Страница 23 из 32
Приговор читал первый советский судья - один из тех высокоинтеллигентных русских пролетариев, чей талант раскрыла революция,-столяр Иван Жуков.
По обе стороны от него стояли шесть заседателей.
Приговор вынесли "именем революционного народа". Приговор заговорщикам, преследовавшим контрреволюционные цели, "достижение которых могло бы вылиться в кровопролитие". Стоя, с непокрытыми головами, слушали люди:
- Пуришкевича подвергнуть принудительным общественным работам при тюрьме сроком на четыре года условно, причелл после первого года работ с зачетом предварительного заключения Пуришкевичу предоставляется свобода, и, если в течение первого года свободы он не проявит активной контрреволюционной деятельности, он освобождается от дальнейшего наказания.
- Мало дали, - пробасил кто-то.
- Мало, мало! - загудел зал.
Судья поднял руку, призывая к молчанию.
- Граждане публика! - сказал он. - Трибунал может объяснить несознательным и неразобравшимся вынесенный приговор. Победивший народ не мстит своим врагам. Это буржуи и их жены выкалывали зонтиком глаза коммунарам. А народ великодушен. Людей темного царства надо изолировать, чтобы сделать их безвредными. Когда наша революция укрепится, мы их на все четыре стороны отпустим.
Судью слушали с напряженным вниманием. Многое было еще непонятно. Законов не существовало: старые революция сломала, новые еще не успела создать. Прежние представления о совести были опрокинуты. Раньше считалось чуть ли не естественным, во всяком случае - привычным, когда суд жестоко расправлялся с врагами режима. А суд революции, оказывается, вовсе не собирается мстить врагам, он лишь хочет не дать им возможности мешать победившему народу. Все это не сразу укладывалось в сознании. Крыленко видел, с каким трудом воспринимали в суде рабочие и солдаты принципы новой морали.
Усевшись в уголке просторного зала, не утратившего за эти месяцы своей парадности, он с интересом разглядывал заполнившую все скамьи и проходы толпу.
Раньше по судам ходили только праздные зеваки, чтобы убить время и наслушаться занимательных историй.
Теперь туда пришли рабочие, солдаты, городская беднота-те, кто хотел воочию увидеть торжество революционной справедливости.
За судейским столом появились председатель и заседатели. Под конвоем ввели в зал долговязого арестанта с козлиной бородой, в пенсне на тесемочке. Руки его неуклюже вылезали из коротких рукавов кургузого пиджака.
- Слушается дело по обвинению гражданина Деконского в провокаторстве, объявил судья. - Желающие выступить обвинителем есть?
В ту пору не было еще ни советской прокуратуры, ни организации защитников. Любой из публики мог быть обвинителем. И любой - защищать.
- Есть! - раздался голос.
- Пройдите сюда. Ваша фамилия, имя?
- Крыленко, Николай Васильевич. Член партии большевиков. По образованию юрист.
Зал зашумел: "Крыленко? Тот самый?"
Деконский был одесский эсер, там он ходил в знаменитостях и считался большим революционером. Эсеры даже призывали избрать его в Учредительное собрание. А теперь, когда вскрылись полицейские архивы, оказалось, что он был платным агентом охранки.
На суд пришли не только рабочие и солдаты, но и приятели Деконского. Когда Крыленко сказал, что среди эсеров оказалось немало предателей и доносчиков, кто-то крикнул с издевкой:
- Посчитайте доносчиков в своей партии!
- Посчитаем, - спокойно ответил Крыленко. - Посчитаем, не сомневайтесь. И осудим их куда строже...
Прошло два дня. Крыленко допоздна засиделся в Смольном. Накануне закончился партийный съезд. Николай Васильевич снова и снова перечитывал принятые им документы. Неожиданно вошел курьер.
- Мне сказали, что вы еще здесь, товарищ Крыленко. Вам пакет.
Сургучная печать... Надпись красными чернилами в правом углу: "Секретно"... Вручают ночью... Значит, что-то чрезвычайное?..
"Тов. Крыленко Н. В.
1) Отъезд в Москву состоится 10 марта с. г., в воскресенье, ровно в десять часов вечера, с Цветочной площадки.
2) Цветочная площадка помещается за Московскими воротами... Через один квартал за воротами надо свернуть по Заставской улице налево и доехать до забора, ограждающего полотно, повернуть направо...
Управляющий делами Совета Народных Комиссаров
Влад. Бонч-Бруевич".
О том, что правительство готовится к отъезду из Петрограда, Крыленко слышал и раньше. Но руководивший этой операцией Бонч-Бруевич так сумел законспирировать ее, что даже Крыленко не знал никаких подробностей. Всем наркомам и наиболее видным деятелям Советской власти, отправлявшимся с этим поездом в Москву, сообщили об отъезде в последнюю минуту...
От пустынной, совершенно заброшенной Цветочной площадки - тупика соединительных путей, примыкавших к основной магистрали, - поезд отошел точно в десять вечера, без гудка и огней. Свет дали только через час, когда состав был уже далеко от Петрограда.
Вскоре в вагоне появился один из секретарей Совнаркома. "При остановке просьба на платформу не выходить", - громко сказал он.
Увидев Крыленко, он подошел к нему.
- Владимир Ильич ждет вас у себя.
В ярко освещенном салон-вагоне Председателя Совнаркома все окна были плотно завешены. Здесь собрались самые ближайшие соратники Ильича. Бонч-Бруевич с юмором рассказывал о том, как ему удалось перехитрить эсеров, которых он убедил, что правительство переедет не в Москву, а на Волгу, и не сейчас, а месяца через два.
Ленин заразительно смеялся.
- А квартиры в Москве, Владимир Дмитриевич, вы нам подберете? Вспомнив о чем-то, Ленин снова захохотал. - Когда мы уезжали из Швейцарии, я зашел проститься к хозяину. Фамилия его Каммерер, сапожник. - Он обратился к Крыленко: - Это было в Цюрихе, мы сняли там квартиру уже после вашего отъезда, Николай Васильевич... Каммерер удивился: "Смешно, господин Ульянов, уезжать, когда деньги за квартиру уплачены вперед. Разве у вас столько денег, что вы можете разбрасывать их на ветер?" Я ему объясняю: много, мол, у меня в России дел. "Больше, чем здесь?" - спрашивает. "Думаю, что больше", - отвечаю я. Каммерер посмотрел на меня с сомнением: "Положим, больше писать, чем здесь, вы уже не сможете. Найдете ли вы в России квартиру - это тоже вопрос, газеты пишут, что там теперь большая нужда в помещениях".
- И что же вы ему ответили, Владимир Ильич? - весело спросил Крыленко.
- Что какую-нибудь комнатенку я себе все же найду, но едва ли она будет такой удобной, как у господина Каммерера. Он расчувствовался и сказал: "Ладно, я через месяц переезжаю на другую квартиру и там приготовлю вам комнату. На всякий случай. Все бывает, может быть, вы еще вернетесь". Выходит, если с квартирами в Москве будет туговато, у меня есть запасной вариант.
Все, кто собрался в тот вечер в ленинском вагоне, были связаны давней и прочной дружбой. Они любили шутку, задорную песню, состязания в остроумии за чашкой крепкого чая. Долгие годы подполья, тюрем, ссылок, эмиграции научили их ценить минуты общения.
Теперь, поглощенные огромной государственной работой, они встречались друг с другом все больше на совещаниях, заседаниях, конференциях, митингах.
Сутки были расписаны почти поминутно, посвятить "просто" разговору хотя бы час казалось недоступной, расточительной щедростью. Ночь в поезде, свободная от повседневных дел, была счастливой случайностью.
Но Ленин вдруг посерьезнел, заторопился в свое купе. "Устал, отдохнуть ему надо", - подумал Крыленко, с тревогой вглядываясь в осунувшееся, бледное лицо Ильича.
Он не знал, и никто тогда не знал, что, запершись в купе, Ленин снова сядет за стол. И напишет - на одном дыхании - одну из самых вдохновенных своих статей"Главная задача наших дней", раздумья о России, о революции, о насущных задачах...
Как и все большевики, прибывшие с совнаркомовским поездом из Петрограда, Крыленко жил сначала в 1-м Доме Советов, где ныне помещается гостиница "Националь". Здесь нашлась квартирка и для Владимира Ильича. Вечерами наркомы, члены ЦК, видные деятели партии собирались у кого-нибудь, приносили из кубовой кипяток, пили жидкий чай и спорили, спорили, предстояло не только выводить страну из разрухи, строить новую жизнь, но и бороться с врагами - явными и тайными.