Страница 6 из 7
– Уговорила. Я приду.
– Удачи, Александр Павлович! Бог вас любит.
Какая она добрая. Если она – не чистейшее существо на этой земле, то я не знаю, кто является им.
-
Сегодня выдался теплый солнечный денек. Я узнал об этом, когда курил, выйдя на балкон.
Мама сказала, что ей нужно по делам, попросила закрыть за ней и ушла.
Я спал, когда позвонила Саша. Она пригласила меня в парк. Я собрался незамедлительно.
Саша сидела на скамейке, суча ногами и листая какую-то книженцию. Она была погружена в строчки настолько, что не поднимала глаз.
– Привет, Саша.
– О! Добрый день, Александр Павлович. – Она захлопнула книгу. – Я хочу поделиться с вами кое-чем особенным.
– И что же это?
– Кое-что особенное, я же говорю. Дома мама бы засмеяла. Она не любит, когда я их читаю или сочиняю новые.
– Стихи, что ли?
– Нет, арии! – Звон тысячи колокольчиков благословил мои уши.
– А прочти один?
Саша раскрыла свою толстую тетрадь и начала декламировать:
С тобой мы умрем на рассвете,
Несчастные дети земли.
И будет нам сумрак так светел,
Как не были светлыми дни.
Она смолкла.
– А дальше, Саш?
– А дальше еще не придумала. – Она быстро перелистнула страницу. – Еще есть заготовка для вальса.
Нам суждено родиться другими,
Будущим жизням быть дорогими.
Если не веришь – на небеса посмотри.
Там ты увидишь, что Господу снится.
С дальних краев возвращаются птицы.
Только ничем не заполнить мне бездну внутри.
– А мелодия какая? Саш, почему ты не поешь?
– Сейчас попробую придумать.
Саша начала петь строки в размере трех четвертей, в ритме вальса. Ее магия унесла меня в тот край, где нет ни боли, ни слез.
Я чуть не упал со скамьи.
– Ну как? – Ее личико помрачнело. – Александр Павлович, чего молчите? Я так и знала, что позорище.
– Нет, что ты. – Я вышел из комы. – Все прекрасно…
– Не врите мне, если это не так. – Она приняла картинно печальное выражение лица. – Ха-ха! Поверили? Спасибо большое, – она закрыла тетрадь. – А вы когда-нибудь писали стихи?
– Я написал единственный дурацкий стишок в детстве. Я даже не знаю, что он значит.
– Расскажите?
– Ладно, – я оскалился в улыбке.
Муры-мишки спят давно,
День давно погас.
Завтра все идут в кино,
А сейчас – байбас.
Саша, казалось, была готова взорваться со смеху. Я вторил ей.
– А теперь серьезно. Попробуйте сочинить хороший стих, хотя бы две строчки.
– Саш, я не умею…
– Притворитесь, что умеете.
– Моя беда, мое проклятье, – я застыл, – в оковы поймана судьба…
– Да уж, с Иосифом действительно не будет никакого наслаждения.
Позади нашей скамейки кто-то процокал каблуками и остановился.
– Ой, я совсем забыла! Чардаш. Александр Павлович, папа убьет. Мне пора.
– До встречи, Саш.
Саша побежала со всех ног, едва не теряя тетрадь. Незнакомец занял ее место.
– Чудное начало! Вы талант.
Она походила на бутон бархатца, не успевшего увидеть солнца и погибшего под снегом. Ее ореховые волосы не были длинными, а фигура не располагала привлекательностью, но от этого она не теряла харизмы.
– З-здравствуйте.
– А вас, кажется, зовут Александр Павлович? – Женщина улыбалась. – Я Марина Васильевна. Не в ваши годы вам зваться по имени-отчеству.
– Вы кажетесь знакомой. Я вас видел по каналу нашего поселка.
– Это оттого, что моя фамилия – Златокрылова.
– Точно! – Я воспрял. – Вы поете!
– Пою, дорогой мой. И я уважаю всякую молодежь, которая начинает свой путь. Скажите, вы музыкант? Очень хороший строй у вашей поэмы.
– Ну…
Я не стал скрывать и рассказал как есть.
– Понятно. Соболезную. Близких терять всегда тяжело. Но вы молодец – не оставили инструмент брата пылиться и нашли ему применение.
– Мама вообще хотела обменять его на пино гриджио.
– Какие изыски. Вашей маме не знать, что готовят в Абрау-Дюрсо.
Теперь мы улыбнулись вдвоем. Я шумно выпустил воздух из-под носа.
Марина Васильевна вытащила из сумки клочок бумаги, накорябала на нем номер и протянула мне.
– Звоните, не стесняйтесь. Но если у вас в знакомых есть мои поклонники, я вас пристрелю, – она подмигнула.
– Спасибо, Марина Васильевна. Преклоняюсь перед вашим гением, – я налился красным.
– А я – перед вашим, Сашенька.
– Н-не хотите сходить со мной на концерт? Моя подружка будет там солировать.
– Дорогой мой, меня найти проще простого, когда дело идет о хороших исполнителях. А теперь – до встречи.
– До свидания, Марина Васильевна.
Я хранил бумажку в руке как зеницу ока, пока шел домой. По возвращении я спрятал ее в забытую книгу. Не дай бог.
-
Настал день концерта Саши.
Я проснулся за пару часов до него, чтобы немного позаниматься. Этот день казался мне щедрым, будто готовым поделиться со мной талантом молодежи, которая сегодня зажжет во мне огонь, потухший давным-давно, пока Кеша еще был рядом.
Пока разучивал насмехательство, заданное Иосифом, не заметил уход времени и поспешно поймал такси.
Грозное темное небо не щадит и не дает догадок, куда надо идти. Но я заметил здание школы и помчался в его сторону.
Все тот же запах канифоли. Удивительно, что он со мной повсюду. Краем глаза я заметил детей в черном и услышал, как они настраиваются. Двойные ноты будто потеряли для меня шарм, поскольку слышал я их теперь не раз.
Я разделся, сдал куртку в гардероб и вошел в зал.
Давно я не был в таких залах, поэтому стал оглядываться.
Сцена освещена сверху благородными желтоватыми огнями. На ней лежат два могущественных контрабаса, всюду стоят стулья для исполнителей. Я дрожал от нетерпения.
Преподаватели расселись словно голуби на теплой земле зимой. Я сидел в месте для простолюдинов, но ничуть не возмутился.
Наконец стали выходить ранние пташки, кто с чем – несколько несли в хрупких ручонках увесистые виолончели, кто-то был нашим с Сашей товарищем, у другого паренька в объятиях находилась туба.
Я увидел Сашу и почувствовал, как по спине прошел мороз. Меня переполняло светлое счастье. Чуть не забыл начать хлопать.
Женщина вышла на сцену и рассказала о концерте. Вскоре она ушла. В гробовой тишине под рукой дирижера начался праздник. Я утопал в величии инструментов и многообразии их регистров и тембров. Не мог поверить, что дети могут так проворно и точно передавать настроение, заданное композиторами. Мне казалось, это не закончится никогда, но вскоре объявили конец первого отделения.