Ключ

Возможно, Ницше и желал появления более благородного высшего человека в будущем, но, увы, наши желания не всегда совпадают с действительностью, и сверхчеловек Ницше оказывается, судя по приведенным высказываниям выше, не благородным, сверхумным и сверхчувствительным существом будущего, для которого обычный человек является лишь переходной стадией от животного, а всего лишь эгоцентриком с обостренным желанием доминировать.

Тем самым, Ницше не смог адекватно определить природу героизма, отметив лишь некоторые особенности героя, но он показал, что кроме героев-альтруистов, которым свойственна ответственность за собственные действия во благо общества, существуют и герои, хотя и бескорыстные и жертвенные, как и герои-альтруисты, но безответственные, и стремящиеся обозначить своими поступками перед всеми собственную гениальность, непредсказуемость, могучую волю, способность сопротивляться любым силам и, тем самым, собственное величие и гигантский отрыв от покорного судьбе населения.

Подобных эгоцентричных героев можно назвать и антигероями, поскольку им чужда забота об общественном благе, хотя их нельзя отнести просто к сильным личностям или лидерам, просто старающихся подняться выше в иерархии общества.

Даже самые доблестные из сильных личностей отнюдь не героичны. Ларошфуко так охарактеризовал их: «Стремление к славе, боязнь позора, погоня за богатством, жажда устроить жизнь как можно более удобно и приятно, стремление унизить других – вот, что зачастую лежит в основе доблести, так восхваляемой людьми» [6, с. 306].

Антигерои, вследствие того что ставят себя над обществом как полубоги, презирают его членов за повсеместный утилитаризм, мелочность, боязнь смерти, религиозные и бытовые предрассудки, обладая, тем не менее, в отличие от обычных и даже выдающихся личностей, не только бесстрашием, стойкостью, мужеством, смелостью, но и бескорыстием, хотя, в отличие от героев-альтруистов, эгоцентричные герои не имеют стимула к самопожертвованию ради интересов общества, но могут сделать это ради демонстрации собственного превосходства над толпой, у них отсутствует ответственность перед обществом, так как они не заботятся о благоденствии для всех, считая за истинное благо стремление к недостижимому, что доступно избранным, а не толпе, которая только и желает находиться у хорошей кормушки.

Сам Ницше так обозначил различие между сверхчеловеком-героем и альтруистичным идеалистом: «Противоположностью героического идеала является идеал гармонической всеразвитости – прекрасная противоположность и весьма желательная! Но идеал этот действителен лишь для добротных людей» [5, с. 725].

Но все исторические хроники ставят акцент не на героях-альтруистах или героях-эгоцентристах, и не на довольно многочисленных ситуативных героях, проявляющихся в различных пограничных ситуациях – войны, наводнения. пожары, конфликты и т. п., а эти хроники описывают подвиги и бытие якобы героических императоров, королей, полководцев, реформаторов, религиозных лидеров и т. п., которые в лучшем случае оказываются в той или иной мере полезными для общества деятелями, а большей частью, отнюдь не героями, а фальшивым их подобием, которых так ярко и справедливо охарактеризовал Ларошфуко (см. выше).

Немецкий историк, философ и социолог Макс Вебер видел сущность героизма в харизме: «Харизма в большинстве случаев возникает в экстремальных исторических условиях, когда возникает соответствующая социально-психологическая необходимость. Качества харизматического лидера, действующего на религиозном или социально-политическом поле, в некоторых случаях мистифицируются. Его считают пророком, избранным, величайшей исторической особой, избавителем, полубогом, осуществляющим великую миссию, которой причисляются все успехи его сторонников и последователей. Даже очевидные неудачи оборачиваются его прославлением (бегство расценивается как спасение, любые потери – как обязательные жертвы или козни врагов, нелепые утверждения – как непостижимая мудрость» [7, p. 308].

Вебер считал, что харизматическое господство, в том числе и героизм в целом, противостоит другим типам господства, поскольку выделяется самоотдачей, противопоставлением рутине [8, p. 263].

Если понимать под харизмой (по-гречески «милость») авторитет, коммуникабельность, способность убеждать толпу в необходимости достижения поставленной цели, то Вебер полагает, что это свойство лежит в основе как господства, так и героизма.

Подобный взгляд Вебера на данную проблему вытекает из его общего подхода к решению проблем социологии.

Он трактует любое действие человека в социуме как субъективные отношения между индивидами, основывающиеся на понимании смыслов и целей, которыми обусловливаются их действия, то есть понимая некое событие [8, chapter 1].

Такой подход к решению многосторонней проблемы героизма вполне естественно приводит Вебера к выделению в качестве сущности героизма одного из его чисто внешних проявлений, хотя и одного из самых впечатляющих по воздействию на толпу.

Ошибочность такого подхода просматривается из того, что харизма присуща многим личностям, которых невозможно отнести к героям (Тимур, Мао Цзедун, Петр Великий), хотя внешне они могут походить на них, поскольку обладают многими свойствами героев, в том числе и харизмой, но, в отличие от истинных героев у них отсутствуют такие признаки, как бескорыстие и жертвенность, а присутствуют властолюбие и честолюбие.

Поэтому Вебер по адекватности определения природы героизма оказывается так же далек, как и его предшественники.

В свою очередь, русский философ Сергей Булгаков представлял сущность героизма совершенно иначе по сравнению с упомянутыми выше мыслителями: «Героизм стремится к спасению человечества своими силами и притом внешними средствами; отсюда исключительная оценка героических деяний, в максимальной степени воплощающих программу максимализма. Нужно что-то сдвинуть, совершить что-то свыше сил, отдать при этом самое дорогое, свою жизнь, – такова заповедь героизма. Стать героем, а вместе и спасителем человечества можно героическим деянием, далеко выходящим за пределы обыденного долга. Эта мечта, живущая в интеллигентской душе, хотя выполнима лишь для единиц, служит общим масштабом в суждениях, критерием для жизненных оценок. Совершить такое деяние и необыкновенно трудно, ибо требует побороть сильнейшие инстинкты привязанности к жизни и страха, и необыкновенно просто, ибо для этого требуется волевое усилие на коротких сравнительно период времени, а подразумеваемые или ожидаемые результаты считаются так велики» [9].

Булгаков полагал, что роль героя, которую он видел в спасении человечества, должны выполнять представители интеллигенции, как наиболее образованные и культурные члены общества, отметив при этом, что героем могут быть немногие, так как героизм, в частности, «требует побороть сильнейшие инстинкты привязанности к жизни и страха». Поэтому Булгаков обращается ко всем интеллигентам, делая довольно прозрачный намек на то, что только массовым вовлечением в совершение необыкновенных деяний (максимализм) можно выделить из этого культурного слоя истинных героев, что он обозначил в заглавии своей статьи как подвижничество.

Конечно, Булгаков прав в том, что на роль немногих героев-альтруистов – он имеет в виду только их – годятся персоны, понимающие что надо делать для спасения человечества, то есть в достаточной степени образованные и неглупые, и вместе с тем обладающие качествами жертвенности, ответственности и бесстрашия.

Однако спасать можно и нужно не только человечество, и, стало быть, не только представители интеллигенции могут обеспечить, например, массовый героизм во времена различных катаклизмов.

Булгаков также не определил другие типы героев, кроме альтруистов, и значит, для него осталась тайной сущность героизма, точно так же, как и для уже приведенных выше мыслителей, поскольку все они ограничились в своих попытках найти природу героизма только во внешних проявлениях сознания, таких, как сильная воля, жертвенность, бескорыстие, самоуваженние, харизма, интеллект, гордость и т. д.