Убивают не камни

– Давай выпьем, братан, за тех, кто чалится, кому небо в клеточку. Чтобы и у них наступило время воли с батареей бутылок на столе! – и выпил. – А этого мужика мы еще тряхнем! У него, видать, деньжата водятся. Живет-то он, видал, как? Не то, что эта конура. Выдавим из него все, что тебе нужно!

– Ну, ну, – глухо сказал Вольдемар. – Смотри не надорвись. Сегодня ты сиганул, только пятки сверкали. Башку откручу, если в следующий раз поджилки дрогнут! – отхлебнул из стакана и полез вилкой за яичницей. А утром подставил голову под душ, привел себя в порядок и позвонил по телефону. – Я буду к обеду. Приготовь ее.

В обед подъехал к длинному кирпичному дому рядом с гостиницей, нырнул в крайний подъезд с узкими лестницами, подошел к крайней двери, крашеной в коричневый цвет, на первом этаже, нажал замусоленную серую кнопку звонка.

Его встретила молодая женщина крепкого телосложения в красной кофточке, похожей на мужскую рубашку, и джинсовых брюках. У нее были покатые плечи, налитые бедра и несколько резкие движения. Пегие волосы по плечи, прическа чуть растрепанная. На ушах тяжелые серьги, оттягивающие мочки вниз. Лицо чуть заостренное с острым подбородком и длинным разрезом глаз.

По-хозяйски войдя в квартиру, Судоркин с порога спросил:

– Ты покормила ее, Зинка?

– Она ни черта не жрет, Вольдемар, – сказала та, сводя брови.

– Заставляй, Зинка, заставляй! Не хватало мне, чтобы эта чума подохла раньше времени! – проговорил Вольдемар и прошел вглубь.

Зинка прикрыла за ним дверь.

Коридор квадратный. Налево – кухня, туалет и ванная комната. Направо – комната. В ней платяной шкаф, стол со стульями и два дивана по разным стенам. Один – зеленый, другой – синий. Окно пластиковое со шторами. На подоконнике – скотч и ножницы. На столе какие-то коробочки и мягкая игрушка в виде лесного зверька.

На зеленом диване лежит Шехова. Лицо измученное, осунувшееся. Ноги и руки связаны. Рядом стул. На нем тарелка с остывшим супом.

Окинув ее, Вольдемар выговорил:

– Ты, жвачка, почему не жрешь?

– Не хочу, – не поднимая головы, ответила та.

– Брезгуешь? Не привыкла к такой жратве? – спросил Судоркин.

– Пусть развяжет. Все затекло, – попросила она.

– Развяжи! – сказал Зинке, и пока та срезала скотч, стоял, ждал. А когда Шехова освободилась от скотча, села на диване, спустив ноги, посмотрела ему в глаза, он придвинул к себе свободный стул. – Пришла пора поговорить.

Вдова была с правильными чертами лица. Глаза большие. Кожа светлая и гладкая. Пальцы рук не длинные, но и не короткие, средние. Волосы с каштановым оттенком. Сейчас они были смяты, чуть свалялись, требовали воды и шампуня, они привыкли к ежедневной укладке, следы ее сохранялись поныне. Ноги стройные, фигура красивая. Она опустила глаза, провела по запястьям рук, сказала:

– О чем еще говорить? Ты уже спрашивал.

– Все верно, я спрашивал тебя, дуру, да ты крутилась, как коза на веретене. А теперь советую крутеж прекратить, времени у меня на тебя нет. Кормить тебя из своих рук Зинка тоже долго не будет, – посмотрел на Зинку, которая стояла, опершись о косяк двери. – Дай-ка ей пожевать, пусть пошамкает по-людски.

Оторвавшись от двери, Зинка недовольно пробурчала что-то себе под нос, взяла тарелку с остывшим супом со стула и понесла ее в кухню. Оттуда принесла хлеб с колбасой и стакан с молоком. Поставила не на стул, а на стол, сверху положила хлеб с колбасой и снова отошла к двери.

Вдова продолжала поглаживать руки.

Наблюдая, как она это делала, Судоркин не сомневался, что сейчас та сосредоточенно думала.

