Страница 83 из 104
— Как в ПЦ, только меню, пожалуй, чуть-чуть разнообразнее, — заметил я.
— Да? Надо поставить Ройтману на вид. Однообразно кормит пациентов. А то придет Камилла проверять обстановку и заявит о пытках.
— Да, не радикально, — сказал я.
— Саша, ты молодец, — сказал Венгер, — научился. Даже придраться не к чему. Здорово мы его раскрутили.
— Ну, во-первых, без тебя, Кирилл, как без рук. Ты очень вовремя вмешивался. И, во-вторых, все-таки адвокату тоже надо разговорить клиента. Так что нельзя сказать, что я никогда раньше этим не занимался.
— Салаватов, по-моему, информацию Камилле порциями выдает, — предположил Кирилл Васильевич, — о Кривине она явно впервые слышала.
— Ну, ему же хуже. Она не может, как следует выстроить защиту, а дама грамотная, хотя и скандальная.
— Ройтман говорил, что она практически спасла моего отца, — сказал я.
— Ну, не она одна. Но руку приложила, — согласился Нагорный.
— Артуру не по себе, по-моему, от того, что мы делаем, — заметил Венгер. — Да, Артур?
— Да, — кивнул я. — Я все время представляю себя на его месте. Как будто это на моих руках наручники, меня допрашивают, меня ведут по коридору. Мне Ройтман показывал зал в ПЦ, где казнили. Там было тоже самое, я представлял себя под тем биопрограммером, который приказал разобрать Хазаровский.
— Зеркальные нейроны хорошо работают, — заметил Гера. — Наверняка в Центре усиливали, чтобы было чрезвычайно трудно причинить боль другому человеку. Как себе. По «С» ведь была психокоррекция?
— Вы психолог? — спросил я.
— Да, — сказал Гера, — кроме того, что оператор одного замечательного прибора. Мои пациенты, как узнают, шарахаться начинают. Приходится убеждать, что без БП я людей насквозь не вижу. И вообще тайна исповеди. Я кстати тоже курс психокоррекции проходил как тюремный психолог.
— Психологической подготовки, — улыбнулся Андрей.
— Ну, какая разница, — сказал Гера. — Зеркальными нейронами занимались. Так что у меня тоже есть такое чувство. Когда я работаю просто как психолог, все нормально. Но во время допроса под БП я же понимаю, что в результате моей работы человеку временно станет хуже. Он должен будет провести некоторое время в ПЦ, и это будет не самый приятный период в его жизни. И может быть, еще несколько человек, которых он назовет, разделят его судьбу. Но, во-первых, потом он поднимется. Потому что психокоррекция нужна объективно, и не только для защиты общества. Она ему нужна. Потому что он не только обществу жизнь портит, он себе жизнь портит. Даже если совесть у него отсутствует полностью, и он никак не переживает по поводу своих поступков, общество будет жестко на них реагировать. Оно и должно защищаться.
— Понимаешь, Артур, — вмешался Нагорный, — восстанавливать справедливость — это кайф. Мы не мучаем бедного Салаватова, мы восстанавливаем справедливость. Думай не только о тех, кого мы обвиняем, но и о тех, кого защищаем. Тем более, что в данном случае это просто. Плечо-то болит?
— Нет.
— Ну, хорошо. Шрам остался?
— Маленький.
— Ты хоть понял, что это он подобрал людей, которые в нас стреляли?
— Ну, что я идиот! Понял, конечно.
— Но увидел его в наручниках, и все простил. А, между прочим, в результате один человек погиб, несколько человек было ранено, ты провалялся в больнице две недели, а я чуть не загремел на тот свет. И никто не дал нам обезболивающее перед тем, как выстрелить, и никто из стрелявших не предоставил нам перед покушением ни врача, ни адвоката, ни психолога. И не накормил борщом.
— Но они преступники! — сказал я. — Мы же не можем им уподобляться.
— А мы и не уподобляемся. Не на гильотину посылаем, в конце концов.
— Сравнение психокоррекции с гильотиной явно имеет под собой некоторые основания, — заметил Андрей.
— Все-таки врачи — циники, — улыбнулся Нагорный.
Дверь у входа в столовую открылась, и к нам направилась Камилла де Вилетт.
— Господа, — сказала она, — могу я ненадолго к вам присоединиться?
— Конечно, — кивнул Нагорный.
