Страница 8 из 19
– Аттестат вручается Таисье Неждановой. – И хотел передать учительнице, а Тайка влетела в зал. – Мы думали не придёт, а она легка на помине, – и захлопал ей в ладоши.
И прошлёпала Тайка к директорскому столу за аттестатом зрелости.
Обиделась она на мачеху Шуру и решила, что уедет из Несваричей. Хватит над ней измываться.
Видно, безвольная она, сговорчивая. Опять характера не хватило, чтобы укатить на все четыре стороны и там устраивать свою судьбу. Отец снова прослезился: «Как без тебя?» Уговорил. И опять пошла у Тайки жизнь поперёк себя. Папочка с тесёмками, где бумага с рисунками, теперь ждала её в дедовой клети. Недосуг за рисование браться. В глазах родни-то это бездельное занятие. Хватала иногда папочку, перебирала рисунки и удивлялась: неужели это я так лица умела выписывать? И опять с упречной грустью следила за ней своими оливковыми глазами персидская княжна. Она-то, казалось, всё понимала и даже сочувствовала Тайке.
Подружки, которые считали в школе, что у Тайки всё сложится ладом, потому как пойдёт она по художественной части, нашли себя. Писала Виринея-Верка Кайсина из эстонского города Таллина, что работает на заводе и учится в техникуме, а Люду Сысоеву уговорили пойти прямо из библиотекарей в районную газету. Оказывается, проявился ещё сильнее у неё дар к стихам, и заметки писать она навострилась.
Тайку взяли на работу в несваричевский клуб. Сказали – справишься – дело простое: запирай да отпирай двери, чтоб молодёжь в субботу потанцевала, а старики да ребятня посмотрели фильм, если киномеханик бабины с лентами привезёт. Зарплата только махонькая, но по деревне-то сойдёт. Зато клуб от её дома наискосок, недалеко бегать, и ребятня с ней туда же тянется. И на работе она как нянька.
До неё клубаркой была Калька Матанцева, девка языкастая, любившая себя похваливать. В клубе у неё по углам паутина болталась, лампочки и окна мухи засидели до сумрачного состояния. Начнут Кальку журить за грязь сельсоветовские начальники, она им в ответ: «Что я за ваши копейки должна стены вылизывать?» Притащит раз в месяц ведро-другое воды – хлобысть на пол, а потом шваброй да лентяйкой разгоняет её по углам и орёт хулиганскую песню:
– Всё ждала и верила, думала рожу, а пришла проверилась – с триппером хожу.
– Да ты что, – пугалась Тая.
– А чо. Не со сцены ведь, – оправдывалась Матанцева.
Калька и Таю настраивала легко относиться к обязанностям завклубом.
– Чо париться-то. По расценкам и стенки, – кричала она.
А Тае совестно было, что клуб такой зачуханный. Она пол с опилками каждую неделю промывала, а крыльцо косарём скоблила. Всю паутину смела, лампочки протёрла, стёкла в окнах ополоснула дважды да ещё занавески нашла, выстирала, выгладила и повесила. Заходили люди – замирали на пороге: туда ли попали? А бабки судачили:
– Эко диво приключилось, чистолюбивая клубарка появилась, хоть и тихая, уважительная.
Тайка ходила довольная тем, что люди обычное принимают за удивительное.
Ей хотелось, чтоб клуб стал не хуже, чем в центре колхоза – селе Субботиха или в центре участка – деревне Казацкий Мыс, где народу пруд пруди.
Она ещё взяла да свои «картины» вперемешку с ребячьими рисунками вывесила, чтоб у родителей был интерес посмотреть, какие одарённые у них растут детки. Выставка называлась «Край родной навек любимый». И вправду узнавали там люди свои перелески, любимые рябины и черёмухи местных жителей.
– Кто намалевал-то? – глядя на Тайкины рисунки, спрашивали несваричевцы.
– Да это прежние школьные выпуски, – уводя взгляд, отвечала она.
– Как взаправдашний живописец, – похвалил художника председатель сельсовета Алексей Васильевич Хоробрых. – Наверное, в академии учится?
– Наверное, – соглашалась Тайка.
Забежала в клуб приехавшая в командировку Люда Сысоева. Журналистка. У неё и сумка как у газетного работника, с блокнотами. Посмотрела Тайкину выставку рисунков. От неё не скроешь. Она-то знала, что Тайка рисованием баловалась.
– Ну, раскрывай, какие у Тайны тайны? – приобняв её, крикнула Люда. – А ведь неплохо, даже хорошо. Вот этот, этот и тот я возьму. Полосу делаю про школьные каникулы. Тут как раз всё, что надо: и купание, и грибы. Напечатаем. Может, ещё чего-нибудь нарисуешь?
– Да я не знаю, – пожала плечами Тайка. – Вдруг заругаются, скажут, коряво нарисовано.
– Что я по-твоему ничего не понимаю? – обиделась Люда. – Рисуй и привози.
Уходила Тайка на поветь дедовой избы, там раскладывала свои бумаги и карандаши. Вот рисунки: малышня в городки играет, футбол гоняет, после дождя по парным лужам босиком бегает, пастух верхом на лошади коров пасёт. В общем, деревенская несваричевская жизнь.
Но урывками приходилось рисовать, потому что забот не убавлялось: картошку окучивала, нежданно появившегося полосатого колорадского жука собирали всей семейной оравой. Как тут без неё? А ещё кормить, мыть надо ребятню.
Хотелось Тайке в клубе свой хор собрать, да как его без музыки-то соберёшь? Здесь под гармонь привыкли петь. Старый сипящий баян попросила деда починить и сама принялась играть: «Вот кто-то с горочки спустился», «На побывку едет молодой моряк» и другие протяжные песни, которые в народе поют.
Уламывала городскую Инессу записаться в хор, но та гнула губу: «Зачем?»
Конечно, баян – бандура не из лёгких, а она – хворостиночка. Главное тут – улыбаться, будто всё тебе влеготу. Вот и наигрывала, поулыбываясь, да глазками весело поблёскивала. А после того, как первую репетицию провела, сходила к председателю сельсовета Хоробрых Алексею Васильевичу: костюмы для певцов нужны. У того денег нет, но уговорил председателя колхоза дать средства на материал. Да какие костюмы? Просто одинаковые кофточки сшили, а кокошники Тайка сама смастерила, оклеив картон фольгой с блёстками да мишурой.
Оживился хор, выделились в нём две певучие озорные свинарки Маня и Паня Картошкины. Они зазывали молодёжь: «Хорошо у нас в хору, все орут и я ору». Маня и Паня частушек знали целую телегу с прицепом и пели их задиристо, подмигивая и притопывая:
Чёрна юбочка чи-чи,
И зелёная чи-чи.
Прочичикала милёночка –
Тепереча молчи.
Погоди, милой, жениться,
Походи по улице:
Ещё перина не готова,
Пёрышки на курице.
А частушки были у них на тему: «Две старухи без зубов говорили про любовь». Хохот стоял в зале. А Маня с Паней ещё и сами придумывали песенки, причём не только смешные, а ещё и ехидненькие. По-старушечьему будто толковали о деревенских новостях: ой, кума, чо содеялося.
В общем, из ничего чего-то получилось.
А вот дома почему-то отношения с мачехой Шурой не складывались. Пропала сладость в голосе и масло прогоркло. Всем Шура стала недовольна. Причём командовала не только Тайкой, но и бабушку с дедом задевала.
– Излом да вывих, почему за Вовкой не уследили? Вон парень упал и зуб выбил, – с порога кричала она, заскочив в их дом.
Дедушка Степан попытался одёрнуть новоявленную сноху.
– Погоди, Шура, поостынь. Такой быстрой как ты, моя баба Анюта не станет, а ты определённо будешь такой же, когда успешь потеряешь. Тогда поймёшь, что за ребёнком не углядеть старухе.
– Учить меня будешь, – огрызнулась Шура. – Больше ноги моей у вас не будет.
– Ну дак и ладно, – откликнулась бабушка Анюта.
Тайка понимала, что надо ей заступиться за стариков, а то вовсе мачеха Шура распояшется.
– Тётя Шура, Вовка сам полез на полати, когда в избе никого не было, – вмешалась она. – Выпал-то у него зуб молочный, так ему уже и приспело выпасть. Он сам не переживал, ждал, когда выпадет. Крутился да припевал: мышка, мышка, на зуб репный, дай костяной.
У Шуры лицо полыхнуло жаром:
– И ты ещё голос повышаешь? Да я отцу скажу, он тебя отходит вожжами. И титьки не выросли, и мозгов нет, – и, хлопнув дверью, выскочила из дедовой избы.