Страница 17 из 57
Однако при всей сугубой индивидуальности подхода к феномену "Онегина", существует все же единый схематичный его образ. Опять-таки - как с женой. Нет и не может быть определенных рекомендаций, но приблизительно известен образ идеальной жены: хранит верность, вкусно готовит, не ругается. Так же имеется обобщенный образ великого романа.
56
"Евгений Онегин" - это красивые люди, красивые чувства, красивая жизнь.
Подобно тому, как Татьяна "влюблялася в обманы и Ричардсона и Руссо", Россия была покорена обманом Пушкина.
Кровь и горе разливаются по сюжету "Онегина", а мы ничего не замечаем. Поруганные чувства, разбитые сердца, замужество без любви, безвременная смерть. Это - полноценная трагедия. Но ничего, кроме блаженной улыбки, не появляется при первых же звуках мажорной онегинской строфы.
Конечно, ответственность за это несет и одноименная опера. Поколения русских людей обмирают от жалости и печали, когда тенор выводит за Ленского: "Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни?" Высокие, недоступные простым смертным эмоции льются усилиями двух гениальных обманщиков - Пушкина и Чайковского - и нет ни сил, ни охоты подметить черный юмор поэта, заставившего героя произносить перед смертью пародийный набор штампов.
В оперное, праздничное настроение стихов не вписывается ничто низменное, и далеко не с первого прочтения попадаются на глаза такие строки:
...К старой тетке,
Четвертый год больной в чахотке,
Они приехали теперь.
Им настежь отворяет дверь,
В очках, в изорванном камзоле,
С чулком в руке, седой калмык.
Эти строки и не надо помнить, потому что они не из Пушкина, а из Гоголя, например, или разночинцев. В "Евгении Онегине" нет и не может быть чахотки, чулок, нацменьшинств. А есть вот это: "Шум, хохот, беготня, поклоны, галоп, мазурка, вальс..." Список продлевается по желанию.
У российского человека обычно вызывают праведное раздражение зарубежные интерпретаторы русской классики. Но в чем-то существенном они правы. Лишенные рабского преклонения перед текстом, они не стесняются следовать не букве, даже не духу, а - образу, ощуще
57
нию, метатексту. Пьер Безухов привязывает квартального к медведю. Долохов прогибается и не падает с карниза с бутылкой рома. А что же Онегин? Он поздно просыпается, серебрится морозной пылью и в чем-то широком (боливаре?) мечет пробку в потолок.
Джентльменский набор царит в пушкинском романе. Все тут диковинное, богатое, заграничное: кларет, брегет, двойной лорнет. Не простой, одинарный лорнет, как у всех, а двойной. Нарядная экзотическая выпивка и еда, разговор о сравнительных достоинствах аи и бордо - как у Ремарка с Хемингуэем. Аи любовница, бордо - друг, ром - молоко солдата. Повсюду ножки. Даже бесплотный Ленский выказывает понимание: "Ах, милый, как похорошели у Ольги плечи, что за грудь!"
Обаянию изящной жизни поддавались и разночинские критики. Белинский, известный тем, что опрокинул красное вино на белые штаны Жуковского, даже чрезмерно уважительно относился к воспитанному сословию: "К особенностям людей светского общества принадлежит отсутствие лицемерства..." Непримиримый Писарев неохотно говорил о том, что грязь жизни у Пушкина незаметна, о веселье и легкости, о картинах романа, нарисованных "светлыми красками". Эта светлость такова, что даже пушкинские обличения воспринимаются как похвала:
Среди лукавых, малодушных
Шальных, балованных детей,
Злодеев и смешных и скучных,
Тупых, привязчивых судей,
Среди кокеток богомольных,
Среди холопьев добровольных,
Среди вседневных, модных сцен,
Учтивых, ласковых измен...
Красота стиха завораживает, все вызывает восторг и умиление: и "кокетки богомольные", и "измены ласковые" - все хорошо!
По строфам "Онегина" разносится, по замечательному выражению Надеждина, "разгульное одушевление веселого самодовольствия". В том и заключалось невольное пушкинское лицемерство, что он - как опытный
58
лакировщик действительности - вывел только праздничную сторону жизни. Но именно - невольное. В романе, приглядеться, происходит все, чем славна русская словесность: бьют служанок, сдают в солдаты крестьян, царит крепостное право. Но приглядываться нет никакой возможности - все внимание занято стихами. Точнее - тем впечатлением, которое они оставляют.
Из самих стихов, если читать их пристально и буквально, можно извлечь решительно все: на то и большая форма, "энциклопедия". Так, Достоевский легко доказал, что "Онегин" - произведение славянофильское, почвенница Татьяна противостоит западнику Евгению. Эта талантливая спекуляция не вошла в читательский "образ" романа, в его метатекст - как слишком серьезная и основательная, а потому выпадающая из стиля "Онегина". Зато другая выдумка Достоевского - вошла: он впервые назвал мужа Татьяны стариком. Старик и остался, как ни бьются комментаторы, доказывая, что муж и Онегин - почти ровесники. Это естественно: для картины общей красоты необходима антитеза молодого влюбленного и старого мужа - такова традиция. Ведь убитая жестокосердием Татьяна вышла с отчаяния за кого попало, а в чем же жертва выйти за богатого, знатного, да еще и молодого? "Онегинский" метатекст произвел необходимый отбор, презрев и распределение красоты между сестрами, задуманное Пушкиным. В тексте прямо говорится о необыкновенной прелести Ольги, а про Татьяну дважды - в начале и в конце - сказано: "Ни красотой сестры своей... не привлекла б она очей" и "Никто б не мог ее прекрасной назвать". Но вопреки воле автора, у читателя нет сомнения в том, что Татьяна - томная красавица, а Ольга - здоровая румяная дура. Снова законы красивой жизни оказываются сильнее авторского намерения: несправедливо, чтобы лучшая из героинь мелькнула и упорхнула с безымянным уланом, а читателю восемь глав коротать с худшей.
Российские критики - и читатели вслед за ними - рассуждают о том, что чистой и умной Татьяны недостоин испорченный и пустой Евгений, который книжек не пишет, а читает - не те. Как мог он отвергнуть ее, будучи явно хуже? Но ведь как раз Татьяну Евгений вполне устраивал: "Я знаю, ты мне послан Богом,