Дуэлист

Итак, авангард русских драгун и цепь шведских егерей выстроились напротив друг друга, на расстоянии ружейного выстрела, и с полчаса стояли под мокрым снегом, ибо сделалась мятель, и не решались предпринять каких-либо действий ни с одной, ни с другой стороны. Около девяти, когда стало совсем светло, к капитану прискакал ординарец и сообщил на словах, что все силы собрались. Трубач сыграл сигнал «к бою», капитан Кузьмин пришпорил своего коня и въехал на мост. С истинно шведской горячностью лейтенант вырвал заряженное ружье из рук одного из своих солдат и выбежал ему навстречу.

Капитан Кузьмин на коне и лейтенант Герринг с ружьем в руке остановились шагах в двадцати друг от друга и отдали друг другу честь, поелику, превратившись в противников, остались благородными людьми и не перестали друг друга уважать.

– Что вам угодно, мосье капитан? – спросил Герринг по-французски, ибо, как я уже говорил, он был весьма образован.

– Я имею честь занять мост, – отвечал капитан Кузьмин на немецком языке, который изучил весьма недурно во время заграничных походов.

– Это против международного права! – от волнения воскликнул лейтенант по-шведски.

– У меня приказ, и я обязан выполнять! – возразил капитан на русском или уж не помню каком языке.

– Хальт! – крикнул лейтенант, взвел курок и прицелился.

– Не выдавай, братцы! – закричал капитан, выхватил свой зазубренный палаш и дал коню шпоры.

О саволакских егерях говорят, что у них количество выпущенных зарядов равно количеству убитых врагов. Лейтенант Герринг приложился и попал капитану Кузьмину точно в лоб. Но и о русских солдатах недаром же говорят, что русского мало убить, его надо ещё толкнуть. Уже с пулею в голове и мертвый капитан Кузмин проскакал по мосту и палашом снес шведскому офицеру голову, как на учении сносят тыкву, насаженную на частокол.

Русские драгуны бросились на мост, и, хотя шведы успели произвести по ним несколько выстрелов, кони перенесли их на другой берег. При виде лейтенанта с отрубленной головой шведов охватил такой ужас, что они тут же сложили оружие. А русские вернулись на мост и на руках вынесли своего капитана на берег, но он уже не дышал.

Капитана Кузьмина с дыркою во лбу и лейтенанта Герринга с приставленной головою положили рядом на плаще и обступили со всех сторон русские драгуны и пленные шведские егеря.

– Глупо пропал капитан, – рассуждали русские солдаты о Кузьмине.

– Геройская смерть, – думали шведы о своем лейтенанте.

Начало боевых действий в Финляндии напоминало туристический поход в затруднительных условиях климата. Исключая нескольких незначащих авангардных стычек, после которых противник, убоявшийся окружения, неизменно отходил, нашими единственными врагами были холод и собственные провиантские чиновники. Не знаю, по какой причине, но на этой войне сии комиссары сумели вороватостью превзойти самих себя, за что и были лишены своего красивого военного костюма графом Аракчеевым. Продолжая воровать вплоть до конца этой голодной, холодной войны уже без эполет, в более неприметном виде.

Мой приятель Денис Давыдов уверяет, что вплоть до самого лета разъезжал по Финляндии совершенно свободно, как по внутренним российским губерниям. При некоторой лихости этого суждения, с ним можно согласиться: финские крестьяне не сразу взялись за охотничьи винтовки и топоры. Продвигаясь на север, русские оглашали в церковных приходах обращение государя о том, что явились в Финляндию не завоевателями, но друзьями – лишь для того, чтобы оградить свои земли от хищничества англичан. И до тех пор, пока казаки не начали пополнять свой скудный рацион грабительством, финны оставались спокойны.

Шведская армия, предводительствуемая дряхлыми кабинетными полководцами, поспешно ретировалась. Шведским генералам внушала страх сама возможность обходных движений, заимствованных их русскими коллегами у «любезного брата» Наполеона. Гельсингфорс был занят после легкой стычки, столица Финляндии Абов сдалась без боя. По вечной нашей склонности все скрывать публика была извещена о начале войны лишь после того, как почти вся Финляндия была завоевана. Только на самом севере главные силы шведов ещё ожидали пополнений из матерой Швеции, дабы уберечь от русских коренную часть страны.

