Страница 10 из 23
Водимая жена Вячемирова давно умерла, в доме хлопотали две младшие жены, сами уже далеко не молодые, и несколько отроков их потомства. Свена провели в «большой угол» – почетное место для гостей-мужчин. Высокого стола, как на княжьем дворе, здесь не было, и обязательный хлеб и соль в берестяной солонке по старинке стояли на большой скрыне, покрытой белым вышитым полотном. Она называлась «великая скрыня» и считалась средоточием и богатства, и духа дома. К ней подвинули лавку, Вячемир пригласил Свена садиться и сел сам, отрезал кусок хлеба, обмакнул в соль и подал гостю. Обычай требовал прежде всего предложить гостю хлеб, а Вячемир был сам как живой обычай.
– Сестра меня послала, – Свен надеялся, что в священном деле ссылка на сестру придаст больше веса его просьбе, – велела просить тебя пожаловать завтра в полдень на Святую гору. Обговорить нужно, как почтить жертвами богов в благодарность за то, что сохранили нашего князя от огня на воде, позволили домой невредимым вернуться. И как будем поминальные жертвы приносить за тех, кто не вернулся…
– Из моих родовичей три десятка молодцев и отроков на рать с Ингером ушли, а воротилось десять да один, – спокойно ответил Вячемир, но глубокая скорбь виднелась в его глубоко посаженных глазах под кустистыми бровями, читалась в резких глубоких морщинах высокого лба.
К старости у него появилась привычка пожевывать пустым ром, будто он пробует на вкус слова, которые намерен произнести, и Свен смотрел на это с невольным ожиданием. Однако взгляд Вячемира оставался острым и умным, и оттого казалось, что из этой довольно дряхлой оболочки смотрит нестареющая мудрость веков. Свен, находясь в расцвете сил и привыкший на них полагаться, испытывал легкую жуть перед этой силой совсем иной природы.
«Скажи, что часть из них еще вернется, – шепнул ему голос Уббы сына Рагнара. Этот дух был наиболее общительным из пленников меча, и его Свен слышал чаще остальных. – Человек семь или восемь. Скажи, он увидит их весной».
– Всех-то поминать рано, – произнес Свен вслух, надеясь, что старик не приметил его заминки. – Иные воротиться могут, но попозже… весной.
– На Весенние Деды, что ли[7]? – недоверчиво усмехнулся Вячемир.
– Нет, живыми. Может, семь человек, может, восемь… или весь десяток, – расщедрился Свен. – Удача князя ослабла, да не иссякла. Она еще поможет киянам. Но для этого и вы должны поддержать его и принести общие с ним жертвы. Ведь ты понимаешь: любовь народа к вождю и любовь богов взаимно порождают одна другую. Поддержите Ингера в глазах богов, его удача окрепнет и поможет еще кому-то из ваших родовичей вернуться к дедову очагу.
– А тебе откуда сие ведомо? – Вячемир вгляделся в сидевшего напротив него тридцатилетнего воеводу – рослого, цветущего здоровьем, составлявшего словно одно целое со своим мечом, который он, садясь, привычно ставил концом на пол между ног.
– Ты помнишь отца моего, Ельга? – спросил Свен, помедлив.
Открывать свою тайну он не собирался никому, но само ее наличие придавало ему веса в глазах киян.
– Помню.
– Помнишь, как прозвали его Вещим?
Вячемир кивнул.
– А за что?
– Мудр был… – вздохнул Вячемир, жалея не столько о мудрости покойного князя, сколько о своей молодости, когда был ей свидетелем. – Скрытое видел, в тайное умом проникал.
– Я – его родной сын. Из семерых его сыновей, на свет рожденных, я вот один перед тобой сижу.
– Скажешь, тебе его хитрость в наследок досталась?
– Не вся, но есть немного, – уклончиво ответил Свен. – До весны обожди, а когда воротится кто ни то из твоих родовичей, ты слова мои нынешние вспомни.
– Дадут боги дожить – вспомню, – Вячемир кивнул, лицо его несколько посветлело: против воли он верил воеводе, надежда поникла в сердце, дышать стало легче.
– Так придешь на Святую гору?
– Приду. Коли есть за что богов благодарить, медлить негоже.
– А станут тебя люди спрашивать, как им быть… – Свен помедлил, не решаясь давать старцу советы.