– Ну, все, хватит мызгать ручонки! – проговорил. – Что надумала? У меня появились новые вопросы к тебе, но сначала ответь на старые. Успел ли твой муж что-нибудь рассказать Корозову до поездки к нему? Ну, скажем, по телефону, скайпу или еще как-то? И не говори, что ты не знаешь. Я не поверю. Где у него припрятаны драгоценности? Молчишь, жвачка? Не советую. Я только с виду такой добрый, а внутри я – зверь. Разозлишь меня, не пощажу! И знай, я не лох. Я сразу допер, что Корозову что-то известно, когда узнал, что ты оставила ему перстень под матрацем. Ведь это знак. И не только о том, что ты была в номере. Он не дурак и без перстня все понял, ведь ты успела позвонить ему до этого. Но перстень тоже не может быть уликой, на нем не написано, что он оставлен тобой. Значит, этим перстнем ты сообщила ему о чем-то другом? А потому слушай мои новые вопросы! Где ты взяла перстень, и где остальные части гарнитура? Какое отношение к этому гарнитуру имеет Корозов? И о чем ты сообщила Корозову, оставив перстень под матрацем? – Судоркин произнес все это без перерыва, не отрывая взгляда от лица Шеховой.

Та уставила глаза в пол и молчала. Конечно, надо было что-то ответить, и она сделала движение всем телом, как бы выражая готовность говорить, но только вздохнула. Она знала Вольдемара по тому времени, когда тот занимался у них на даче хозяйственными работами.

– Это ты убил моего мужа? – подняла глаза.

– Не пори чушь, дура, – возмутился Судоркин. – Ты знаешь, что твоего мужика не я ухлопал. Он мне нужен был живой!

– Я не знаю, – качнула она головой. – Скажи мне, если тебе известно?

– Не задавай больше таких вопросов, коза, иначе от моих ответов тебе станет очень плохо! – сказал Вольдемар. – Отвечай на мои вопросы и не упрямься!

– Я не знаю, что тебе ответить, – опасливо вымолвила вдова, переплетая пальцы рук. Ее голос чуть дрожал, как будто она готова была всхлипнуть.

– Не ври, коза, не валяй Ваньку, и не корчи передо мной пушистую ручную собачку! Предупреждаю! – медленно произнес он, как будто опутывал паутиной неявных угроз.

Выбора у Шеховой не было. Не отвечать на его вопросы было опасно, но и отвечать также опасно. Продолжительность ее жизни зависела от того, как долго он не узнает этих ответов. И пока он не узнает их, он будет нуждаться в ней. Но если он получит ответы, она ему больше не будет нужна, тогда уже ничто не спасет ее. Вот в такие моменты понимаешь, что молчание – золото.

– Ты все равно скажешь! – уверенно изрек Судоркин, будто услыхал ее мысли.

– Я не знаю, – тихо повторила она.

Вскочив со стула, он ударил ее по лицу.

Отшатнувшись к спинке дивана, она вжалась в нее. Во взгляде застыло изумление, словно не понимала, как это он мог, как посмел ударить ее. Подняла руку, защищаясь.

Схватив ее за эту руку, он оторвал от спинки, и снова ударил. Его лицо стало злым.

И тогда она поджалась и изо всех сил, какие были у нее, ударила Судоркина ногами в живот, отталкивая от себя.

Охнув от неожиданности, тот согнулся.

Снова ударив его острыми каблуками босоножек, она угодила на этот раз в плечо. Не удержавшись на ногах, он качнулся и завалился, стукнувшись затылком о стену.

По комнате разнеслась его безостановочная ругань.

У двери звонко засмеялась Зинка.

Вскочив, он схватил Шехову за горло:

– Где гарнитур с алмазами?! Зачем ты приехала к Корозову?! – повторял эти слова, как заведенный и душил женщину, в ярости не видя, что она начинает задыхаться. А когда заметил, отпустил и ударил. Бил, пока она не перестала чувствовать его удары.

– Хватит, Вольдемар, ты убьешь ее! – остановила Зинка, прижимаясь к дверному косяку.

– Не суйся! – прохрипел он недовольно.

– Я бы не совалась, если бы мне потом не пришлось прибирать за тобой, – бросила она, не двигаясь с места.

– Приберешь, не переломишься! – отступая от вдовы, огрызнулся Судоркин.

– Ни черта она не знает, Вольдемар! Я тоже подъезжала к ней, пытала, пока тебя не было!

– Я же говорил тебе, не прикасайся к ней!

– А зачем прикасаться? У меня свои подходы! Ты бы лучше узнал, кто убил ее мужика и кто Оксаночке черепушку проломил? Наверно, он и загреб гарнитурчик! – Зинка длинно вздохнула.

Судоркин исподлобья посмотрел на неподвижное тело Шеховой, распростертое на диване: