Страница 49 из 104
Он не шелохнулся.
Я видела каждую деталь. Ворот рубахи под прядями светлых волос, широкие плечи, спина, ничем не защищенная, кроме тонкого хлопка. И там под тканью, кожей, мышцами бьется его сердце. У него же должно быть сердце!
— Да вы не медлите, Хельга, — сказал он. — Не бойтесь. Вас поймут. Вас все поймут. В ПЦ загонят, конечно. Но ненадолго. А может и в ОПЦ. Это вообще шоколад. Вы только сдавайтесь сразу. Это лучше всего. Не бегайте. А то полицейские могут стать неадекватны.
Он говорил настолько спокойно, что это ужасало. У меня задрожала рука.
— А я устал с этим жить, — наконец, сказал он.
Я выронила нож и расплакалась.
Он встал, усадил меня на свое место.
— Трудно убить человека. Особенно, когда лицом к лицу. После знакомства и беседы. Дистанционно легче… я сейчас принесу воды.
Потом я с трудом пила, заставляя себя глотать. Меня трясло.
— Вам далеко лететь? — спросил он. — Вас проводить?
— Нет, — прошептала я.
— Ну, пойдемте, — сказал он.
И мы вышли в сад под черное, усеянное звездами небо.
Воздух был холоден и влажен, и пах глицинией. Мне стало легче. Кажется, я даже перестала всхлипывать.
Он открыл калитку, и у меня подкосились ноги. На улице стоял полицейский миниплан, и прямо к нам шли люди в форме и один в штатском — впереди, щуплый и невысокий.
— Добрый вечер, Евгений Львович, — сказал Анри Вальдо. — Что случилось?
— Это у тебя, что случилось? — сказал щуплый. — Адреналин как перед казнью и на мои вызовы не отвечаешь.
— Все в совершенном порядке, — сказал Анри.
— Что у тебя с рукой?
— А что?
— Что? Весь рукав в крови.
— А! Поцарапался чуть-чуть. Даже не заметил.
— Девушка, почему плачет?
— Это между нами.
— Он вас обидел? — спросил меня Евгений Львович.
Я помотала головой. Молча, понимая, что, если скажу что-то вслух — тут же расплачусь.
— Точно нет?
Я кивнула.
— Ладно, — вздохнул он. — А Анри пойдет с нами.
Он пожал плечами.
— Как скажете, Евгений Львович.
Я пошла прочь. Потом оглянулась и увидела, как его усаживают в миниплан.
Меня задержали утром. Часов в шесть. В гостинице.
В тот же день предъявили обвинение в покушении на убийство.
Добровольно Анри ничего не рассказывал, но его допросили под биопрограмером, куда в тот же день положили и меня. Впрочем, я ничего и не пыталась скрыть.
На суде он сказал, что не имеет ко мне никаких претензий и вообще не понимает, за что меня судят.
Меня отправили на три месяца в ОПЦ. Не скажу, что это шоколад, но терпимо.
И там я поняла, насколько меняет психокоррекция. Хотя, наверное, я поняла это раньше, у него на кухне, когда не смогла его убить. Он был другим. Не тем человеком, что дерзил прокурору на суде и нагло и зло высмеивал судей. Он не был убийцей. Убийцы так себя не ведут.
И я смогла его простить».
Анри Вальдо выступал в Народном Собрании на следующий день. Я подивился тому, что у Народного Собрания есть здание, то есть НС — не только портал в Сети. Отец вышел из миниплана у строения по архитектуре напоминающего суд, тоже с колоннами и высокими окнами.
Я не пожалел времени и смотрел видеозапись.
Он взошел на сцену в высоком зале и встал к трибуне.
«Господа, — сказал он. — Вы удивитесь, но я очень рад, что мою судьбу решает народ. Я всегда хотел, чтобы народ был высшей инстанцией в государстве — сам народ без всяких посредников вроде избранных представителей, правильность избрания которых всегда сомнительна. Конечно, мне бы тогда хотелось, чтобы это был народ Тессы. Он и сейчас ко мне более милосерден. На Тессе меня готовы простить 60 процентов граждан, на всех трех планетах — только 30. И меньше всего на Кратосе. Но я давно не отделяю народ Тессы от двух других народов империи, я тессианец, конечно, но я рад, что мы вместе.
Так что ваш суд я признаю. И все будет так, как вы решите. Я не буду подавать ни протестов, ни апелляций, ни прошений императору, что бы вы ни решили.
