Убивают не камни

– Тогда ответьте еще, – попросил Акламин, – каким образом в тридцать второй номер, куда с момента убийства в нем администраторы никого не селили, ночью была поселена Шехова Любовь Станиславовна?

– Ничего подобного не было! – ответила дежурная. – Нам самим страшно туда заходить после убийства, а тем более кого-то селить. Мы как обновили там все, закрыли и больше не заходили.

– В таком случае, объясните, как на кровати под матрацем мог оказаться перстень? – Аристарх достал из стола фото и положил перед нею. – Нашли в вашу смену, – он надеялся ошеломить дежурную, но этого, к сожалению, не произошло.

Та долго рассматривала снимок, затем ответила:

– В мою смену он не мог появиться, а в другие смены – я не знаю.

– Но если в этот номер никого не селили, то каким образом перстень под матрацем мог появиться в другие смены?

– Не знаю, – снова однозначно ответила она.

Было очевидно, что остальные дежурные по этажу будут отвечать примерно так же. Нужны были другие свидетели, чтобы доказать, что вдова была в номере именно в эту смену.

Сегодня Аристарх и не рассчитывал на другие ответы. У него была иная цель. Он хотел растревожить осиное гнездо, если таковое в гостинице имеется. Заставить забеспокоиться, проявить себя. И тогда появится больше определенности, и могут появиться другие результаты.

Придется подождать. Иногда выждать более полезно, нежели метаться по сторонам.

3

После вызова в полицию Воброва сразу поехала домой. Если бы за нею была установлена слежка, то обнаружила бы, как та сначала покружила по городу, проверяя, нет ли «хвоста» сзади.

Припарковалась у девятиэтажного дома, вошла в подъезд, поднялась на этаж. На площадке остановилась у квартиры, щелкнула замком.

В прихожей включила свет, сняла туфли и прошагала в ванную комнату. С мылом умыла лицо и руки, и только после этого громким голосом позвала:

– Ты где? Что так тихо? Я приехала из полиции!

– Чего орешь? Я не глухой, – раздалось рядом с нею.

Она повернула лицо к открытой двери:

– Ты здесь? А я не вижу. Умываюсь после полиции. Как будто на кладбище побывала!

В дверях стоял мужчина среднего роста. Внешностью не ошарашивал. Таких в городе можно встретить на каждом углу. Пройдет мимо, ты и не заметишь, как он выглядит, какой у него нос, подбородок, губы, щеки. Даже если столкнешься лбом о лоб, не вспомнишь потом, с каким лицом столкнулся.

Сейчас он был в синей майке и черных трусах. Торс не спортивный, но и не киселем накачанный. Что-то среднее. Вроде и мускулы на теле есть, но вряд ли они выдержат вес приличной гири и вряд ли смогут на турнике подтянуть тело раз десять подряд. Заметной была лишь густая шапка темных волос на голове. И глаза – настороженные и недобрые.

Держась руками за наличники, он смотрел на Воброву вопросительно, вслух вопросов не задавал, но ждал ответов.

Вытерев полотенцем лицо и руки, она сделала шаг к нему:

– Вцепился опер, как клещ, – сказала брезгливо морщась. – Тот самый, что допрашивал в гостинице, когда труп обнаружили. А теперь интересовался Шеховой. Но я держалась, как ты научил, Вольдемар, говорила, спала ночью, никто меня не тревожил, не видела, в моей смене ее не было. После меня пошла Врюсова, но не знаю, о чем он ее спрашивал. Я не стала дожидаться, чтобы не вызвать подозрение.

Показав золотой зуб, Судоркин улыбнулся, одобрил:

– Все правильно. Пусть ментура кости гложет!

– Как думаешь, Врюсова лишнего не брякнет? – расслабленно потянулась Оксана.

– Из Галины лишнего слова не вытянешь! Про перстень мент не упоминал? – Вольдемар оторвал от наличников ладони и пошел в комнату, уселся на диван и рукой показал Бобровой, чтобы та села рядом.

– Не спрашивал, – ответила Оксана, следуя за ним и садясь возле.

– Странно, – усмехнулся Судоркин. – Темнит что-то начальник. Не может быть, чтобы Корозов не сбегал к нему с этим перстнем.

