Страница 11 из 26
– Это кино, беби! В нём должно быть немного вымысла ради правдоподобия.
– Боязно так сидеть, кажется, выпадешь вниз, – призналась она.
– Потому что внутри должен быть огонь, – бросил он. – Этим артистка и отличается от массажистки!
Валя не успела понять, когда его тон из шутливо-ласкового превратился в раздражённо-командный. Думала, это субординация, ведь Лошадин настолько старше её. Старалась ещё лучше готовить, стирать и гладить, но он этого не замечал. Да и ситуация с фильмом про Алтайские горы повисла в воздухе.
Лошадин всё больше и больше раздражался, всё чаще ездил выпивать в Дом кино один, и Валя волновалась, что, сев за руль, он попадёт в аварию. Однажды после возвращения Лошадина с очередной попойки в Доме кино Валя стояла под душем и почувствовала, как у неё горят щёки. Бабушка говорила, щёки горят к слезам.
Валя на цыпочках вышла из ванной, чтобы неслышно добраться до постели и весело броситься в объятия Лошадина, но застыла от тона его нетрезвого голоса в телефонную трубку.
– Нет, старик, я сломался. Это неподнятая целина! Может, она к сорока годам и станет бабой, но я тогда буду лежать не на ней, а на Новодевичьем кладбище. Я тоже не верил во фригидных! Какое снимать? Она тяжёлая, как Царь-колокол! Как выпереть, пока не придумал, она ж строит из себя бесплатную домработницу, жду случая, чтоб прицепиться… Завтра к Игорю не могу, у Надьки до утра зависну. Надька заводная, её рогоносца в Мурманск послали. Решил взять её на главную роль!
Внутри у Вали задрожало и всхлипнуло детское «как же так?», как в минуты, когда пьяный отец начинал крушить комнату. Казалось, из-под неё выдернули пол, и она летит в глубокую чёрную бездну. Валя чувствовала, что не оправдывает ожиданий Лошадина в постели, но не знала, как об этом спросить.
Значит, всё это время он изменял ей со старой развязной Надеждой Куклиной. Куклиной, которая хрипло хохотала, ярко красилась, не вынимала сигареты изо рта и прижималась к мужикам так, что их спутницы чувствовали себя оскорбленными. Куклиной, которая была замужем за важным военным, много снималась в эпизодах и претендовала на Валино место в предстоящем фильме.
Валю трясло, когда Куклина подмигивала Лошадину, когда подсаживаясь за столик в Доме кино, бесцеремонно съедала что-то его вилкой с его тарелки. А проходя мимо, обдавала запахом пота, смешанного с духами «Красная Москва». Подражая, Валя как-то облилась ландышевыми духами.
– Беби, почему от тебя пахнет банным мылом? – поморщился Лошадин.
– Это духи, – потупилась Валя.
– Духи бывают или дорогими, или лишними. У тебя двадцать минут, чтобы принять душ. Я не могу идти с девушкой, пахнущей, как доярка.
– От Куклиной вообще пахнет «Красной Москвой»! – парировала Валя. – Как от старухи!
– «Красная Москва» – это переименованный аромат, созданный для императрицы Марии Фёдоровны к 300-летию дома Романовых! Если за двадцать минут не вымоешься, иду один.
И теперь, подслушав самое страшное, Валя вернулась к огромному зеркалу в ванной, и слёзы поползли с персиковых щёк, пытаясь добраться до нежных сосков и прочего великолепия её свежей плоти, отвергнутой старым Лошадиным из-за загадочного изъяна.
Она поняла, что ни в каком кино он её не снимет и не возьмёт замуж. Что надо быть гордой и уйти… но куда? Вернуться к матери – позор, да и денег на билет одолжить не у кого. Прошлая работа исключена. Девчонки в поликлинике намекали на подобный финал, и нельзя доставлять им такое удовольствие.
Показаться на глаза Соломкиным невозможно. И поделом ей, ведь Лошадин попользовался ей так же, как она попользовалась Юриком. Но Валя бы не выжила, если б не умела отделять эмоциональное от рационального. Она знала, что будет плакать ночами по Лошадину, но отодвинула это «на потом».
Как говорила бабушка, коли ты спроста, и я спроста, коли ты с хитрости, так и я с хитрости. Валя решила переиграть Лошадина и, взяв себя в руки, отправилась из ванной в постель под его дежурные торопливые поцелуи. А про себя думала: «Сволочи! Какие же вы тут все сволочи! Точно такие же, как там дома!»
