Страница 4 из 32
Но еще больше он тянулся к пропагандистским брошюрам, где на конкретных примерах с помощью наглядной статистики рассказывалось о том, как живут русские рабочие и крестьяне, помещики и фабриканты.
И какие цели ставит перед собой российский пролетариат.
Запретные книги, журналы, газеты, листовки, прокламации - они не только сообщали никому не известное, не только раскрывали глаза и заставляли задуматься, но и призывали к борьбе.
В ту пору Крыленко не слишком размышлял над тем, каким образом эта литература попадала в Россию. Лишь позже, став большевиком, оказавшись сопричастным к ее распространению, он постиг тайны нелегальной почты. Это дело, которое партия считала одним из важнейших, требовало не только изворотливости, находчивости и выдумки, но и огромного риска.
Чемоданы с двойным дном, коробки для дамских шляп, хитроумно превращенные в почтовые ящики, сюртуки, "утепленные" подкладкой из газет и журналов; груженные книгами рыбачьи лодки, пробиравшиеся из-за кордона под покровом ночи... Много способов было придумано и опробовано, чтобы правдивое печатное слово проникло в массы и помогло людям найти ответ на вопросы, которые каждый день ставила перед ними жизнь. Но тех, кто жаждал правды, становилось все больше и больше. Партия стремилась к тому, чтобы ее идеи овладели людьми. Тоненькие ручейки, которыми большевистская литература текла через кордоны, должны были наконец превратиться в неудержимый, могучий поток.
Инспектор и правда не бросал слов на ветер: учителя Крыленко изгнали из гимназии. "За вольнолюбие и строптивость", - намекнул ему в доверительном разговоре огорченный директор. "За неблагонадежность", "за распространение социалистических взглядов среди учащейся молодежи" - официальные формулировки официальных бумаг с грифом "совершенно секретно".
Неблагонадежный... Если вдуматься, это вовсе не огорчительно. Наоборот! Разве он хотел бы, чтобы полицейская свора считала его надежным, своим? Значит, правильно он живет, достойно и честно, если власти предержащие относятся к нему с недоверием и опаской.
Было жаль расставаться с мальчишками, к которым он так привязался. Расставаться сейчас, когда они повзрослели, и семена, брошенные в их души, только начали давать всходы. Но все-таки начали. Значит, годы учительства не прошли даром...
Крыленко отправился в Краков, чтобы договориться о предстоящей работе.
- Вы очень кстати, Николай Васильевич, - обрадовался Ленин. - Именно такой человек, как вы, нужен сейчас в Петербурге.
Ленин был не один. На диване сидел коренастый рыжеватый человек с холодными, чуть раскосыми глазами. Было что-то неприятное в его нервном, непрерывно менявшем свое выражение лице. И в облике его, и в манерах чувствовалась развязность. Но рукопожатие было крепким, приятельским, а улыбка - мягкой, располагающей.
- Познакомьтесь, - представил его Ленин. - Роман Вацлавович Малиновский, член ЦК, лидер большевиков в Государственной думе.
Крыленко много слышал об этом незаурядном ораторе-самоучке, быстро выдвинувшемся из рядовых слесарей в крупного партийного деятеля. В Думу он прошел "на ура" от московских рабочих, уже оценивших его организаторский талант на посту руководителя профсоюза. О Малиновском много говорили как о восходящей звезде, прочили ему блестящее будущее.
- Депутатам-большевикам, - обратился Ленин к Крыленко, - не хватает парламентского опыта и теоретической подготовки. Помощь такого образованного человека, как вы, Николай Васильевич, была бы просто неоценимой.
- А паспорт? - спросил Крыленко.
- Есть и паспорт, - ответил Ленин. - Привез товарищ Роман...
И рассказчик, как видно, он был тоже отменный.
Оживленно жестикулируя, он с юмором воспроизводил забавные сценки из думской жизни, несколькими штрихами добиваясь сходства с записными ораторами, витийствовавшими на трибуне.
Ленин и Крупская от души смеялись. И Крыленко не мог сдержать улыбку, хотя большинство "героев"
этих устных рассказов были ему незнакомы.
