Люди золота

Им отвечали, что дочь одного из друзей де-Кервалей, из штата Массачусетса. Она в первый раз была в таком большом городе, как Нью-Йорк, и спектакль, в котором она была также в первый раз, произвел на нее столь сильное впечатление.

Роберт, со своей стороны, отвечал мужчинам, его спрашивавшим, то же самое, и это маленькое приключение было скоро позабыто.

Несмотря на это, Роберт не был покоен. Он помнил, что лорд Фельбруг был в этот вечер в театре и инстинктивно боялся чего-то.

Между тем адвокат Редж, следуя приказаниям, данным ему на ухо лордом Фельбругом, стал наводить справки. Он мог передать только то, что знали все. Фельбруг не поверил этой басне.

Одно совершенно неожиданное обстоятельство должно было ускорить ход событий.

Мы хотим говорить о приключении с вертящимся мостом. Волнение вследствие этого происшествия было чрезвычайно сильно в Нью-Йорке.

Американцы, люди положительные, мало заботятся о несчастий, поражающем отдельную личность, — тем хуже для нее! Но на этот раз дело шло об общем несчастии. Были затронуты интересы и чувства многих лиц; этот случай, или это преступление, мог возобновиться, и каждый мог подвергнуться его ужасным последствиям.

Общественное мнение требовало следствия, оно желало, чтобы виновные во что бы то ни стало были найдены.

Атторней, шериф и вся полиция были на ногах, но ничего не могли найти. Одни сторожа могли бы объяснить эту ужасную тайну, но они исчезли бесследно.

Их приметы были телеграфированы в Европу. На поиски были отправлены самые ловкие агенты, и однако, не было получено никакого результата.

Приступлено было к вытаскиванию из воды вагонов. Но это было дело не легкое.

Море хранило свою тайну.

Тогда в народе снова стало упоминаться имя «Людей золота». Толпа во всем желает видеть причину и, когда не находит ее в области реального, то ищет за пределами его. Она строит себе химеры, придумывает таинственное и, справедливо или нет, но находит то, чего ищет.

На этот раз она предполагала существование общества настолько могущественного, что оно ускользало из рук правосудия.

Из народа это мнение перешло в класс образованный.

Там над ним смеялись. Все самые пустые обстоятельства стали приписываться «Людям золота».

Насмешники, наиболее остроумные, были: адвокат Редж и нотариус Бруггиль, выставлявшие физическую невозможность существования подобного общества, доктор Марбен, отправившийся на науку, почтенный Нильд, смеявшийся со свойственным ему добродушием, и Брэддок — с веселостью.

Что касается дона Педро Лимареса, то он был в трауре. Он не являлся в свет и был погружен в страшное горе.

Но он наследовал!.. — как сказал доктор Марбен.

Понятно, что Роберт бывал в большом затруднении, когда спрашивали его мнения. Он замечал все, слушал одного, вглядывался в другого, но отвечал всегда уклончиво.

Чудесное невольно привлекало его. И мы можем сказать, что он более верил голосу народа, чем более или менее удачным насмешкам джентльменов. Правда, что все предыдущее заранее расположило его ум в пользу мнения народа.

В семействе де-Керваля не верили в существование этой опасной ассоциации. Кроме того, одно лицо сумело взять влияние над госпожею де-Керваль.

Это лицо был не кто иной, как знакомый нам нотариус Бруггиль. С некоторого времени его посещения стали делаться все чаще и чаще. Мало-помалу он сделался другом дома. Госпожа де-Керваль, казалось, была этим довольна.

Дело в том, что, как благоразумная мать, она думала о будущности своих детей. Фернанде было 19 лет. Приближалось время выходить замуж. Разве Бруггиль не был человек богатый, уважаемый и… вдовец?

Почему он стал вдруг показывать такую привязанность к семейству де-Керваль? Для чего он окружал такой любезностью и услужливостью Фернанду. Госпожа де-Керваль угадала причину этого.

Фернанда так же хорошо, как мать, а может быть, даже и раньше, заметила цель Бруггиля. Но нисколько не гордясь, она, напротив, чувствовала себя униженной его вниманием: нотариус внушал ей отвращение, в котором она не могла дать себе отчета.

