец буркнул он, морщась от налетевшего ледяного ветра. — Вечно вам повстанцы мерещатся… Лучше пройдемся, а то заледенеем.
Капитан одернул свой черный полушубок и решительно зашагал вдоль эшелона. Но унтер не унимался — он заспешил следом, стараясь не отстать от Арцеулова.
— Так костры же! — выкрикнул он. — По всем сопкам костры!
— Это легионеры! — не особо уверенно возразил Арцеулов, вновь кривясь от холода. В полночь, когда они заступили на пост, было минус двадцать девять, а теперь мороз перешагнул тридцатиградусную отметку.
— Не-а, — немедленно возразил унтер. — Чехи — они у самой станции костры жгут. Дальше — боятся. Дальше — эти…
— Ну и черт с ними! — вконец разозлился капитан, резко останавливаясь и с трудом удерживаясь, чтобы не врезать напарнику прямо по перепуганной физиономии. — Бежать вздумал, сволочь! Своих увидел!
— Бежать, — пробурчал унтер-офицер и бросил злобный взгляд на капитана. — Как же, убежишь! Я ведь, как и вы, черный гусар! Они меня сразу…
Арцеулов повернулся к унтеру спиной и зашагал дальше. Эшелон был огромен, и, чтобы обойти его, требовалось больше получаса. Впрочем, они были здесь не одни — еще двое шли навстречу, еле заметные в тусклом свете станционных огней. Несмотря на лютый холод и панику, караульная служба неслась исправно — начальник штаба Верховного, генерал Зенкевич приказал ставить в караулы лишь офицеров и особо надежных унтеров. Многие заворчали, Арцеулов же отнесся к приказу спокойно — здесь, в ночной тьме, окруженной мигающими огоньками повстанческих костров, исчезло томящее чувство западни, не покидающее его за бронированными стенами поезда Верховного Правителя адмирала Колчака.
В конвой Верховного Арцеулов попал три месяца назад, сразу после госпиталя. Точнее, адмирал приказал зачислить капитана в свой конвой еще в апреле прошлого, 19-го года, когда Арцеулов — тогда еще поручик, — вместе с полковником Гришиным-Алмазовым прорвался через красный фронт у Царицына, доставляя секретную депешу от Главкома Вооруженных Сил Юга России. Очевидно, Верховный решил дать молодому офицеру своеобразный отдых, а может, и украсить свой конвой ветераном Ледяного похода и Анненским кавалером. Но Арцеулов попросил лишь недельный отпуск, чтобы разыскать в Омске жену, а затем уехал на фронт. Он был зачислен в корпус Каппеля в самый разгар боев на Каме, воевал всего неделю, после чего потянулись месяцы госпиталей. В сентябре капитан вновь был зачислен в конвой Верховного и с тех пор, несмотря на несколько рапортов и личную беседу с адмиралом, служил в охране ставки. Впрочем, с начала декабря Арцеулов уже не просился на фронт — фронт сам нашел его, охватывая цепочкой ночных костров…
Капитан козырнул поравнявшемуся с ним патрулю и ускорил шаг — холод, несмотря на полушубок, становился почти невыносимым. Унтер вновь заспешил, притопывая на ходу, и капитан мельком подумал, что надо распорядиться выдавать караульным валенки. Внезапно где-то вдали, среди окружавших станцию сопок, резко ударила пулеметная очередь. Арцеулов замер, но вокруг было тихо.
— Стреляют, ваш бродь, — унтер уже был рядом и привычно ткнул рукой в толстой рукавице куда-то в ночную тьму.
— Не сунутся, — уверенно заявил Арцеулов. — Не нас побоятся, так чехов…
— И не холодно им, — каким-то суеверным тоном заметил унтер. — Словно медведи!
Арцеулов на секунду задумался. Повстанцы, равно как и другая красная сволочь, слабо ассоциировались у него с родом людским, и мысль о том, что повстанцы тоже должны мерзнуть на тридцатиградусном морозе, как-то не приходила ему в голову.
— Ну и пусть мерзнут, сволочи, — рассудил он. — Хоть бы все перемерзли!
— И волков не боятся! — тем же тоном продолжал унтер.
— Волков? — удивился капитан. Как и всякий горожанин, он помнил волков лишь по детским сказкам и редким посещениям разъездного зверинца.
— Так волки же! Расплодилось в войну! — в голосе унтера чувствовалось недоумение по поводу непонятливости офицера. — И зима опять же…
— Ерунда! — отмахнулся Арцеулов. — Они на винтовку не сунутся!
— Как же, не сунутся… Вот их высокоблагородие полковник Белоногов тоже так думали…
— Что? — дернулся Арцеулов. — Что ты сказал?
Арцеулов неплохо знал полковника Белоногова и немного ему завидовал. Белоногов был высок, красив, к тому же, как рассказывали, был прекрасным спортсменом. Капитан слыхал, что Белоногова очень ценил Верховный и держал, как говорили, для самых опасных поручений.
— Так что случилось с Белоноговым? — вновь поинтересовался он, заметив, что унтер молчит.
— Нашли его сегодня, — проговорил тот. — Почти сразу за станцией. Только по полушубку и узнали, да и от того одни клочья остались! Говорят, он вчера ночью хотел уйти. И следы вокруг — ни одного людского…
— Бред какой-то, — капитан знал, что такое смерть на войне, но гибель от волчьих клыков казалась почему-то особенно жуткой. — Почему же он не стрелял? Ведь вчера было тихо?
— То-то и оно, что не стрелял, — буркнул унтер. — Волки… И хорошо, если просто волки.
— Прекратите! — вконец озлился Арцеулов и молча зашагал дальше вдоль казавшегося бесконечным эшелона. Дурацкий разговор окончательно вывел из равновесия. Если унтер не врал, то Белоногов, пытался уйти не по своей воле. Такие люди не дезертируют, к тому же уходить ночью не имело смысла — куда проще это было сделать средь бела дня, просто отлучившись на станцию и скрывшись среди чешских эшелонов. Значит, их положение настолько невеселое, что адмирал послал с каким-то заданием своего самого надежного офицера. И, как выяснилось, послал на верную смерть. Но почему полковник не стрелял? Может, задание было настолько секретное, что он попросту не имел права обнаруживать себя? Нет, все равно получалось что-то несуразное…