Страница 9 из 35
Впрочем, это произведение являлась далеко не единственным, и многие другие современники охотно разделяли общее убеждение преподобного Ефрема. Например, блаженный Августин, епископ Ипонский (память 28 июня), так описал в своем бессмертном произведении «О граде Божием» образ настоящего Римского императора. «Мы называем государей христианских счастливыми, если они управляют справедливо; если окруженные лестью и крайним низкопоклонством не превозносятся, но помнят, что они люди; если употребляют свою власть на распространение почитания Бога и на служение Его величию; если боятся, любят и чтут Бога; если любят более то царство, в котором не боятся иметь сообщников; если медлят наказаниями и охотно милуют; если самые наказания не употребляют как необходимые средства для управления и охранения государства, а не как удовлетворение своей ненависти к врагам; если и помилование изрекают не для того, чтобы оставить неправду безнаказанной, а в надежде исправления; если в том случае, когда обстоятельства вынуждают их произнести суровый приговор, они смягчают его милосердием и благотворительностью; если обстановка и род их жизни тем скромнее, чем более могли бы быть роскошными; если они лучше желают господствовать над дурными наклонностями, чем над какими бы то ни было народами, и делают все это не из желания какой-нибудь пустой славы, а из любви к вечному счастью; если не пренебрегают приносить Богу за грехи свои жертву смирения, сожаления и молитвы. Таких христианских императоров мы называем счастливыми»72.
А в произведениях английских богословов IV века возникла и была обоснована другая, еще более категоричная максима: «Dei imaginem habet rex sicut et episcopus Christi» («Государь – образ Бога, так же как епископ – образ Христа»). Впоследствии эта теория ляжет в основу многих средневековых трактатов о Божественном правосудии и монархе, как его орудии. И многие авторы будут упорно доказывать, что император – даже не викарий Христа, которым является в лучшем случае Римский епископ, а легат Бога-Отца. Для религиозного сознания разница более чем очевидная.
Эту формулу будут спустя несколько веков озвучивать в посланиях к Карлу Великому (765—814) – с которым мы вскоре столкнемся, и Генриху I Английскому (1100—1135): «Поистине, король в своем королевстве, как представляется, занимает место Бога-Отца, а епископ – место Христа. И поэтому все епископы оказываются по праву подчинены королю, подобно тому как Сын, несомненно, подчинен Отцу – не в силах Своей природы, но в силу чина»73.
Стоит ли удивляться, что святой Константин Великий воспринимался современниками как тринадцатый апостол? А после того, как Церковь освободилась от гонений, а затем стала государственной, участие императоров в церковных делах возрастает невероятно. Вплоть до того, что уже в IV в. они утверждают вероисповедание и святые догматы, запрещая одновременно с этим государственным законом всякую ересь.
«Состояние нашего государства, – отмечал император св. Феодосий Младший, – зависит от образа богопочтения, и у них много общего и сродного. Они поддерживают одно другое, и каждое из них возрастает с успехами другого, так что истинное богопочтение светится правдивой деятельностью, а государство цветет, когда соединяет в себе и то и другое. Посему, поставленные Богом на царство, назначенные быть средоточием благочестия и благополучия подданных, мы всегда храним союз их неразрывным, служа Промыслу и людям… Преимущественно пред прочим мы заботимся о том, чтобы состояние Церкви оставалось достойным Бога и приличным нашим временам, чтобы от единомыслия всех происходило спокойствие, и от мира в церковным делах – невозмутимая тишина, чтобы богопочтение и богослужение было безукоризненно, чтобы находящиеся в клире и совершающие великое служение священства были свободны по жизни от всякого упрека с худой стороны»74. Здесь можно выделять курсивом практически каждую строчку.
В другом письме св. Феодосий II пишет: «Всем известно, что состояние нашего государства и все человеческое утверждается и поддерживается благочестием к Богу. Когда благоволит Верховный Судия, то все дела текут и направляются счастливо и по нашему желанию. Итак, получив по Божественному промышлению царство, мы должны прилагать величайшую заботливость о благочестии и благоповедении наших подданных, чтобы и истинная вера и наше государство сияли искреннею ревностью о высшем благе и полным благочестием»75.
Итак, торжественно провозглашается, что не народная воля и не сенат, а Бог поставляет императора на царство, и защита Его Церкви становится первой обязанностью монарха, который непосредственно перед Спасителем отвечает за чистоту веры. Поэтому для византийцев статус монарха не подвластен в полном объеме человеческому суду. Император – ставленник Бога на земле, Его прообраз, равно как и Римская империя, которая представляет собой земное, хотя бы как «сквозь мутное стекло», но зримое отображение Царствия Небесного.
Вселенские Соборы являли собой, конечно, чудо, которое Господь даровал (опять же, через посредство императоров) Кафолической Церкви для наилучшего и единообразного усвоения Учения Христа. Вполне естественно современники ждали от Вселенских Соборов церковного мира и четких вероисповедальных формул. Но зачастую вследствие различных обстоятельств этот желанный результат достигался далеко не сразу. Объективные причины – различие языка, лексики, нюансы богословских традиций различных школ, и субъективные – человеческие слабости и пороки, подрывали единство и целостность Церкви.
Нередко Поместные церкви прерывали друг с другом евхаристическое общение, внутри епархий различные общины искали высший центр церковной власти, к которому можно было бы апеллировать. В различных церковных общинах варьировалось почти все: день празднования Пасхи, дисциплинарная практика, литургическая служба и т.п. И решения Соборов далеко не для всех являлись безусловными – каждый из них прошел свой нелегкий и небыстрый путь общецерковного признания, рецепции. И единственным лицом, способным обеспечить повсеместное признание соборных актов как на Востоке, так и на Западе, являлся император76.
Непосредственное участие царей в рецепировании вселенских актов имело громадное значение. Поскольку ложные или откровенно еретические «догматы» рано или поздно отвергались Вселенской Церковью, никакой акт императора, никакие самые решительные действия политической власти и ее союзников в лице епископата не имели шансов закрепить в православном сознании и практике решения лжевселенских соборов. Но в тех многочисленных ситуациях, когда истина с громадным трудом преодолевала ереси, именно сила и авторитет императорской власти становились тем спасительным орудием, при помощи которого Церковь сохраняла свою целостность и единство вероучения.
Теоретически, как справедливо заметил один автор, в таких случаях все должна была решать церковная рецепция, то есть свободное усвоение и принятие этих догматов православным обществом. Но на практике очень многое решала личная санкция императоров и их позиция77.
Сама жизнь неизменно требовала от императоров действий, могущих умиротворить Кафолическую Церковь, обеспечить ее внешнее единство и единство вероисповедальное. Император Констанций и его царственные братья вынуждены были ставить последнее слово во многих богословских спорах и при разрешении канонических прецедентов, иначе никакое нормальное существование церковных общин оказывалось невозможным. Императоры Валентиниан и Валент старались не вмешиваться во внутрицерковную жизнь, но это было возможно только на Западе, слабо подверженном арианству. Но на Востоке дистанцированность Валента привела только к новым затяжным расколам, гонениям на православных со стороны арианствующих епископов и в итоге к обвинению царя в поддержке, которую он якобы оказывал еретикам.
Святой Феодосий Великий, тонко чувствующий ситуацию и понимавший свои обязанности перед Богом, выступил решительным антиподом некоторым царственным предшественникам. Поэтому в его царствование Православие обрело уверенную и твердую основу, а ереси были развеяны силой императорской власти.