И имела в виду всю стилистику киносреды, в которую входили постоянные приставания старых похотливых котов. Из тех, кого в газетах называют живой легендой, а они, сидя рядом за столом, засовывают тебе под скатертью руку в трусы.
Первый раз Валя чуть не хлопнулась от ужаса в обморок, выскочила вон, стояла у дверей ресторана Дома кино, пока Лошадин не пошёл искать её. А на объяснение пожал плечами: «Что я могу сделать? Классик…»
Домкиношные коты даже здоровались с ней, облапав при Лошадине. Писали при нём свои телефончики на салфетке и шептали в Валино краснеющее ушко: «Позвони, дурочка, получишь эпизод!» И Валя брезгливо выбрасывала эти салфетки.
Пока Лошадин отсыпался у Куклиной, подавленная Валя собирала вещи и бродила по квартире, которую столько раз вылизывала. Собственно, и вещей у неё не было, купленная Лошадиным зубная щётка, две кофточки, юбка, куртка и чуть-чуть косметики.
Но тут раздался звонок, и на пороге нарисовался артист Кирилл Лебедев. Консьержка, каждый раз мрачно зыркающая на Валю, пустила его без вопросов, потому что тридцатилетний красавец Лебедев сыграл нескольких богатырей в популярных фильмах-сказках, и женщины всех возрастов были от него без ума.
Именно он и прошёл кинопробы на главного героя, который в старящем гриме срывает с дождавшейся его на заснеженном подоконнике жены ночную рубашку. Валя вежливо предложила Лебедеву чаю, хотя уже не чувствовала себя здесь «хозяйкой», просто он ей нравился. Да и кому он мог не нравиться?
– Водка есть? – раздражённо спросил Лебедев.
И Валя самовольно достала из холодильника початую бутылку и две стопки.
– За тебя, Валентина! – поднял Лебедев рюмку.
Валя пригубила, Лебедев опрокинул в себя ещё рюмку и заметил:
– Пропадёшь с Лошадиным за пять копеек!
– Почему?
– Мы с тобой деревенские, в городе ни два, ни полтора, – Лебедев влил в себя ещё рюмку. – Нам ничего даром не достанется. Я раньше начал, а ты ещё как слепой котёнок в стены тыкаешься.
– И что делать? – Лебедев всегда казался Вале своим и никогда над ней не подтрунивал, как остальные.
В фантазиях она даже примеряла, как такой красавец будет срывать с неё ночную рубашку, целовать её перед кинокамерой. Краснела и стеснялась спросить у Лошадина, по правде ли на съёмках целуются?
– Пришёл рыло твоему начистить! На пробах утвердил, а теперь спихнул с главной роли, – он выпил ещё рюмку. – Я ж на возрастную роль согласился, потому что у меня главные только в сказках! Мне до зарезу надо в большом кино сняться, а твой взял Волжанина! Видела Волжанина? Чистый пидарас! Они ему ватные мускулы под рубашку наклеят? А знаешь, кто ему Волжанина сунул? Куклина! Она теперь парад принимает!
– Так он её вместо меня будет снимать! – опустила Валя глаза, зачем-то допила водку, хотя не завтракала, горячая волна упала в голодный желудок, покатилась по телу и развязала язык. – От мужа меня выдернул, увёз, в чём была, всю жизнь переломал! Теперь идти некуда, даже паспорта нет на работу устроиться.
Валя казалась себе непоправимо несчастной, и потому сумела забыть, что нырнуть в телевизор «КВН» и оставить после себя дырку было её собственным выбором и её детской мечтой.
– Сукин сын! – глаза Лебедева после водки показались ещё более огромными и нежными.
– Ему со мной в постели скучно, я ж не развратная, как Куклина… – у Вали перехватило дыхание, потому что по трезвому делу не смогла бы обсуждать такое даже с подругой.
– Вот что, Валентина, – резко сказал Лебедев. – У тебя вещей много?
– То, что он у фарцы купил. Иначе ему со мной ходить стыдно.
– Оставишь здесь, пусть подавится! – скомандовал Лебедев. – Бери сумку, пошли, я хорошую комнату снимаю. Лошадин у меня главную роль отнял, а я у него бабу уведу! Давно на тебя глаз положил.
И это «глаз положил» прозвучало маслом по сердцу, ведь так говорили в их городке.