– То же им скажу. А ты вот что, – поколебавшись, Вячемир поднял руку, будто хотел тронуть Свена за плечо, но передумал. – Ты Хотена остерегайся. Он-то не ждет, пока люди его спросят, весь день по дворам ходит, речи ведет… недобрые.
– Какие – недобрые? – Свен прищурился. – Против князя мутит людей?
– Не хочет неудачи вам простить, и многие слух к его речам склоняют. Уж больно горько людям. Много потеряли мы, – Вячемир опять вздохнул, – и воев, и припасов, и всякого добра. Чуть не в каждой избе баба причитает по кому – по сыну, по внуку, по брату, по мужу. А когда горе у людей, душа виноватого требует. Кого ж еще винить, как не князя? Он людей из дому увел, славы и добычи обещал, Ельга вспоминал, Кия даже вспоминал, который тоже, бают, в Царьграде бывал. А у нас вон как вышло – не то что чести и дани, а и сам Царьград увидеть не пришлось. Молнии с неба! Огонь, на воде горящий! Я восьмой десяток живу, а не видел никогда, чтобы молнии людей били по чьей-то воле. Видно, уж очень сильны боги греков, те им угождать умеют. А наши, видать, слабее оказались, либо князь им не угоден. Войско потерял, добычи – ни на чих, сам впроголодь до дому доехал. Где уж тут удача? Себя чуть не сгубил да и нас за собой тянет…
Свен хорошо помнил, как только сегодня почти те же слова говорил об Ингере своей сестре. Но если он знал, какое средство предложить от сей болезни, то мысли старейшин ему были неведомы.
– Из-за жены князь свою удачу потерял! – вырвалось у Свена, хотя он не собирался об этом говорить. – Взял жену себе не по роду, не в версту, оттого и счастья ему нет. Да и что она за жена…
Он махнул рукой и поднялся, прощаясь.
Когда Свен выезжал с Вячемирова двора, уже вечерело. Четыре всадника – впереди один телохранитель, потом сам воевода, потом еще двое, – проехали между избами на Щекавице, спустились по склону и тронулись к подножию Киевой горы. Пространство между горами почти не было застроено, днем здесь паслись козы, на удобных местах тянулись огородные гряды за плетнями. Склоны кручи частью были заняты избами, частью заросли кустами. У подошвы Киевой горы раскинулся малинник, в котором, как говорили, ягоды было «сила несусветная». В конце лета здесь часто мелькали белые сорочки детей и девушек, искавших ягоды. Ради того малинник оберегали от вырубки и старались зазря не вытаптывать; через него в разных направлениях проходило несколько тропинок. Самая широкая, наезженная тропа рассекала его на две части и поднималась по склону к вершине.
«Впереди засада, – вдруг сообщил голос Уббы. – Не езди напрямую, обогни эти кусты справа».
Свен свистнул, привлекая внимание едущего впереди всех Торберга, и велел:
– Объедем справа. Здесь нечисто может быть. Щиты поднять.
Сам он ездил по городу без боевого снаряжения, но у его телохранителей щиты и шлемы были всегда с собой. Не спрашивая, откуда у воеводы эти подозрения, оружники подняли щиты и тронулись по другой тропе, в обход той части малинника, что лежала справа от срединной тропы. В одной руке держа поводья, другой рукой каждый сжимал сулицу и пристально вглядывался в темнеющие кусты.
Они миновали заросли уже более чем наполовину, когда за плотно сплетенными ветвями послышалась возня, как будто кто-то поспешно продирается через плотные заросли колючих кустов в человеческий рост. Свен успел заметить, как в двух местах кусты трясутся, как вдруг голос Уббы уверенно велел:
«Пригнись!»
Свен повиновался не задумавшись. И тут же ощутил, как над ним пролетела стрела, всколебав прохладный вечерний воздух. Торберг вскрикнул и погнал коня в кусты, где заметил движение. Свен, пригнувшись и прячась за лошадиной головой, выхватил меч и тоже устремился в заросли.
Оттуда вылетели еще две стрелы. Краем глаза Свен успел заметить, как Торберг валится с коня среди кустов, но продолжал скакать вперед, торопясь добраться до стрелков и не дать им прицельно выстрелить снова. Сзади донесся крик Ульвида, но выражавший скорее досаду, чем боль. Бегло оглянувшись на шум, Свен заметил, что лошадь Ульвида бьется на земле, а оружник пытается выбраться из-под упавшего животного.
7
Весенние Деды – один из сроков поминания умерших, когда те в виде духов приходят на угощение в свои прежние дома.