Я встал и позаимствовал у соседнего стола еще один стул.
— Вам принести что-нибудь? — поинтересовался Александр Анатольевич.
— Нет, я поела.
— Как борщ Руслану Каримовичу? Не пересолен? А то подадите на нас в ИКК за пытки пересоленным борщом.
— Александр Анатольевич, вы способны разговаривать серьезно? — спросила она.
— Да, конечно. В чем проблема?
— Во-первых, мы бы хотели поговорить с Русланом Каримовичем наедине. Конвой стоит слишком близко.
— Естественно, что стоит слишком близко. «Е4»! Им нельзя стоять слишком далеко. Небезопасно.
— Вы что боитесь, что Руслан Каримович захватит меня в заложники?
— Нет, этого не боюсь. Но в таком состоянии человек не адекватен. Если он с собой что-то сделает, мы потом всю жизнь себе этого не простим: ни вы, ни я.
— Там вся посуда пластиковая и стекла бронированные.
— В таком состоянии люди очень изобретательны. Давайте не рисковать. Я дам вам время. Поговорите в адвокатской комнате у меня в кабинете. Сколько вам надо?
— Два часа.
— Много. Полчаса дам.
— Вы не имеете права ограничивать нам время.
— Во время допроса имею. Потом, пожалуйста, беседуйте хоть весь день.
— Хорошо, ловлю вас на слове.
— Да мы сегодня закончим.
— По закону допрос не может продолжаться больше восьми часов. Все, что сверх того, можете выкидывать на помойку.
— Ага! Теперь понятно, откуда взялись два часа на переговоры с адвокатом. Шесть часов проговорили, два осталось. А мы обойдемся.
— Вы не обойдетесь. Ладно, есть еще один момент. Генпрокуратура вообще не имеет права расследовать это дело. Во-первых, у вас конфликт интересов, вы не можете расследовать покушение на самого себя.
— Формально верно, но сейчас надо действовать быстро, чтобы господин Митте со товарищи не успел нас покинуть. Дело передавать долго. Так что ситуация крайней необходимости.
— Во-вторых, дело вообще в компетенции СБК.
— Передам. Но допрос закончу. Как только всех назовет, передам. Правда, я не уверен, что это понравится вашему клиенту. Георгий Петрович Дауров — верный человек Хазаровского, и не обещал Руслану Каримовичу за него просить. Вы хотите, чтобы дело было передано в СБК?
— Я хочу, чтобы все было по закону.
— Замечательно. Наши желания полностью совпадают.
— Руслан Каримович не видит разницы. Тюрьма СБК ничем не хуже тюрьмы Генпрокуратуры.
— Угу! И в СБК у него осталась куча знакомых.
— И в Генпрокуратуре тоже.
— Честно говоря, я хотел предложить ему другой вариант. А именно, скажите вашему клиенту, что, если он называет имена и подписывает согласие на психокоррекцию, он едет в Центр. Вообще не в тюрьму. В ПЦ. Сегодня. А я прошу за него Ройтмана.
— То есть допрос под БП отменяется?
— Ни в коем случае. БП будет. Камилла, я ему не верю. Вам-то он хоть все рассказал? Вы уверены?
— Хорошо, я передам ему ваше предложение.
— Согласитесь, даже если у нас к нему останутся вопросы, из ПЦ с психологом к нам ездить все-таки приятнее, чем из тюрьмы под конвоем.
— Если это «Е4», конвой все равно будет.
— На первых порах да, а вот Анри Вальдо с «F5» на похороны родителей, насколько я знаю, отпускали с одним психологом.
— Угу, после завершенного курса психокоррекции. Я понимаю, вам, конечно, очень хочется побыстрее запихнуть человека в Центр, чтобы он потом под воздействием лекарств говорил вообще все, что вы хотите.
— Под воздействием лекарств его Ройтман из Центра не отпустит. Между последним приемом КТА и допросом должны пройти минимум сутки. Уж, не говоря о том, что КТА «сывороткой правды» не работает. Они еще на нас бурчать будут, что мы мешаем процессу психокоррекции. Уверяю вас, мне гораздо удобнее его в тюрьме держать, под рукой. Но я обещал облегчить его участь, и я это сделаю. Хотя он не заслуживает. Информацию клещами приходится вытягивать. Это не явка с повинной, ни в коей мере.