Песня скрипки
(Рассказы)

Все дремали. В заиндевевшее окно пробивался тусклый рассвет. Из кучи хлама, что был свален в углу, выбежала мышь, вспрыгнула на подоконник и принялась грызть мой футляр.

— Это уж слишком! — вырвалось у меня и самая толстая моя струна со стоном оборвалась.

Испуганная мышь юркнула под Кресло.

В сумерках чулана надрывно звенела лопнувшая струна.

Я плакала.

3. Здравствуй, новая жизнь!

Жаркое солнце июля ухитрилось к полудик пробиться сквозь немытое стекло чулана и одним зайчиком легло на угол двери, а вторым на чехол Камертоши, от которого остались одни лоскутья.

За дверью чулана послышался голос девушки:

— Пройдите сюда, дедушка. У нас здесь всякая рухлядь.

«Уж не за мной ли? — подумала я, и мои струны задрожали от радости. — Неужели вспомнила? Неужели возьмет и будет на мне играть?».

Заныли ржавые петли двери. Солнечный зайчик скользнул по ярко накрашенным бровям девушки, коснулся ее матовых от пудры щек, запутался в завитушках волос. Следом за девушкой в чулан боком протиснулся рыжебородый дед с холщовым мешком.

— А батюшки! Да здесь у тебя, милая, целый клад! Из этого выйдет замечательная глянцевая бумага, — сказал он, по-хозяйски тыча носком сапога в кучу тряпья. — Это пойдет на автомобильные шины. — Он отшвырнул к двери рваные калоши и ботики. — Подсвечник переплавим на детали к машинам… А это, видно, на свалку…

«Бедное Чучело вольного сокола! Оно-то давно знало свою участь. А что же будет со мной?» — думала я с тревогой.

Снизу, на высоту третьего этажа, к нам долетел сигнал грузовой машины.

— Я открою окно, — сказал дед. — Начну все выносить — от пыли задохнешься… Здесь ящик какой-то, — сказал он, беря меня на руки.

— A-а, это старая скрипка, — протянула девушка и взяла меня у старика.

Дед распахнул окно и охнул:

— Ох, беда! Я тут за окно какую-то железку смахнул.

— Пустяки, — сказала девушка. — Это Камертон: он мне не нужен.

Мне стало больно. Как — не нужен? А как же моя настройка? Девушка взяла тряпку и, морща румяные губы, смахнула пыль и раскрыла футляр.

— Скрипка! Моя Скрипка! Сколько радости ты дала мне в свое время! Милое время… почти детство!.. Я тогда забывала, что значит день и ночь: я играла, играла и так была счастлива! Ах, если бы я была чуточку посвободнее!..

Пальцы девушки коснулись моих струн. И от этого ее прикосновения мне стало так гадко, что — не знаю, как это получилось, — но мои три оставшиеся струны вдруг разом лопнули и обвились вокруг ее пальцев. Девушка вскрикнула и швырнула меня на кучу хлама. Держа во рту оцарапанный палец, она направилась к двери и столкнулась с загорелым мужчиной в рубашке с открытым воротом.

— Ах, ты вот где, а я весь дом обошел!

— Павел Андреевич! — воскликнула девушка. — Ах, мамы нет дома! Пойдемте в комнату.

Бородатый дед взял меня с кучи хлама, повертел со всех сторон и сказал:

— Хозяйка, а эту финтифлюшку куда же?

— Куда хотите, — не поворачивая головы, бросила девушка. — Пойдемте, Павел Андреевич, я хоть вас чаем угощу.

Я сжалась. Неужели на свалку? Вместе с тряпьем и отбросами? Но загорелый мужчина вдруг глянул на деда и протянул руку.

— Это что у вас? Скрипка? А ну-ка, дайте я посмотрю.

Он взял меня и постучал ногтем по декам. Деки певуче отозвались на стук.

— Это же прекраснейшая Скрипка! — воскликнул он удивленно. — Она вся поет!

— Пела, — угрюмо отозвалась девушка. — На ней вон и струн не осталось.

— Но поют ведь не струны… А что — разве у тебя другая скрипка? А ну, идем, покажи…

Девушка потупилась и пробормотала:

— Я уже год, как не играю… Времени нет. — И наклонила голову ниже.

Я ждала, что будет дальше.

— Это для любимого-то дела? Ну-ну. Послушай, подари эту Скрипку Наташе?

Девушка пожала плечами, тряхнула кудряшками.

— Все равно выбрасывать.

