Вернуть себя

В последние дни Максима что-то тревожило. Подождав немного и видя, что ничего не меняется, я прямо спросила его, что происходит. Оказалось, ему нужно было срочно уехать на несколько дней. Время поджимало, а он тянул — не хотел оставлять меня одну. Я ответила, что уже давно собиралась повидаться с родителями, и если всё так складывается, проведу эти дни с ними на даче.

Максим начал возражать. Но в этот раз я была категорична и заявила, что не останусь без него в доме отдыха. Возможно, это был шантаж, но я очень устала от здешней обстановки и мечтала её сменить. Ещё один бой пришлось выдержать за охрану. Вначале он и слышать не хотел, что я поеду без неё. Я доказывала, что парни только напугают моих родителей. Что на даче сейчас много людей — туда приехали погостить друзья и даже привезли с собой собаку.

После долгих и бурных обсуждений я всё-таки его уломала. Максим только потребовал, чтобы я не покидала дачу, пока он за мной не вернётся. На следующий день он отвёз меня на моей машине почти до самого дома, Егор на джипе следовал за нами. У поворота я села за руль. Максим поцеловал меня на прощание, проворчал, как ему не хочется уезжать, и пересел к Егору.

Два дня я стойко выполняла обещание и не выходила за ворота. Работы на даче было немного. Мама с подругой вполне справлялись с текущими делами, и моя помощь им особо не требовалась. Я загорала, стригла газон и маялась бездельем. Максим звонил каждый вечер. На третий день он огорчённо сообщил, что задержится до конца недели, пожелал мне не падать духом и ждать встречи.

Отключив телефон, я задумалась. До его приезда оставалось четыре дня. Я могла бы съездить в Михайлово, побыть там пару дней, потратив их на изучение местности, и успеть вернуться за день до Максима. Конечно, это в корне нарушало наши договорённости, и если бы он всё узнал, то наверняка очень сильно разозлился. Но, в конце концов, что бы он со мной сделал? Не запер же, в самом деле? А у меня бы появилась новая информация и, следовательно, новая пища для размышлений.

До вечера я колебалась, то пугая себя, то придумывая разные оправдания, но в душе уже чувствовала, что приняла решение. Утром я сказала родителям, что отправляюсь в гости к институтским знакомым на пару дней, и уехала. Добираясь до Михайлово, прикидывала, где буду жить, и вспомнила про бабу Любу, о которой нам с Ильёй рассказал рыбак. Как раз с ней можно было поговорить о прошлом. Я надеялась, что она ещё жива и не отправилась опять в санаторий.

По дороге я притормозила у магазина и купила угощение, чтобы не ехать с пустыми руками. Часто останавливаясь, сверяясь с картой и вспоминая, как мы в прошлом году плутали с Ильёй, я смогла добраться до места. В этот раз деревня показалась мне более оживлённой. По крайней мере, на улице я увидела нескольких человек и пристала к ним с вопросами о бабе Любе. Только один смог показать направление, и я поехала в ту сторону.

***

За покосившимся забором стоял очень старый, но всё ещё крепкий дом. Я покричала от забора, подзывая хозяев, никто не откликнулся. Толкнула незапертую калитку, вошла на участок и постучалась в дом. Через несколько минут услышала шаркающие шаги, дверь со скрипом открылась.

На пороге стояла очень пожилая, тучная женщина в платке и телогрейке, несмотря на летнюю жару. Она вопросительно смотрела на меня, я вежливо поздоровалась и сказала, что ищу бабу Любу.

— Ну я баба Люба. И чего тебе надо?

Наконец-то мне повезло, я быстро произнесла:

— Я очень рада, что вас нашла. Местные сказали, вы единственная помните тех, кто жил в Михайлово двадцать лет назад. Мне очень нужно поговорить о том времени!

Бабка, прищурившись, смотрела на меня, и я забеспокоилась, что она сейчас просто развернётся и уйдёт. Но она всё же ответила:

— Не обманули тебя люди-то. Я, правда, многое помню. А тебе что за дело до прошлого?

— Понимаете, у моего жениха есть племянница, с этим местом у неё много связано. Её бабушка, дедушка и мама жили здесь. Бабушка и дедушка погибли очень давно. А потом и мама со своим женихом разбились совсем рядом с деревней. Девочка мало знает об истории своей семьи, и я обещала ей помочь. Я считаю, надо помнить о своих предках, чтобы потом рассказывать о них детям. В общем, я дала слово, и для меня очень важно его выполнить. Не могли бы вы мне помочь, пожалуйста?

Бабка ещё минуту меня рассматривала, потом повернулась и пошла в дом, пробормотав:

— Ну заходи.

Внутри всё было таким же старым, как и снаружи. Разрозненная громоздкая мебель, продавленный диван, потрескавшийся деревянный стол и древний телевизор, но в целом довольно чисто. Усадив меня за стол и угостив вкусным чаем, заваренным на травах, женщина спросила:

— Рассказывай, как их звали-то, тех, кто тут жил. Может, я их и помню.

Я назвала фамилию Ольги, потом добавила:

— Пётр и Маша. Они утонули в реке двадцать лет назад, а их дочь Ольга осталась. Она тогда была ребёнком, и её забрали родственники. Когда выросла, она сюда приезжала и дочку свою привозила. А в прошлом году разбилась на машине вместе с женихом где-то здесь недалеко.

Баба Люба задумалась, помолчала, потом вздохнула.

— Да, помню я и Петю, и Машу. Эх, дочка, а история-то непростая. Вот узнаешь всю правду, как её девочке рассказывать будешь? Не поймёт она. Да и кому всё это теперь нужно? Пусть старое останется в прошлом.

Вспомнив слухи о Маше, которые упоминала старшая сестра Петра, я догадалась, о чём говорила баба Люба, и ответила:

— Я понимаю, что всё непросто. Но мне кажется, правду всё равно надо знать. А что и как девочке рассказать, чтобы она только хорошее о своей семье помнила, я соображу.

— Ну смотри, дело твоё. Я скажу, мне несложно. Давно хотелось об этом с кем-нибудь поговорить, только не с деревенскими. Правда старых деревенских, с того времени, уже и нет вовсе. Кто умер, кто уехал к детям. А вот новые понаехали. Да с ними что толку говорить, им это неинтересно. А я хорошо всё помню, старший сын ведь мой, Васька, погиб тогда, я думаю, из-за этого. Да, двадцать лет прошло, недавно я на кладбище к нему ходила. Ну, слушай. Пётр всегда был мужиком жёстким, молчуном и себе на уме. Когда он жену свою привёз из соседнего села, мы все удивлялись, как же она за него пошла. Скорее всего, её и не спросили вовсе, выдали за него и всё. Маша была очень тихая, скромная, никому худого слова не сказала. А Пётр мог любого обругать, если ему не по нраву что. Видела я, не было у них в семье счастья. Говорили, что он Машу поколачивал, но врать не буду, не знаю. С синяками она не ходила, но в глазах всегда был страх. И о себе она ничего не рассказывала, они вообще жили обособленно. Пётр в дом никого не пускал, и сам по гостям не ходил. Родственники — и те к ним не приезжали. Дочка у них родилась, но лучше жить они не стали. А потом мой старшой сюда приехал. Заметила я, как он на Машу смотрит, говорила ему: "Уймись, даже не думай". Да кто меня слушать-то будет. Так и не знаю, было ли у них что или нет, сын со мной не откровенничал. А последний год, перед смертью, Машу мало кто видел, она всё время дома сидела. Пётр говорил, что болеет она, только люди другое рассказывали. Слышала я и такое, что не болезнь это, а беременная она была. Я ещё когда в первый раз услышала, испугалась, не Васька ли мой в том виноват, но он молчал. Ну а потом утонули они оба. Как и что там было, никто точно не знал. А через месяц и мой сынок погиб. Шибко он переживал после смерти Маши, запил, вот по этому делу и утоп в той же самой речке.