В плену

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Самолёт «Фалькон 7х» вылетел из аэропорта «Ницца Кот д Азур» в семь часов утра и взял курс на северо-восток.

На борту, кроме членов экипажа, находилось шесть человек. К четверым, беседовавшим на яхте, присоединились ещё два человека в качестве дополнительной охраны. Бывшие, но ещё молодые спецназовцы, работавшие в службе безопасности олигарха Зерноклюева. Оба русские.

Четверо непосредственных участников секретной миссии расположились в обеденной зоне, отослав охранников в спальную часть салона.

Через десять минут полёта пилот-француз сделал сообщение на своём родном языке:

– Месье, мы парим на высоте трёх миль. На земле весна, а здесь, за бортом, зима. Температура воздуха минус 17. При благоприятном стечении обстоятельств, кои, надеюсь, нам будут сопутствовать, в аэропорт «Внуково 3» мы прибудем через три с половиной часа. Надейтесь на Всевышнего и получайте удовольствие.

Арсений Перминов к непонятному сообщению остался безучастным. Дмитрий и Алексей едва заметно усмехнулись. А Борис хмыкнул и крикнул в сторону кабины пилотов:

– Ты лучше крепче держи «баранку» и следи за дорогой!

– Вот именно, – вдруг серьёзно поддержал телохранителя олигарх. – Каркает тут. Шутник.

– Ладно, пусть пока пошутит, – отозвался Борис. – Но если что-то пойдёт не так, я его первым выброшу за борт. Пусть летит эта ворона домой своим ходом. – И, посмотрев на босса, предложил. – Ну что, Михалыч, пора бы подкрепиться?! Одним кофе сыт не будешь.

– Да, пожалуй, – согласился Михалыч и посмотрел на остальных спутников, расположившихся напротив. – Вы, полагаю, тоже не особо сыты?

Финансист и искусствовед кивнули головами. Первый утвердительно, второй отрицательно. Что в обоих случаях сводилось к общему знаменателю: финансист – да, не особо сыт, искусствовед – нет, не особо сыт.

– Давай, Боря, – скомандовал Дмитрий, – распаковывай сумки. Чего нам там собрала Изабель?!

Спустя несколько минут стол был сервирован. На нём красовались известные французские блюда: касуле, тартифлет, нисуаз и киш. Доводили до гастрономической гармонии этот натюрморт лучшие французские вина: «Шато Лагранж», «Сотерн» и «Шабли».

Хозяин налил себе, Алексею и, задержав руку с бутылкой над бокалом Арсения, вежливо спросил:

– Арсений Викторович, пригубите в такую рань малость?

Искусствовед изобразил на своём лице недоумение и удивление:

– Неужели я выгляжу настолько плохо? – И скромно улыбнулся. – Отменное вино за счёт заведения можно выпить и ночью. – И добавил. – В меру, конечно.

Когда завтрак подошёл к десерту, Алексей обратился к другу и боссу, вновь выражая сомнение и волнение:

– Дима, ты, конечно, меня извини, но я даже здесь, в самолёте, против этой сделки. Причём, категорически! Хоть это и не совсем моё дело, но…

– Лёха, и ты извини, но это совсем не твоё дело, – резко перебил уже не друг, а босс. – Я уже давно всё решил. И помешать мне в этом могут только невероятные обстоятельства.

Но зануда финансист сделал последнюю попытку:

– Предчувствие у меня! Интуиция, если хочешь!

– Не хочу, – буркнул в ответ Дмитрий.

– Вот помяни моё слово, добром это не кончится, – уже без запала сказал Алексей. – Ты слишком легкомысленно относишься к картинам подобного рода. Прошлого Христа ты купил, а потом продал…

– Заметь, с огромным наваром, – самодовольно, с небрежной улыбкой, дополнил олигарх.

– Да, – согласился Алексей, – с огромным наваром. А теперь опять картина с Христом. Может, не стоит так часто искушать судьбу? Торговать… такими вещами. Ну, так, на всякий случай. Бережёного, как говорится…

– Это суеверие или страх? – вновь бесцеремонно перебил Дмитрий. – А, понял, это суеверный страх. Или страшное суеверие?

