Страница 11 из 57
На самом деле, фольклор отнюдь не сводится к ряду прописных истин. Действительно, любой басне Крылова можно подобрать аналог среди пословиц. Но с тем же успехом - и прямо противоположную концепцию. Там, где баснописец предлагает готовый рецепт, народное сознание ставит перед выбором.
В басне "Мартышка и очки" бичуется невежество. Пословица вторит: "Умный смиряется, дурак надувается". Но рядом существует и другое изречение: "Много
35
ума - много греха". Или еще циничнее: "Не штука разум, штука деньги".
Хвастаться и врать нехорошо - поучает Крылов в басне про синицу, которая грозила поджечь море. Правильно - соглашается народ: "Доброе дело само себя хвалит". Но и: "Не бывает поля без ржи, а слова без лжи".
"Ларчик" ратует за простоту без суемудрия. Пословица тоже умиляется: "Где просто, там ангелов со сто", но тут же опровергает: "Простота хуже воровства".
С детства всем известно, что трудолюбивый Муравей - герой положительный, а попрыгунья Стрекоза - отрицательный. А народ сомневается: есть и "Хочешь есть калачи, так не сиди на печи", и - "От работы не будешь богат, а будешь горбат".
И так - с любой темой. Знаменитое русское хлебосольство отражено в пословицах наряду с известным "Гость в дом - Бог в дом" и менее популярным "Хорош гость, коли редко ходит". Диалектический подход блестяще представлен в пословицах о пьянстве: от "Много вина пить, беде быть" - к "Пьяница проспится, к делу годится" - и до "Пьян да умен, два угодья в нем".
Все это не похоже на лапидарность крыловских формул, которые выскакивают из русского человека быстрее, чем он успевает их осмыслить. "За то, что хвалит он Кукушку", "Ай, Моська, знать она сильна", "У сильного всегда бессильный виноват", "Речей не тратить по-пустому, где нужно власть употребить"...
Произошло удивительное. Не Крылов зафиксировал нравственную мудрость народа в форме басен. Это народ зафиксировал в своем сознании крыловские басни в качестве нравственной мудрости.
Слишком многое в российской истории сопротивлялось тому, чтобы моральным кодексом управляла принципиальная диалектичность этических норм, идущая от мифов, Сократа, евангельской притчи, рационализма, индивидуализма. Все эти глобальные идеи трансформировались в России особым образом.
А Крылов - всегда рядом. Удобный, простой, запоминающийся, однозначный. Снабдивший набором нетленных истин про мартышек и кукушек. Избавивший от хлопот альтернативного мышления, химеры терпи
36
мости, разброса плюрализма, утомительной многослойности демократического сознания.
Есть соображение о том, что полнота жизни терпит ущерб от незнания и неумения осознать многообразие путей добра и зла. Но и на это есть басня про Лягушку, которая хотела раздуться до размеров Вола, да лопнула.
Общественное, идеологическое, надлитературное значение Крылова подчеркивается даже его долголетием. Он как-то сумел охватить весь период становления русской словесности. Почти ровесник Карамзина, он был на 30 лет старше Пушкина и на 45 - Лермонтова, и пережил их всех. Он вошел в историю культуры патриархом - беспечным, ленивым, спокойным, знающим что-то такое, что доверил только безмолвному клодтовскому зверью у основания памятника.
А Россия уже столько лет бьется над загадкой Крылова, которого лучшие умы либо недолюбливали (Вяземский), либо хвалили за несущественное (Белинский, Гоголь) и несуществующее (Пушкин) и обсуждали: низкий жанр басня или нет, подлинная поэзия у Крылова или второразрядная. Но Крылов создал не литературный жанр, а этическую систему, даже предусмотрел в своем универсальном басенном комплексе недооценку и неблагодарность - написав "Свинью под дубом".
36
ЧУЖОЕ ГОРЕ. Грибоедов
Один из главных вопросов российского общественного сознания можно сформулировать так: глуп или умен Чацкий?
"Мы в России слишком много болтаем, господа",- цедили поколения мыслящих русских людей. В этой сентенции предполагался ответ на множество проклятых вопросов - настолько было ясно, что слово и дело понятия не просто разные, но и антагонистические.
Если Чацкий глуп - все в порядке. Так и должно быть: человеку, исполненному подлинной глубины и силы, не пристало то и дело психопатически разражаться длинными речами, беспрестанно каламбурить и потешаться над не достойными внимания объектами.
Человек, противопоставивший себя обществу - а сюжет "Горя от ума" на этом и построен - обязан осознать свою нелегкую, но честную миссию. Пустозвонство же Чацкого - раздражает. Он ошарашивает с первых реплик своего появления, до всех ему есть дело: "Тот черномазенький, на ножках журавлиных... А трое из бульварных лиц, которые с полвека молодятся?.. А тетушка? все девушкой, Минервой?.. А Гильоме, француз, подбитый ветерком?.." И так далее - Чацкий тараторит, не останавливаясь, так что Софья вынуждена резонно вставить: "Вот вас бы с тетушкою свесть, чтоб всех знакомых перечесть".
И точно: Чацкий, знаменитый остряк, пробавляется
38
досужими толками, перемыванием косточек, сплетнями.
Если он декабрист, борец, революционер, диссидент - зачем ему все это? Чацкий ничуть не похож на современных ему лучших людей России: в нем нет вдохновенной пылкости Рылеева, угрюмой сосредоточенности Пестеля, лихорадочной готовности на все Каховского.
Как к пустослову и отнеслись к герою Грибоедова критические умы.
Пушкин: "Чацкий совсем не умный человек... Первый признак умного человека - с первого взгляда знать, с кем имеешь дело, и не метать бисера перед Репетиловым и тому под."
Белинский: "Чацкий... хочет исправить общество от его глупостей: и чем же? своими собственными глупостями, рассуждая с глупцами и невеждами о "высоком и прекрасном"... Это просто крикун, фразер, идеальный шут, на каждом шагу профанирующий все святое, о котором говорит".
В самых последних словах, пожалуй, и есть разгадка такого неприятия Чацкого: он профанирует святое. Сознание сверхзадачи ("хочет исправить общество") обязано сообщать человеку черты сверхсущества. По сути, он лишен права иметь недостатки, естественные надобности, причуды. И уж, во всяком случае, наделенный святыми намерениями человек не может понапрасну расплескивать свой праведный гнев.