Эх, будь у меня руки, обняла бы я этого загорелого человека с открытой грудью и расцеловала бы его крепко, крепко, как дочь.

4. Приключения брата Камертоши

Я впервые в жизни ехала на автомашине. И скажу вам по правде, это и хорошо, и плохо. Плохо потому, что уж очень жарко в кабине, пахнет бензином, от шума мотора глохнешь, на ухабах тебя подбрасывает и после долгой дороги ноет каждая планка и хочется спать. А хорошо потому, что мимо проносятся картины, картины, картины: поля, перелески, деревни, детишки и — глазом не окинешь — хлеба, хлеба… И приятно, приятно пахнет молоком и пшеничным хлебом.

Может, это только мне было так в диковинку? Может, потому, что я городской житель и отродясь степи не видела? А как она хороша, эта широкая, широкая степь. Я когда-нибудь про нее спою вам песню. Свою песню.

А в то время мне еще и потому было хорошо, что лежала я на коленях у славного человека, и руки его, по-отцовски мягкие, поддерживали меня, чтобы я не упала. Только вот братишку было жалко. Так жалко, что будь у меня струны и проведи по ним смычком — я бы вконец разрыдалась. Где он теперь? думала я. Ах, бедный, бедный мой братик!

А между шофером и Павлом Андреевичем шел разговор.

— У вещей тоже своя гордость и свое самолюбие есть, — говорил шофер. — Попробуй-ка я не протри на ночь мотор — на утро, убейся, не заведешь. Ух, такой самолюбивый! Да оно и действительно — вещь, она тоже заботу чувствует.

— Так-то оно так, — поддержал шофера Павел Андреевич. — Но кто знает. Вот везу я скрипку, и струн накупил, и канифоль, и смычок, вот только жаль, камертона достать не мог, — а вдруг у моей Наташки через месяц всякая охота отпадет к музыке. Дмитрий-то Иваныч ее хвалит.

— Ну, нет, твоя девчонка крепкая… Иду я как-то раз… Хм, а тебе не кажется, Павел Андреич, что-то у нас керосином попахивает?

Павел Андреевич принюхался.

— А ведь и в самом деле. Прямо-таки воняет. И гром какой-то в кузове слышится.

Шофер остановил машину, вылез в кузов и тут же сверху в Окно свесилась его чубатая голова.

— Вот беда, ведра два керосина расплескалось. А вот это рогулькой в отверстии бочки торчало. — И он подал Павлу Андреевичу какой-то продолговатый предмет, весь в керосине.

Я пригляделась получше и обмерла: Камертоша! Братишка! И Павел Андреевич обрадовался:

— Вот ценная находка!

Через минуту мы поехали. Протирая ветошью забрызганного керосином братишку, Павел Андреевич говорил:

— Удивительно, как мог Камертон в кузов машины попасть?

— Удивительно другое, — сокрушенно качал головой шофер. — Как могла пробка у бочки отвинтиться? Я же ее собственными руками завинчивал.

Камертоша подмигивал мне и усмехался: он кое-что знал, но до поры до времени помалкивал. И лишь когда мы, наконец, остались одни на новом месте, он мне рассказал следующее.

Камертоша упал за окно. Ударившись о ветку тополя, он отскочил от нее и угодил прямо в кузов грузовика, прямо на железную бочку с керосином. З-звяк! Дзень! И соскользнул на пол кузова.

— Эй, кто здесь дерется? — громыхнула басом Бочка.

Ни жив ни мертв Камертоша затаился. Накатится такая махина — раздавит!

Но Бочка — сварливая, крикливая, когда пустая; ласковая, тихая, когда полная, — сказала:

— Эй ты, рогулька, тебя как зовут?

Камертоша, который и впрямь был похож на рогульку, из каких мальчишки рогатки делают, робко ответил:

— Меня? Камертон.

— Камертон? Камертошка, то есть. Впервые слышу такое имя. А что ты умеешь делать, Камертошка?

— Давать ноту Скрипке. Послушай! — и Камертоша, подпрыгнув, ударился о пол кузова — ля-аа!

— Писк! — фыркнула Бочка. — Вот если я звякну — на другом конце деревни слышно. А кто такая Скрипка?

— Сестра моя.

— Такая же рогатая?

— Нет, она у меня красавица: гнутый гриф, в деках вырезы, вся под лаком…

— А где же она?

При воспоминании обо мне Камертошу охватила тоска. Мелко позванивая, он забился о пол.