Снежинки на ладони

— План. Ах, да, на случай если ваши партнёры предпочитают современный японский, — протягиваю иероглифы по горизонтали.

Я понятия не имею что я там понаписала. Передрала с книги какие-то танка или хокку, на случай если он и правда предъявит их японцам.

Тяну время. В его папочке пара сотен листов.

— А я, курица ты безмозглая, чему буду следовать? Какому плану?

— Плану разговаривать со мной уважительно и на пару тонов тише, носорог ты безрогий.

Он выскакивает из-за стола и подходит вплотную. Весь такой злой, нервный, на разрыв. Испепеляет взглядом. Да это на здоровье. Но если замахнётся — руку сломаю. Три старших брата и ни один без гипса меня уму разуму не научил.

— Простите, — испуганная секретарша замирает в дверях.

— Вас что стучаться не учили? Или мама в метро родила, где двери автоматические?

Грубая шутка. Грубая и с бородой. Презрительно морщусь. Злится ещё больше. Но секретарша проглатывает, протягивает приказ.

— Что это? — пробегает по диагонали.

— Корпоративная новогодняя вечеринка. Костюмированный бал.

— Да, делайте что хотите, — ставит размашистую подпись. — Я на них всё равно не хожу.

День вечеринки совпадает с днём переговоров. Не знаю за что переживаю больше. Обожаю вечеринки! Хлопушки, конфетти, серпантин. Угораздило же этих японцев передвинуть встречу так некстати. Впрочем, обо всём уже договорено.

В маленьком семейном ресторанчике за закрытыми дверями я с чистой совестью раскрыла все наши карты господину послу. Моему Грубияну и невдомёк, что никто не решает такие серьёзные вопросы в переговорных. Их решают в тесном кругу под холодное саке и суши, ещё хранящие тепло рук повара.

Мне нечего скрывать. Грубиян ведёт свой бизнес честно, налоги платит, декларации заполняет. Зарплата белая, костюмы чёрные, технологии высокие, международным стандартам соответствуют. Особенно наш логистический склад. Я отвечаю, спросите у Васи Пупкина. Японцы улыбаются, танцуют Калинку-малинку с русской девушкой, занюхивающей японскую водку рукавом. Расстаёмся друзьями.

Стучу до утра старенькой швейной машинкой, пришивая розовую органзу к покрытому опушкой лифу. Я не только на машинке, я ещё петь умею.

Красные папки подписанных договоров в кружках от фужеров шампанского. Он бросается ко мне обниматься, и как-то неловко замирает. Чувствую его взволнованное дыхание на шее.

— Прости, — отворачивается, смутившись. — Мы три года не могли уломать этих японцев.

Идёт на балкон, подставляет лицо летящему снегу. Выхожу следом. Смотрю как дрожат на его густых ресницах снежинки, как тают на горящих румянцем скулах. На розовых сухих губах превращаются в капельки воды. Их хочется слизать.

Ему тридцать. Он не красив. Он великолепен!

Пытаюсь уйти тихо, но проклятые туфли цокают как подкованные скакуны.

— Останься.

— Я не могу, сегодня вечеринка, я костюм приготовила, номер, — пячусь, боюсь, что он меня остановит.

— Тогда до встречи на вечеринке.

— Вы же не ходите, — замираю в дверях.

— Я много чего не делал до тебя.

— Ай вона би лав бай ю… — сама Мэрилин Монро не исполняла эту песню лучше.

Я сегодня в ударе. Я люблю этот мир! «Хочу я любимой быть тобой, и больше никем другим!» Я не пою, я этим живу. Я знаю, он слышит, тем хуже для него. Я вижу, он стоит там в темноте, пока здесь на сцене в ярком свете прожектора, я прижимаю к губам микрофон.

— Па-дидили-дидили-дидили-дам. Пу-буп-пи-ду!

Зал взрывается аплодисментами. И криками «Браво!» Пьяненький Вася Пупкин лезет обниматься, утирая скупую слезу.

— Держись, Вася! — дружески хлопаю его по плечу и выхожу на воздух.

Какая волшебная ночь! Тёплая и тихая. И снег. Он валит хлопьями, он слепит, он завораживает. Протягиваю к нему ладони.

— А что это у нас здесь за белый носорог? — его насмешливый голос.

Это он про меня в моём шикарном костюме единорога и розовом парике? Поворачиваюсь к нему своим серебряным рогом.

А сам то! В белом костюме. Принц. Ну, что ж наскочил Титаник на айсберг.