– Может быть, – чуть повысив голос, согласился финансист. – Хотя я человек и не религиозный, но к некоторым вещам и сомнительным сделкам отношусь с опаской и предубеждением. – И вдруг, почти умоляюще, закончил. – Дима, ну давай купим другую картину! Любую! Пусть даже дороже!

Проигнорировав дружеский призыв, олигарх обратился к искусствоведу:

– Арсений Викторович, вы всё необходимое оборудование взяли? Не примите за личное оскорбление, это я так, на всякий случай.

– Я понимаю. Не беспокойтесь, с моей стороны ошибки не будет. Гарантия сто процентов.

– Вот и прекрасно. А теперь, я думаю, самое время перейти в клубную зону и позволить перекусить доблестным преторианцам.

Никто возражать не стал.

– Если позволите, – сказал искусствовед, когда они уселись в мягких и удобных креслах, расположенных по два с каждой стороны столика, – то я выскажу некоторые соображения об искусстве в целом и о картинах в частности?! Хочется немножко поболтать, но больше всего хочется поделиться знаниями и опытом, которые уже совсем не те, которые были в наивную молодость и в не очень зрелую зрелость. Знания без опыта, это корабль без такелажа. Можно находиться на судне, но плыть к цели невозможно.

– Конечно, – великодушно позволил Дмитрий. – Лучше послушать профессионала, чем слушать дилетанта об одолевающих суеверных страхах.

Арсений широко улыбнулся.

– Иногда дилетант оказывается прав, а профессионал упорствует в своём заблуждении, – сказал он, поглядывая то на Алексея, то на Дмитрия. – И только потому, что первому намного легче признать свою ошибку, чем второму. Профессиональное честолюбие и горделивая слепота. – И вдруг спросил. – Знаете, кто становится искусствоведом?

– Люди, беззаветно влюблённые в искусство, – ответил Алексей.

Искусствовед, продолжая улыбаться, согласно кивнул головой:

– Да, именно так. Бездарности, влюблённые в искусство. Это, знаете, как говорят про ПВО – сами не летаем и другим не даём. Мы сами ничего не создаём, но зато как строги в своих рецензиях по отношению к другим. Мы считаем, что об искусстве мы знаем абсолютно всё. Даже лучше и больше, чем сами творцы. Они слепы в своей узости мышления, а мы мыслим глобально и в то же время мелочно и детально. Художник поглощён своим внутренним миром, а мы поглощены миром художников и их творений, проецируя на них свой мир. А ещё мы страшные лодыри и бездельники. Хотя, нет. Бездельник, это человек без дела. А мы всегда при деле. По крайней мере, ваш покорный слуга именно этот субъект. Творческий человек – это колоссальное напряжение духа, мысли и нервов. Даже в творческом простое он не отдыхает. Он в поиске. А поиск, зачастую, процесс более трудоёмкий, чем само созидание. Данное определение, конечно, не касается людей случайных в искусстве и просто сумасбродов. Мы также можем разделяться на добрых и злых. Как полицейские.

– Добрый и злой полицейский, – вставил Алексей, – это всего лишь игра.

– У нас тоже. Нас всех объединяет одно – продажность. Всем хочется не просто жить, а хорошо жить. Вот тогда, оставаясь умной и грамотной бездарью, мы становимся энергичными. Так, этого надо вознести? Вознесём. Этого растоптать? Растопчем. А этого похвалить, но не сильно? Похвалим слабо. Любой каприз за ваши деньги.

– Жёсткая характеристика, – сказал Дмитрий.

Арсений Викторович пояснил:

– Во-первых, я уже в том возрасте, когда могу смело говорить правду. – И в голос засмеялся. – Правда, только в узком кругу и без протокола. А во-вторых, живопись сейчас уже далеко не в том фаворе, что раньше. Я имею в виду современную живопись. Так что, мои нападки больше касаются критиков кино и литературы. Это более массовый вид искусства. А живопись, всё-таки, для избранных. Это элита искусства. Так странно устроен наш мир?! Люди талантливые всегда зависят от бездарей, которые на социальной лестнице постоянно находятся выше. А может это неспроста? Может так и надо? Только, интересно, кому?

Арсений натянуто рассмеялся, а олигарх снисходительно улыбнулся.

– Правду на хлеб не намажешь и в бокал не нальёшь, – сказал он. – Правду можно знать, но не говорить. А говорить правду, это глупость. А умный человек глупостей не делает.