После занятия русскими Аландских островов и крепости Свартгольм Густав IV Адольф ещё ласкался надеждою, что многочисленный гарнизон «северного Гибралтара» Свеаборга с его неприступными верками, непробиваемыми бастионами и ловушками, устроенными по последнему слову фортификации на островах супротив Гельсингфорса, способен защищаться многие месяцы, отвлекая основные силы русской армии. Вдруг, после продолжительного стояния и двенадцати дней взаимной канонады, в которой были сожжены сотни пудов пороха, выпущены тысячи ядер, гранат и бомб и выбиты почти все стекла, но от которой погибли всего шесть человек и не обрушилась ни одна стена, вице-адмирал Кронстедт, почитаемый за честного и опытного воина, без явной причины сдал Свеаборг на капитуляцию. Не обнажив меча, в руки неприятеля отдался гарнизон, едва ли не превышающий атакующие силы, сотни орудий, тысячи зарядов, огромные припасы провизии и целая гребная флотилия из 110 кораблей.

Шведские и особливо финские историки почитают падение Свеаборга величайшим предательством в истории страны. И хотя против Кронестедта не было найдено никаких доказательств, его осыпают проклятиями, как главного Иуду, подкупленного золотом русского царя. Но у свеаборгской катастрофы есть и более романическое объяснение, подтвержденное некоторыми письмами русского командующего на высочайшее имя.

Из писем этих следует, что некая капитанша Рейшершельд, жена начальника одного из свеаборгских фортов, живя вместе с другими офицерскими женами в захваченном русскими городе, но поддерживая сношения с крепостью, сумела так оплести своими интригами всех офицеров гарнизона, что они вовсе лишились мужества и поддались очарованию царских посулов. Наконец, грохот безвредных обстрелов и неудобства военного быта показались им толико ужасными, что они сами разоружили свое войско, пылающее местью и рвущееся в бой.

Казалось, что русские достигли высшего предела успехов и падение Стокгольма неминуемо. Европейские газеты писали о поражении Швеции как о деле решенном. В обоих российских столицах публика восхищалась успехами наших ироев и жалела бедную Швецию, дни который сочтены.

Но на этом успехи русской армии кончились.

Гарнизон Свеаборга был распущен по домам под честное слово не воевать против русских. Но, несмотря на порядочность финляндцев, местные пасторы с успехом убеждали их в том, что насильственно исторгнутая клятва русскому царю недействительна и её можно нарушить. Леса наводнились шайками партизан во главе с бывшими унтер-офицерами, солдатами, а иногда и священниками. Жители обозлены были грабительством голодных российских войск, каковое уже не могли остановить никакие приказы. Почти все финны были прирожденные охотники, отлично стреляли и знали каждую лесную тропу. Партизаны нападали на обозы, истребляли российские пикеты и захватывали курьеров, лишая армию продовольствия и сообщения. Жестокости финляндских поселян сравнивали с Вандеей, и ответные зверства русских карателей им не уступали.

Вооруженные шайки местных жителей во главе с неким воинственным попом освободили от русских Аландские острова и пленили немногочисленный гарнизон под командой Вуича. На главном театре войны шведские силы одержали несколько побед в сражениях, которые почитались бы мелкими стычками в наполеоновских кампаниях, но лишили российское войско очарования непобедимости. С возобновлением навигации шведы совершили через Ботнический залив несколько десантов, которые не достигли успеха, но воспламенили народное восстание по всей стране.

В дебрях восточной Финляндии, почти лишенных селений, успешно действовал Сандельс – один из лучших шведских военачальников, вроде нашего Кульнева. При относительно небольших силах Сандельс использовал милиционное войско саволакских стрелков и многочисленные толпы мужиков, доходившие до самой русской границы и однажды даже пересекшие её. Сам же Сандельс с главными силами своей бригады занимал позицию в Тайволе, угрожавшую корпусу Тучкова и почитавшуюся неприступной.