Роберт оставлял на долю матери ответственность за этот брак. Он не хотел действовать своим влиянием на Фернанду. Кроме того, он был уверен одинаково в них обеих.

Однажды вечером г жа де-Керваль сидела в своей гостинной, Роберт читал газеты, а Фернанда вышивала, сидя у окна.

— Мистер Бруггиль хотел прийти сегодня вечером, — сказала г жа де-Керваль.

— А! — произнесла с неудовольствием Фернанда.

— Тем лучше! — отвечал Роберт. — Мне надо посоветоваться с ним об одном деле и я очень буду рад его видеть… Это очень умный человек, — прибавил он, принимаясь снова за прерванное чтение.

— Мне очень приятно слышать это от тебя, — сказала госпожа де-Керваль, — потому что не все из нас такого же мнения.

— Это ты говоришь на мой счет, мама, — заметила Фернанда, — ты ошибаешься, я удивляюсь точно так же, как и ты, и Роберт, уму мистера Бруггиля, но если ты хочешь, чтобы он был моим мужем… О!.. Тогда я не одного мнения с тобой!

— Какой же ты находишь в нем недостаток? — спросил смеясь Роберт.

— Тот, что я его не люблю, — отвечала Фернанда. — Кажется, что этого совершенно достаточно?

— Любовь придет еще, дитя мое, — продолжала мать, — конечно, это не будет романическая любовь пансионерки к герою, но любовь спокойная, основанная на уважении.

— Нет, нет, нет! — отвечала весело Фернанда. — Этого никогда не будет; я это очень хорошо знаю.

— Фернанда, — спросил Роберт, делаясь серьезным, — любишь ли ты кого-нибудь?

— Никого, кроме тебя и мама! — отвечала она откровенно, обнимая госпожу де-Керваль.

Та удержала ее около себя.

Фернанда села на табурет и подняла на мать удивленные глаза.

— Так это серьезно? — спросила она, улыбаясь.

— Совершенно серьезно! Ты сейчас сказала Роберту, что твое сердце свободно; хорошо! Подумай же, моя дорогая, что мистер Бруггиль предлагает нам положение более блестящее, чем то, на которое мы можем рассчитывать. Твой брат уже приобрел своими трудами часть нашего состояния, но мы еще далеко не богаты. У нас во Франции всего один родственник, твой дядя, и мы можем быть уверены, что он лишит нас наследства. Роберт работает до истощения, и я со своей стороны чувствую, что старею. Подумай обо всем этом, дитя мое, и посоветуйся со своим сердцем.

В эту минуту доложили о нотариусе Бруггиле.

Он нашел все семейство в необъяснимом для себя волнении. Прием Фернанды показался ему в этот вечер любезнее обыкновенного.

Его экипаж стоял у подъезда. Жар в этот день был ужасен. Бруггиль предложил отправиться прокатиться.

Госпожа де-Керваль взглянула на дочь, спрашивая ее взглядом, согласна ли она, и увидев слабый знак согласия, сказала, что они готовы ехать.

— Мама, — сказала вдруг Фернанда, — не взять ли нам с собой Джен?.. Это может быть для нее полезно.

— Конечно, — отвечала госпожа де-Керваль, — тебе пришла хорошая мысль.

Роберт не сказал ни слова, но внутренно он был очень доволен.

Бруггиль видал несколько раз Джен. Прежде ему говорили то же, что и всем, но после того как он стал часто посещать их, ему принуждены были сказать, что Джен безумная.

Бруггиль, весь преданный своей любви, или лучше сказать, своему долгу, не обратил внимания на это обстоятельство. Молодая девушка не значила для него ровно ничего.

Все сели в коляску Бруггиля и вскоре приехали на Бродвэй, т. е. в самую оживленную часть Нью-Йорка.

Джен сидела между Фернандой и Робертом. Коляска доехала до средины улицы и тут принуждена была ехать тише, по причине множества экипажей; вдруг навстречу ей проехал великолепный экипаж, на который все смотрели. В нем ехал лорд Фельбруг.

Джен нечаянно заметила его.

Сначала она взглянула на него со своим обыкновенным равнодушием, потом лицо ее выразило сильное напряжение памяти и умственных способностей. Вдруг, прежде чем могли предупредить ее движение, она вскочила на ноги и с ненавистью протянула руку, указывая на лорда Фельбруга.