Потом заговорили о том, как было бы хорошо, если рабочие депутаты смогли бы приехать к Ленину, в Краков. Потребность во встрече с вождем была огромна, но огромен и риск нелегального перехода границы.
Правда, риск этот едва ли мог остановить профессиональных революционеров, не раз и не два смотревших смерти в глазэ. Муранов, например, - один из депутатоз-большевиноз - пробираясь к Ильичу,^ пошел совсем на отчаянный шаг: явился на пограничный пункт вообще без всяких документов, хотя бы "липовых".
В суматохе, когда к шлагбауму выстроилась длинная очередь и толпа напирала, он сунул пограничнику в руки не паспорт, нет, и не пропуск, не удостоверение личности, а просто плотный конверт, проштемпелеванный печатями. Тот даже не взглянул на "документ": "Скорее, скорее, не задерживайтесь", - проворчал он, и Муранов не заставил упрашивать себя.
Задрожали оконные стекла: по расположенной неподалеку железнодорожной эстакаде простучал состав. Поезд шел в Россию: еще несколько минут, и он будет "дома".
Ленин подошел к окну, долго смотрел вслед уходящему поезду, пока дрожащая светлая точка - фонарь на площадке последнего вагона - не растаяла в сиреневых сумерках.
ДОВЕРЕННОЕ ЛИЦО
Многие петербургские большевики легально облюбовали для жилья дом на Десятой Рождественской улице в рабочем районе Пески. Квартиры там стоили сравнительно дешево, и до центра можно было добраться даже пешком. Крыленко бывал здесь чуть ли не ежедневно: то у Романа Малиновского, то у другого депутата-большевика-Григория Петровского. Обсуждались планы депутатских речей, запросы, которые посланцы рабочих должны были сделать в Думе.
У большевистских депутатов еще не было опыта парламентской борьбы. У них не было и подготовки, которая позволила бы им состязаться в эрудиции с адвокатами и профессорами, щеголявшими то изысканным выражением, то латинской пословицей, то исторической аналогией, рассчитанной на искушенных знатоков.
К тому же думская процедура включала коварнейшее и хитрое правило: депутатам запрещалось читать текст речи. Ясно, против кого этот пункт был направлен. Профессор, заводчик, министр вполне обходились без всяких конспектов. Но вчерашний слесарь или ткач мог легко растеряться.
Многие речи для депутатов-большевиков писал Ленин. С надежной оказией эти речи попадали в столицу. Депутаты заучивали ленинский текст наизусть иногда целиком, чаще - основные разделы. И вскоре ясные, убедительные и страстные речи вождя большевистской партии звучали из уст рабочих ораторов под сводами Таврического дворца, где черносотенцы встречали их воем и свистом. А на следующий день не только большевистская "Правда", но и официальные правительственные газеты разносили их, хотя и в очень урезанном виде, по всей стране: по правилам печать должна была сообщать обо всем, что говорилось с думской трибуны.
Но для того чтобы из Кракова текст попал в 11етербург, нужно было время. А Дума заседала почти ежедневно, подчас на подготовку очередного выступления по какому-нибудь спешному запросу депутату оставалась одна только ночь. Или, еще того хуже, - несколь
Вот на этот-то случай и был всегда рядом Николай Васильевич Крыленко доверенное лицо ЦК при большевистской фракции Думы. Блестяще образованный марксист, совмещавший в себе дар оратора, полемиста, тактика и стилиста.
За день он выматывался отчаянно. Из одного конца города в другой, иногда по нескольку раз. На Васильевский остров за письмами. На Охту, в Колпино, в Озерки, где явочные квартиры, - для встречи с представителями партийных организаций, привезшими "из глубинки" сведения с мест. В редакцию "Правды", чтобы успеть к сдаче в набор думской полосы. В Таврический дворец, на хоры, где места для публики - послушать своих, да и противников тоже, подбодрить, если надо, помочь жестом, кивком....
Поднимаясь по широким ступеням дома на Песках, где-то между третьим и четвертым этажами, Крыленко вспомнил, что не ел уже целые сутки, и почувствовал, что ноги отказываются ему служить. Постоял. Отдышался. Усилием воли заставил себя одолеть несколько ступенек.