Только ты

POV Настя

Капли ложатся на оконное стекло – одна за другой, крупные, редкие, скупые. Не то дождь, не то чьи-то горькие слезы. Я открываю окно, желая стереть их, провести рукой по стеклу и почувствовать влагу на пальцах, но небо сегодня жадное и молчаливое, и дождь прекращается, едва начавшись. Как бы я хотела сейчас оказаться на скале вместе со своим Бродягой и подставить лицо холодному ветру. Соленым брызгам, таким же колючим и неизменным, как боль в сердце. Может быть, тогда бы она отпустила меня. Но ночь тихая, безлунная и овевает ленивой прохладой. Не про тебя моя сказка, Настя. Не про тебя.

Когда-то я была уверена, что этому дому никогда не стать моим. Не принять одинокую испуганную девчонку, однажды переступившую его порог. Однажды я уехала, чтобы больше никогда в него не вернуться. Сбежала и только спустя время поняла, что на самом деле он так меня и не отпустил. Этот дом остался горек и памятен душе моими первыми чувствами, моей первой злой любовью. Но именно здесь я была и есть настоящая и живая. Здесь, со своим ноющим сердцем. Рядом с тем, к кому оно всегда рвалось.

Арно прав: жалость не сделает меня счастливой, но причинит боль страшнее во сто крат. Надежда может быть щедрой и безжалостной, одного вознаградить, а другого почти убить. Как найти ответы и остаться собой? Куда идти, если на каждом из путей шаги равносильно отзываются болью? Куда, если сердце не хочет слышать, а хочет жить. Само ведет, не спрашивая и не считаясь. Откликаясь. Всякий раз откликаясь.

Сегодня я как никогда была близка к признанию. Да, я вернулась. Но зачем? Я ведь чувствовала, что мне не излечиться. Убедиться, что забыл и не помнит? Что ему больше нет никакого дела до Эльфа? До тощей Скелетины, которую он когда-то так яростно целовал?.. Не знаю. Я была уверена, что забыл. Тысячу раз повторяла себе, что никто для него, и тысячу раз погибала от этой мысли. От мысли, что моей любви никогда не расправить крылья и не взлететь счастливо, а мне не стать единственной. Повторяла, но все равно не могла найти покой и забыть. Не могла, сколько бы ни пряталась от себя самой. Прав Арно. Я вернулась, вот только ответ, что лучше: сгореть в огне мгновенной вспышкой или замерзнуть от вечного холода, – так и не нашла.

Я отворачиваюсь от окна и возвращаюсь к рисунку. В эту ночь я долго рисовала и закончила своего Бродягу на единой ноте, и теперь он смотрит на меня серым, знакомым взглядом, как будто видит насквозь – мрачный и одинокий наедине со своей стихией.

Вы будете довольны, маэстро Лесовский, своей ученицей. Более чем довольны. На этот раз у нее все получилось.

Я сажусь на кровать и роняю голову на ладони. В доме тихо, и шаги мачехи издалека слышны на лестнице, но у меня нет сил и желания прятаться. Только не от нее.

Сейчас она войдет и увидит рисунок. И поймет. Жена отца всегда понимала меня лучше, чем я сама, не только Арно дано чувствовать.

Входит, останавливается у мольберта и долго смотрит. Да, я отобразила даже надпись на груди Бродяги. Рассказала обо всем не таясь, куда уж прозрачнее для матери.

– Мама Галя, не говори ничего, пожалуйста, – прошу мачеху, когда ее рука опускается на макушку и женщина ласково гладит мои волосы. Садится рядом на кровать.

– Хорошо, Стася, не буду. Только замечу, что ты, девочка, у меня талантище.

Но молчать трудно, хотя возле мачехи всегда дышится легче, и я утыкаюсь лбом в ее плечо.

– Скажи, что я глупая.

– Не скажу.

– Что ты устала от меня.

– Вот еще! Не дождешься.

– Что я свалила столько проблем на твою голову. С переездом, с учебой, с Арно…

– Ничего, разберемся.

Мы никогда не говорили о Стасе откровенно, но я всегда знала, что она многое понимает о нас. Пусть и не говорит. Иногда слова совсем не нужны материнскому сердцу.

– Почему ты всегда была на моей стороне? Мама Галя, почему? Ведь он твой сын.

