Страница 2 из 19
Далее. У описываемых событий или действий персонажей нет не только психологической, но вообще какой-либо осмысленной мотивировки, поэтому лучшим способом их связи в единый текст оказывается безличностная арифметика: отсюда возникают такие тексты, как «Миллион», «Во-первых и во-вторых», «17 лошадей» и т. п.
Все это была та самая «бессмыслица» (по выражению хармсовского друга и единомышленника А. Введенского), которую оба они со второй половины 1920-х годов сделали, каждый по-своему, творческим кредо.
До сих пор речь была о том, какие черты своего «взрослого» творчества Хармс в трансформированном виде реализовывал в создании произведений для детей.
Но было и противоположное движение: в работе для детей Хармс сформировал такие свойства поэтики, которые отмечаются как авангардные во взрослом его творчестве.
Остановлюсь лишь на одном из таких свойств.
Вот «История дерущихся» Хармса: «Алексей Алексеевич подмял под себя Андрея Карловича и, набив ему морду, отпустил его.
Андрей Карлович, бледный от бешенства, кинулся на Алексея Алексеевича и ударил его по зубам.
Алексей Алексеевич, не ожидая такого быстрого нападения, повалился на пол, а Андрей Карлович сел на него верхом, вынул у себя изо рта вставную челюсть и так обработал ею Алексея Алексеевича, что Алексей Алексеевич поднялся с полу с совершенно искалеченным лицом и рваной ноздрей. Держась руками за лицо, Алексей Алексеевич убежал.
А Андрей Карлович протер свою вставную челюсть, вставил ее себе в рот, пощелкал зубами и, убедившись, что челюсть пришлась на место, осмотрелся вокруг и, не видя Алексея Алексеевича, пошел его разыскивать»[8].
Полагаю, те, кто знаком с творчеством Хармса, припомнят череду подобных его произведений, где спонтанно происходят подобные немотивированные жестокие «истории»: «Случаи», «Некий Пантелей ударил пяткой Ивана…» и др., написанные в 1937–1939 годах. «История дерущихся» – первый такой рассказ во «взрослом» творчестве Хармса: он написан 15 марта 1936 года. Но впервые подобный каскад несчастных происшествий явился в детской «Сказке» Хармса, напечатанной в 1935 году в № 7 журнала «Чиж». Напомню. Здесь Ваня садится писать сказку, но только стоит ему ее начать, например: «Жил-был король…», – как Леночка объявляет, что такая сказка уже есть, и оказывается, что ее содержанием является драка короля с королевой. «Тут королева рассердилась и ударила короля тарелкой. А король ударил королеву миской. А королева ударила короля стулом. А король вскочил и ударил королеву столом» – и т. д. Здесь, в детской прозе, Хармс впервые опробовал сюжет с перманентной и необъяснимой жестокостью. Причем сюжетом-то его как раз можно назвать лишь условно: Хармс именно разрушал классический литературный сюжет, и последующие взрослые вещи в этом роде – короткие сцены без начала и конца. Но намек на эту последующую деструкцию содержится уже в детской «Сказке»: как только Ваня начинает писать очередную сказку, Леночка обрывает его рассказом о том, что такая, и иная, и еще другая сказки уже есть. Таким образом, парадоксальность сюжета «Сказки» состоит в невозможности сложить сюжет. И это как раз еще одно из тех свойств поэтики Хармса, за которые она именуется авангардной.
Современная Хармсу критика, писавшая о его творчестве для детей, все это прекрасно видела и именно так и характеризовала – только оценивала по-разному.
«Действительно, не стихотворение, а просто ерунда» (по поводу стихотворения «Врун»)[9]; «Величину повторяющейся части стихотворения Хармс довел до предела. Он словно задал себе и решает сложные математические задачи»[10]; «…основное в Хармсе и Введенском – это доведенная до абсурда, оторванная от всякой жизненной практики тематика, уводящая ребенка от действительности <…>[11]. Далее Берггольц в своей разносной статье о «контрреволюционном» творчестве Хармса называет (и совершенно справедливо!) его метод «иррациональным»[12].
Но самые точные слова о существе творчества Хармса для детей сказал он сам: «В область детской литературы наша группа принесла элементы своего творчества для взрослых, т. е. заумь <…>»[13]; «К наиболее бессмысленным своим стихам, как, напр., стихотворение „о Топорыжкине“, <…> отношусь весьма хорошо, расценивая их как произведения качественно превосходные. И сознание, что они неразрывно связаны с моими непечатающимися заумными произведениями, приносило мне большое внутреннее удовлетворение»[14]. Вот такое откровенное и терминологически точное авторское интервью. Беда только, что оно давалось под протокол следователю, ведшему дело Хармса и его друзей, обвинявшихся в декабре 1931-го – январе 1932 года в антисоветской деятельности. Если бы не полицейский характер источника, к которому традиционно принято относиться с недоверием, можно было бы сказать, что Хармс здесь выступил идеальным интерпретатором собственного творчества. Как видим, Хармс не только был последователен и органичен в творчестве для детей, но и вырабатывал в этой области те свойства поэтики, которые столь же органично из детского творчества перетекали в его взрослые вещи.
Стихотворения
1927
1.Иван Иваныч Самовар
8
Хармс Д. Полн. собр. соч. Кн. 2. С. 337.
9
Патреев-Мещеряк А. «Ёж» залез в джунгли // Нижегородский просвещенец. 1931. № 10. С. 57.
10
Бухштаб Б. Стихи для детей // Детская литература: Критический сборник. М.; Л., 1931. С. 119.
11
Берггольц О. Книга, которую не разоблачили // Наступление. 1932. № 2. 16 марта.
12
Указ. соч. // Наступление. 1932. № 3. 22 марта.
13
См. Приложение I (Протокол допроса Хармса 23 декабря 1931 года).
14
Там же.