Что касается моей вины, я никогда и не отпирался особенно. Признаю, конечно. Прощения я уже просил в письме императрице. Мне это тяжело далось. Но я могу принести извинения снова, я приношу их, но понимаю, что это слова в пространство. Я знаю, что простить это нельзя. Хельга Серхейм меня простила, спасибо ей, но вряд ли я смогу у всех попросить прощения таким же образом. Утешаюсь тем, что мне осталось умереть 299 раз. Если кто-то придумает, как это сделать, я это сделаю».
Последовали вопросы.
— Мьсе Вальдо, вы одиннадцать лет назад на суде говорили, что общество Кратоса более отсталое по сравнению с обществом Тессы, а потому, чтобы Кратос не тянул ее назад, Тесса должна быть независимой. Изменились ли ваши взгляды и если да, как на них повлиял процесс психокоррекции?
— Психокоррекция не может повлиять на взгляды, — сказал отец. — Теоретически. Ну, прямо не может. Если быть совсем точным, взгляды бывают криминальными и не криминальными. Не криминальными никакой психолог заниматься не будет. Считать общество Тессы более продвинутым никаким законом не запрещено. Это не криминально. Сделать отсюда вывод, что Тесса должна быть независимой — тоже не криминально. Более того поставить вопрос на Народном Собрании Тессы о ее независимости — тоже не криминально. Современное законодательство позволяет. Одиннадцать лет назад это было невозможно. И я видел единственный выход — войну. Выход, несомненно, криминальный.
— Вы уходите от ответа, — сказали отцу.
— Я не ухожу. Я просто до него не дошел. Да, я и сейчас считаю общество Тессы более прогрессивным. Хотя, если Кратос примет Леонида Аркадьевича в качестве императора, я скажу, что и общество Кратоса прошло большой путь. Возобновлю ли я войну против Кратоса, если получу настоящую свободу — сейчас я ношу контрольные браслеты, если кто не знает, хотя, безусловно, это уже нельзя считать домашним арестом — нет, не возобновлю. Я завязал. Следствие ли это психокоррекции? Это, возможно, да. Хотя я не могу сказать с уверенностью. Очень трудно отделить результаты психокоррекции от своих собственных выводов последних лет. Может быть, я просто постарел и стал мудрее. В 3000-м году, когда все это начиналось, мне было двадцать лет. Все мы были скандально молоды. И тупо радикальны и прямолинейны.
В конце концов, почему обязательно Кратос должен тянуть назад Тессу? Почему собственно Тесса не может тянуть его вперед? Сейчас это вполне возможно. Поставлю ли я вопрос о независимости Тессы на Народном Собрании Тессы, если получу гражданские права? Нет, не поставлю. Просто потому, что считаю это неактуальным. Сейчас единство полезнее, к тому же власть Леонида Аркадьевича меня вполне устраивает.
— Вы говорите, что виновны? — задали вопрос с Тессы. — Но ведь стреляли с императорского линкора, это очень хорошо видно на видеозаписи. Вы не наговариваете на себя?
— Нет, не наговариваю. Стреляли с линкора, конечно. В меня целились. Но я же знал, что они будут стрелять. Я взрывчатку приказал заложить. Если бы не это на «Анастасии» были бы жертвы, конечно, но не столько.
— Угу! Один охотник подстрелил другого, а виноват олень.
— Олени взрывчатку не закладывают. В общем, так, — отец вздохнул. — Виноват я, ну я же знаю. Я спланировал всю операцию, и она прошла точно по моему плану. Для меня и моих людей это был единственный способ уйти.
— Вы бы сейчас поступили точно также?
— Нет, я бы сдался.
— Это результат психокоррекции?
— Не знаю. Может быть, размышлений. Сдаваться не очень красиво. Я тогда считал это ниже своего достоинства. У нас у всех были ампулы с ядом, чтобы не попасть в плен живыми. Моя борьба была для меня важнее жизни. Сейчас не так. Евгению Львовичу, может быть, не вполне удалось убедить меня в том, что жизнь — наивысшая ценность, но, по крайней мере, сейчас она для меня, куда более значимая ценность, чем одиннадцать лет назад. Если бы я сдался, я бы сохранил жизнь не только пассажирам «Анастасии», но и своим людям. Многие из них погибли потом в боях, которые мы начали проигрывать.