– Я старалась не делить вас: кто свой, а кто чужой. Будь моя воля, ты бы никогда не уехала.

– Я не о том.

– Потому что знаю то, Стаська, чего не знаешь ты. Потому что я старше и на многое смотрю особым взглядом. Только не проси меня объяснить тебе, ладно? Это не в моей силе.

– Ладно. Мама Галя?

– Да.

– Сегодня я увидела татуировку у Стаса на груди. Помнишь, в юности…

– …Он называл тебя Эльфом. Конечно, девочка моя, помню.

– Он признался, что сделал ее очень давно.

– Сам рассказал?

– Да. Я попросила его ответить честно. Почему ты никогда о ней не говорила?

– Я надеялась, что придет время, и ты сама все увидишь. Слова не расскажут так, как глаза, ведь правда? Ты сейчас многое рассказала мне своим рисунком. А еще я боялась, что тобой будут двигать жалость и сожаление.

– Ты сомневалась в нем или во мне?

– Ни в одном из вас. Вы просто встретились очень юными и оказались такими разными. Тихая, как весенний ручеек, девчонка и неуправляемый, как шальной ветер, мальчишка. Слишком порывистый и непредсказуемый, чтобы вовремя остановиться и не взять то, что хочет. Я не была уверена, что мой сын не сломал тебя. Какими бы чувствами он ни был охвачен – тогда или сейчас, он не способен чувствовать наполовину. Никогда не мог, в этом мой Стас. Я хотела дать ему время созреть, а тебе – оставить возможность выбора. Свободу самой решить, что ты хочешь для себя.

Ему остался шаг, Настя. В этом доме все это время его держала только надежда, не мы с Гришей, вовсе нет. Когда-то я поклялась себе не вмешиваться, но хочу сказать, что если не ты, его никто не удержит. Этот парень родился, чтобы есть с руки только одной женщины, и эта женщина – не его мать. Уж я-то могу в этом честно признаться. Как и в том, что с ним никогда не будет просто.

– Мама Галя…

– Да все я знаю, девочка моя! О тебе и о Егоре! Никогда тебя не осужу, не бойся! Стаська все сам заслужил, понимаю.

– Откуда у него шрамы?

– Ох, Настя…

– Он резал себе вены? Скажи! Пожалуйста, мама Галя! Что случилось? Почему? Ему было плохо?

– Нет, не вены. Скорее, наказывал себя, винил. Это все тяжело вспоминать для матери, Настя. Там ты у меня – едва жива, тут Стаська – в буйстве и ранах. Если бы не Гриша, не знаю, как и вынесла все это на плечах.

– Господи, мама Галя.

– Сложные вы мне достались дети. Оба любимые и оба мои.

Да, оба ее. Когда руки мачехи обнимают, а глаза согревают – нет места сомнениям. Никогда не было.

– Прости меня, мама Галя! За все прости!

– Да Бог с тобой, девочка моя! Что ты…

И снова минуты тягостного ожидания, которые вдвоем коротать легче.

– Почему их так долго нет? Вдруг что-то случилось?

– Не думаю. Стас не обидит того, кто дорог тебе, и в обиду не даст. Ничего с Арно не случится, не переживай. Они уже мужики взрослые, сами разберутся. Стась?

– Да?

– Ведь не уснешь, если уйду? Так и будешь сидеть?

Я вздыхаю:

– Наверно.

– А знаешь что, – приободряется мачеха. – Поехали-ка мы с тобой в одно место!

– Сейчас? – на часах четвертый час утра, и я изумляюсь. – Так ночь на дворе!

– Это у людей ночь, а у нас в семье – непонятно что. Ничего, мы же не пешком, на машине. Ты не спишь, я тоже. Гриша вон ходит в кухне, как лунатик. Так почему бы не скоротать время с пользой? Отца оставим дома парней ждать, а ты соберись-ка, захвати купальник и спускайся во двор. Сейчас проверим, работают ли связи так, как о том принято считать, и на самом ли деле друзья окажутся рады помочь Галине Фроловой в любой момент, как говорят.

– Мама Галя, – я улыбаюсь, глядя на мачеху в домашнем халате и без привычного макияжа, которая стоит сейчас, уперев руки в бока, и вопросительно смотрит на меня. – А если откажут?