Преступившие

1. БЕЛЫЙ ДОМ

Келюс сгорбился на неудобном металлическом стуле, тщетно пытаясь заснуть, – стул явно не был предназначен для ночного отдыха. Впрочем выбирать не приходилось: в комнате, где он и еще десяток молодых людей в штатском расположились на ночь, на всех не хватало даже стульев. Спать хотелось невероятно, но Келюс все-таки с куда большим удовольствием спустился бы вниз, где глухо гудела гигантская толпа, окружавшая Белый Дом. Однако покидать комнату ни он, ни другие офицеры запаса не имели права.

Первый день в Белом Доме прошел почти незаметно. Все было внове и как-то нестрашно, скорее напоминая очередной митинг из тех, что немало перевидала Столица за последние годы. Только трибуной теперь служила броня бронетранспортера – все прочее оставалось прежним. Ораторы, как обычно, сменяли друг друга, наконец появился Президент, бросивший в толпу несколько коротких жестких фраз. Келюс аплодировал вместе со всеми, привычно посмеиваясь над президентским аканьем и подсчитывая знаменитые «чта-а-а», разносившиеся над площадью. Однако с наступлением темноты настроение изменилось. У бетонных стен постепенно осталось не более трех сотен добровольцев, не было ни оружия, ни теплой одежды, а в ближайших переулках уже гудели танковые моторы. Вскоре Келюс понял: те, кто ушел, имели свои резоны.

Келюс остался. Не только потому, что пересиживать ночь в теплой квартире у настроенного на волну «Свободы» радиоприемника было попросту стыдно. Его не держало то, отчего не вышли на площадь другие: родители, семья, работа. В свои двадцать семь Келюс был волен выбирать свою дорогу сам.

Впрочем, его ждал дед. Но старик, его полный тезка – Николай Андреевич Лунин – в эти дни стоял по другую сторону бастионов, с теми, кто окружил танками Белый Дом и поднимал в воздух вертолеты, готовясь размазать Келюса и его товарищей по бетонным плитам набережной. Дед был так же свободен и сам сделал свой выбор.

Лунин-старший оставался последним и единственным из всех известных Келюсу родственников. Они жили вдвоем после того, как десять лет назад родители Николая погибли в рухнувшем над Гималаями самолете по пути в Дели, где отец работал советником посольства. Дед почти не менялся, хотя возраст его приближался к девяти десяткам, и Келюсу порой становилось не по себе при мысли, что он живет под одной крышей с современником русско-японской войны и большевиком еще доперекопского периода.

Сам Келюс вышел из партии еще весной, что, собственно, и обеспечило ему полную свободу в последующие месяцы: руководство института, где Лунин-младший преподавал историю, уволило его почти мгновенно, сославшись на счастливо подвернувшееся сокращение штатов. Николай пожал плечами, не став искать защиты ни у друзей-демократов, ни у деда, грозившегося надеть свои награды за три войны и отправиться искать правды в серый Вавилон Центрального Комитета. Возвращаться на работу не тянуло. Келюс читал газеты, с недоверчивой усмешкой просматривал телевизионные новости и ждал. И теперь, в августе, то, что он предчувствовал все эти месяцы, наступило.

Итак, Лунин-младший не ушел, и первая, самая страшная и безнадежная, ночь пощадила тех, кто вместе с ним редкой цепочкой прикрывал подъезды Белого Дома. Гигантская махина, чье ворчание уже явственно доносилось из темноты, еще только разворачивалась; люди в зеленых мундирах промедлили, перенеся решающий удар броневым клинком на следующие сутки.

Наутро площадь вновь наполнилась народом: сквозь толпу протискивались знаменитости, виденные ранее на телеэкране, замелькали видеокамеры суетливых репортеров, и прошедшая ночь показалась скверным сном. Снова выступал Президент, еще более резко и зло кидая в толпу свои знаменитые «чта-а-а», но Лунин уже не острил, нетерпеливо ожидая, когда найдется тот, кто умеет отдавать приказы.

Все изменилось после полудня. Появились крепкие неразговорчивые офицеры в пятнистых маскировочных куртках, прогрохотало и замерло посреди площади несколько танков под полузабытыми трехцветными штандартами, и Келюса впервые накормили горячим обедом. Защитников делили на отряды, баррикады срочно укреплялись бетонными плитами, а ближе к вечеру прошел слух, что скоро начнут выдавать оружие.

Оружия Лунину, впрочем, так и не выдали. Около девяти часов вечера офицерам запаса приказали собраться у одного из подъездов. Келюс был зачислен в группу под номером Б-7, после чего последовал приказ подняться в одну из бесчисленных комнат Белого Дома и ждать распоряжений.

Так Келюс очутился на неудобном железном стуле. Потянулись бесконечные часы ожидания. Несколько раз в комнату заходили офицеры в пятнистых куртках, вызывая то одного, то другого из резервистов. Вскоре в комнате их осталось немного, но до Николая очередь все не доходила, и ему вновь, как и прошлой ночью, стало не по себе. Что-то происходило, что-то готовилось – и Келюс почувствовал себя забытым.

Он все-таки задремал, но быстро проснулся, почувствовав, что кто-то вошел. Николай мотнул головой, отгоняя сонную одурь и тут же вскочил. Руки дернулись вниз, по швам, носки разъехались на ширину приклада: перед ним стоял Генерал, заместитель Президента и командующий обороной, высокий, широкоплечий, в своей уже примелькавшейся десантной куртке без погон.

Генерал что-то спросил, но Лунин не расслышал – слова прозвучали неожиданно тихо. Келюс поспешил на всякий случай назвать свою фамилию и звание – старший лейтенант, – которым, втайне от своих интеллектуальных знакомых, немного гордился. Слово «запаса» он предпочел опустить.

– Я вас, кажется, знаю, товарищ старший лейтенант? – вновь спросил Генерал, вероятно, повторяя вопрос, в первый раз не услышанный Луниным.

– Так точно, – подтвердил Келюс, стараясь отвечать четко, по-уставному. – Избирательная кампания. Был в группе поддержки.

Генерал на мгновенье задумался, затем, похоже, вспомнив, улыбнулся – короткой, немного странной улыбкой.

– Стрелять умеешь?

Генеральское обращение на «ты» немного покоробило, но Лунин тут же одернул себя за несвоевременную чувствительность, поспешив заверить, что стрелять обучен. В последний раз Келюс держал в руках автомат три года назад, но сейчас это было несущественно.