Посмотрев усталым взглядом, Оксана ничего не сказала. Вольдемар хлопнул по коленям:

– Предположим, что Корозов не хочет делиться с ментами перстнем. Это хорошо. Значит, перстень все еще у него. Хотя не будем обольщаться. Сначала узнаем у Галины, какой лапшой он ее кормил! – повернулся к Оксане и огорошил. – Пришить бы вас обеих следовало, поганок. Прошляпили перстенек, подарили Корозову.

– Вольдемар, я-то здесь причем? – испуганно стала оправдываться Оксана. – Я сделала все, как ты говорил!

– Если бы не сделала, давно бы дух испустила! – отсек Судоркин глухим голосом.

– Страшный ты человек, Вольдемар! – скукожилась и отодвинулась Оксана.

– Не страшнее смерти! – он сжал в кулак левую руку с наколкой «Вольдемар» на тыльной стороне ладони.

Вечером они рано легли в постель.

Оглаживая рукой голое тело Вобровой, лежавшей сбоку, он шумно дышал. Она протяжно спросила:

– Что теперь-то, Вольдемар? Ведь полиция от меня не отстанет.

– Отстанет, – глухо сказал он. – Улик у них нет.

– А если Комарова найдут? – выдохнула она.

– Дура! Какого Комарова? Он уже давно гуляет в своем родном Киеве, если еще жив, в чем я совсем не уверен. Забудь, – Судоркин обхватил ее и притянул к себе.

Она подалась без сопротивления, беспрекословно подлаживаясь под него.

Потом, измученная, расслаблено лежала и слышала, как рядом тот глубоко дышал. Отдышавшись, он приподнялся с подушки и посмотрел в сторону окна. На улице наступила темнота.

Взял с прикроватной тумбочки часы, глянул на время, еще несколько минут спокойно полежал, пока окончательно не пришел в себя, затем опустил с кровати ноги и сел.

Осоловелым голосом она пробормотала:

– Ты куда?

– Не твое дело. Меньше будешь знать, дольше проживешь.

Отвернувшись лицом к стене, она свернулась калачиком, и заснула.

Быстро натянув на себя рубаху, брюки, он застегнул ремень, в ванной комнате чесанул расческой волосы и выскользнул за дверь.

Спустившись по ступеням темного подъезда вниз, вышел на улицу.

Теплый, остывающий от дневной жары, ветерок, обдал Судоркина. От дороги доносился глухой шум машин. В темном дворе было безлюдно. Вольдемар свернул за угол дома и вышел к дороге.

Светильники на столбах вдоль дороги рассеивали холодный свет. Машин немного. Фары своим светом били по глазам.

Он поднял руку. Пришлось потоптаться, прежде чем тормознули «Жигули». Высунулся водитель с длинным лицом, с пробором на голове, с полоской чубчика, секущей выпуклый лоб надвое. Улыбка до ушей, тридцать два зуба на виду, легкая щетина по всему лицу. Уши торчком. Цветная рубаха нараспашку, ни одной застегнутой пуговицы до самого пупка. Манжеты на длинных рукавах также не застегнуты на запястьях, болтаются на руке. Мотнул головой и залихватски спросил:

– В какую степь гонишь, приятель? Могу подвести к парадному и даже к заднему крыльцу?

– Прямо, командир, – принял его тон Вольдемар. – А потом к черному ходу.

Водитель довольно хмыкнул. Вольдемар сел в салон, глянул в глаза водителю:

– Как идет промысел, хватает на житье?

– Какой к черту промысел, приятель? – снова хмыкнул тот. – С такого промысла ноги протянешь! На курево, да на чай для чифиря хватает! Вот банк взять, это промысел!

– А мандраж не возьмет? – подзадорил Судоркин.

– Меня? – изумился водитель. – С чего бы? Ты что, кореш, я уже прошел все огни и воды. Думаешь, я и правда извозом занимаюсь? Это так, для душевного спокойствия люблю порулить. С этого мой трудовой путь начинался. А теперь. Помнишь, как в песне поется? Свобода, брат, свобода, брат, свобода!

– А жестянка-то у тебя новая. – Вольдемар хлопнул рукой по панели.

– Не моя, братан, – громко хохотнул водитель. – Одолжил в ближайшем дворе на ночь. Покататься.

Только тут Судоркин обратил внимание, что ключа в замке зажигания не было:

– Бобров щекочешь?

– Да ты что, кореш? – блеснул зубами водитель. – Бобры на таком металлоломе не ездят.