Страница 16 из 53
"А по чьему обвинению и как я обвиняюсь? - слова едва проталкивались сквозь стиснутое спазмом от сильных и частых криков горло, голос был хриплый и едва слышный, но меня услышали. И удивились. Мужчина удивленно вскинул брови и а его взгляде промелькнул разум, вместо стоявшей там до этого будничной пустоты. Он отошел к столу и поднял бумагу, вчитался:
"По заявлению госпожи Ханны, которая утверждает, что видела, как ты в обличье демоницы соблазняла господина Эмила"
Соблазняла, значит. Черт, думается с трудом, похоже, теперь на меня навалилась усталость этого тела, надо спешить, еще чуть и появятся остальные чувства, да еще и понимать их перестану, да и они, блин, меня.
"А сам господин Эмил знает, что я его соблазняла?" - старательно прохрипела я
Мужчина еще больше задумался, потом подошел к другому, вызывавшему у меня смутные опасения, до этого стоящего в углу и что-то спросил. Тот подумал и ушел. Мужчина последовал за тем, оставив меня висеть. Плечи начинали гореть. Я подняла голову - с трудом, правда, и неслышно матюгнулась - руки были вывернуты совсем не в природном положении - интересно, я смогу ими когда-нибудь после этого воспользоваться? Руки были в классическом положении подвешенного на пытках -- связаны за спиной и вздернуты. Ой, мама. Зачем я посмотрела? Стало печь еще сильнее - теперь прибавилось еще и самовнушение - я-то знаю, как должны болеть руки от такого вздергивания. Разок соскочила неудачно с качелей в детстве. Я поспешно отвернулась и огляделась. Надо заканчивать себя ругать, потому что события все равно разворачиваются просто ужасным образом, вне зависимости от того, какие действия я совершаю. Комната была большая и освещалась чадящими факелами. Всякие внушающие страх орудия стояли на довольно большом отдалении друг от друга, чтобы не мешать допрашивающим. Куда там гравюры с одиночной комнатой, степенным допрашивающим и невозмутимым палачом. Здесь дело было поставлено на поток - невдалеке от меня был растянут на странной доске с гвоздями один человек, который едва дышал, чуть дальше в сизой дымке от чада скрючился в клетке еще один человек, дальше от дыма ничего не было видно, но слышался гул, перекрываемый периодически страшными криками, звук шаркающих ног, снова - крики, и снова, и снова. Здесь крики звучали привычно, идеально вписываясь в атмосферу. Мое внимание постепенно расфокусировалось, смещаемое нарастающей болью. Сначала напомнили о себе руки, потом ноги, потом живот, спина... Болело все и сразу, из общей какофонии ощущений невозможно было вычленить какой-то отдельный звук. Я не могла двигаться и беспомощно висела, недоумевая какой-то, очень маленькой оставшейся частью меня, почему меня не выкидывает из этого агонизирующего тела? Почему я не могу потерять сознание, почему чувствую это все в полном рассудке? Вся окружающая действительность плавилась в кровавом мареве, я медленно сходила с ума - понимаю, почему предыдущая хозяйка так легко впустила меня, чуть ли не засосав с силой пылесоса -- я даже дергаться от боли не могла, это причиняло еще бОльшую боль.
Сколько я так провисела - не знаю, помню только я услышала шаги и мое внимание с радостью сосредоточилось на них, пытаясь хоть как отвлечься от боли. Голову я поднять не могла, за меня это кто-то сделал, ухватив за волосы на затылке - я с трудом сфокусировала глаза на окружающих. Присутствовал тот самый мужчина, что спрашивал меня, признаю ли себя ведьмой, тот, у кого он чем-то интересовался и трясущийся упитанный мужчина, с аккуратной окладистой бородой русого цвета, стремящейся перейти в нежно-рыжий оттенок. В длиннополом одеянии, с висящей на боку емкостью - кажется, это была чернильница, Но не поручусь, я тогда была хоть как способна воспринимать действительность, но уж ничуть не анализировать ее. Мужчина трясся, его глаза бегали от одного к другому и он все что-то лепетал. Тот, кто меня допрашивал ткнул в меня рукой и что-то спросил, пришедший с ужасом посмотрел на меня и что-то горячо заговорил - слов я уже не понимала. Однако его слова возымели какое-то действие - того мужчинку увели, а меня спустили на пол, развязали и, бросив сверху мою одежду, грубо потащили к выходу. Помню длинную лестницу с нескончаемыми ступеньками и длинными тенями от горящих факелов, которые изредка становились танцующими чертенятами - я начинала бредить. Помню гулкие шаги и оглушающую тишину, еще более звенящую оттого, что она сменила нескончаемый хор криков. Помню гулкое дыхание того, кто меня нес, перекинув через плечо - он так и не сказал ни слова. Помню, как больно резанул по глазам свет, когда меня вынесли на улицу и я судорожно зажмурилась - единственное движение, мне сейчас доступное. Прямо у выхода меня сваливать не стали, меня несли и несли - земля сменялась камнем, брусчаткой и снова землей с положенным на нее досками. Моросил дождь и за пределами этих досок грязь превратилась в жижу почище болота. Здесь шаги уже порождали хлюпающий звук. Наконец, мужчине надоело меня нести и он бросил меня у какой-то стены, вместе с моей одеждой. Затем он ушел. И я снова лежала, как когда-то в "сказке", не в силах изменить происходящее, не в силах себе помочь и не надеясь на помощь. Видимо, недолго мне тут удастся побывать, что, кстати, слава Богу, потому что находиться в этом теле было невероятно мучительно. Я снова лежала и слышала свое дыхание, на этот раз с радостью ожидая, когда же оно, наконец, прервется. Меня бросили на камни и мне было холодно, мокро и крайне неудобно. Двигаться я не могла -- тело меня просто не слушалось, оно распласталось в той позе, в которой приземлилось -- перед глазами я видела ногу, которая была вывернута под страшным для понимания углом и кисть руки -- сине-багровая, вспухшая и некрасивая. Боль ушла, осталась только дикая слабость и какая-то оглушенность - я не чувствовала вообще ничего и ничем не могла шевелить - только еще немного осознавала, где нахожусь. Видимо, дела этого тела совсем плохи. Но почему же я не могу свободно выйти из этого тела? Ведь в прошлый раз получалось! Я лежала и внимательно смотрела на окружающее, терпеливо ожидая конца. Теперь я знаю, как звучит дождь у самой земли - сначала звонкий хлопок, потом звук тише и дальше только тихий шелест пробегающей воды с уже влившейся очередной каплей. Дождь смывал с меня кровь и копоть, очищая и остужая горящие суставы, он капал на лицо, вынуждая меня смаргивать, он заставлял меня вздрагивать, когда попадал на особо больные места. Одновременно жалящий и успокаивающий, он нес в себе смерть - вода, сливаясь в ручейки и маленькие речки, все ближе подбиралась к моему носу, а двигаться я по-прежнему не могла.