Трудно быть богом

Киун молчал.

- А если благородный дон безумно обожает дона Рэбу? Если он всем сердцем предан серому слову и серому делу? Или ты считаешь, что это невозможно?

Киун молчал. Из темноты справа от дороги выдвинулась ломаная тень виселицы. Под перекладиной белело голое тело, подвешенное за ноги. Э-э, все равно ничего не выходит, подумал Румата. Он натянул повод, схватил Киуна за плечо и повернул лицом к себе.

- А если благородный дон вот прямо сейчас подвесит тебя рядом с этим бродягой? - сказал он, вглядываясь в белое лицо с темными ямами глаз. Сам. Скоро и проворно. На крепкой арканарской веревке. Во имя идеалов. Что же ты молчишь, грамотей Киун?

Киун молчал. У него стучали зубы, и он слабо корчился под рукой Руматы, как придавленная ящерица. Вдруг что-то с плеском упало в придорожную канаву, и сейчас же, словно для того, чтобы заглушить этот плеск, он отчаянно крикнул:

- Ну, вешай! Вешай, предатель!

Румата перевел дыхание и отпустил Киуна.

- Я пошутил, - сказал он. - Не бойся.

- Ложь, ложь... - всхлипывая, бормотал Киун. - Всюду ложь!..

- Ладно, не сердись, - сказал Румата. - Лучше подбери, что ты там бросил, - промокнет...

Киун постоял, качаясь и всхлипывая, бесцельно похлопал ладонями по плащу и полез в канаву. Румата ждал, устало сгорбившись в седле. Значит, так и надо, думал он, значит, иначе просто нельзя... Киун вылез из канавы, пряча за пазуху сверток.

- Книги, конечно, - сказал Румата.

Киун помотал головой.

- Нет, - сказал он хрипло. - Всего одна книга. Моя книга.

- О чем же ты пишешь?

- Боюсь, вам это будет неинтересно, благородный дон.

Румата вздохнул.

- Берись за стремя, - сказал он. - Пойдем.

Долгое время они молчали.

- Послушай, Киун, - сказал Румата. - Я пошутил. Не бойся меня.

- Славный мир, - проговорил Киун. - Веселый мир. Все шутят. И все шутят одинаково. Даже благородный Румата.

Румата удивился.

- Ты знаешь мое имя?

- Знаю, - сказал Киун. - Я узнал вас по обручу на лбу. Я так обрадовался, встретив вас на дороге...

Ну, конечно, вот что он имел в виду, когда назвал меня предателем, подумал Румата. Он сказал:

- Видишь ли, я думал, что ты шпион. Я всегда убиваю шпионов.

- Шпион... - повторил Киун. - Да, конечно. В наше время так легко и сытно быть шпионом. Орел наш, благородный дон Рэба озабочен знать, что говорят и думают подданные короля. Хотел бы я быть шпионом. Рядовым осведомителем в таверне "Серая Радость". Как хорошо, как почтенно! В шесть часов вечера я вхожу в распивочную и сажусь за свой столик. Хозяин спешит ко мне с моей первой кружкой. Пить я могу сколько влезет, за пиво платит дон Рэба - вернее, никто не платит. Я сижу, попиваю пиво и слушаю. Иногда я делаю вид, что записываю разговоры, и перепуганные людишки устремляются ко мне с предложениями дружбы и кошелька. В глазах у них я вижу только то, что мне хочется: собачью преданность, почтительный страх и восхитительную бессильную ненависть. Я могу безнаказанно трогать девушек и тискать жен на глазах у мужей, здоровенных дядек, и они будут только подобострастно хихикать... Какое прекрасное рассуждение, благородный дон, не правда ли? Я услышал его от пятнадцатилетнего мальчишки, студента Патриотической школы...

- И что же ты ему сказал? - с любопытством спросил Румата.

- А что я мог сказать? Он бы не понял. И я рассказал ему, что люди Ваги Колеса, изловив осведомителя, вспарывают ему живот и засыпают во внутренности перец... А пьяные солдаты засовывают осведомителя в мешок и топят в нужнике. И это истинная правда, но он не поверил. Он сказал, что в школе они это не проходили. Тогда я достал бумагу и записал наш разговор. Это нужно было мне для моей книги, а он, бедняга, решил, что для доноса, и обмочился от страха...

Впереди сквозь кустарник мелькнули огоньки корчмы Скелета Бако. Киун споткнулся и замолчал.

- Что случилось? - спросил Румата.

- Там серый патруль, - пробормотал Киун.

- Ну и что? - сказал Румата. - Послушай лучше еще одно рассуждение, почтенный Киун. Мы любим и ценим этих простых, грубых ребят, нашу серую боевую скотину. Они нам нужны. Отныне простолюдин должен держать язык за зубами, если не хочет вывешивать его на виселице! - Он захохотал, потому что сказано было отменно - в лучших традициях серых казарм.

Киун съежился и втянул голову в плечи.

- Язык простолюдина должен знать свое место. Бог дал простолюдину язык вовсе не для разглагольствований, а для лизания сапог своего господина, каковой господин положен простолюдину от века...

У коновязи перед корчмой топтались оседланные кони серого патруля. Из открытого окна доносилась азартная хриплая брань. Стучали игральные кости. В дверях, загораживая проход чудовищным брюхом, стоял сам Скелет Бако в драной кожаной куртке, с засученными рукавами. В мохнатой лапе он держал тесак - видимо, только что рубил собачину для похлебки, вспотел и вышел отдышаться. На ступеньках сидел, пригорюнясь, серый штурмовик, поставив боевой топор между коленей. Рукоять топора стянула ему физиономию набок. Было видно, что ему томно с перепоя. Заметив всадника, он подобрал слюни и сипло взревел:

- С-стой! Как там тебя... Ты, бла-ародный!..

Румата, выпятив подбородок, проехал мимо, даже не покосившись.

- ...А если язык простолюдина лижет не тот сапог, - громко говорил он, - то язык этот надлежит удалить напрочь, ибо сказано: "Язык твой враг мой"...

Киун, прячась за круп лошади, широко шагал рядом. Краем глаза Румата видел, как блестит от пота его лысина.

- Стой, говорят! - заорал штурмовик.

Было слышно, как он, гремя топором, катится по ступеням, поминая разом бога, черта и всякую благородную сволочь.

Человек пять, подумал Румата, поддергивая манжеты. Пьяные мясники. Вздор.

Они миновали корчму и свернули к лесу.

- Я мог бы идти быстрее, если надо, - сказал Киун неестественно твердым голосом.

- Вздор! - сказал Румата, осаживая жеребца. - Было бы скучно проехать столько миль и ни разу не подраться. Неужели тебе никогда не хочется подраться, Киун? Все разговоры, разговоры...

- Нет, - сказал Киун. - Мне никогда не хочется драться.

- В том-то и беда, - пробормотал Румата, поворачивая жеребца и неторопливо натягивая перчатки.