Аркадия

Ханна. Послезавтра. Письмо в "Таймс".

Бернард. Ты?…

Ханна. Работа грязная, но кто-то же должен марать руки.

Бернард. Дорогая. Прости. Ханна…

Ханна. У тебя своё открытие, у меня — своё.

Бернард. Ханна.

Ханна. Бернард.

Бернард. Ханна.

Ханна. Да заткнись ты! Все будет сухо, скромно, без малейшего злорадства. А может, пусть лучше напишет какой-нибудь собрат-байронист?

Бернард (с жаром). Ни в коем случае!!!

Ханна. А потом, в твоем письме в «Таймс», ты…

Бернард. В моем письме?

Ханна. Ну, разумеется. Надо же поздравить коллегу. Достойно, доброжелательно. На языке, принятом в научных кругах.

Бернард. Дерьмо хлебать…

Ханна. Считай, что это шаг вперед в изучении далий.

Из сада вбегает Хлоя.

Хлоя. Почему вы не идете?! Бернард? Ты еще не одет! Давно приехал?

Бернард смотрит на нее, потом на Валентайна и впервые осознает, что Валентайн в необычном костюме.

Бернард. Зачем ты так вырядился?

Хлоя. Быстрее же! (Принимается рыться в корзине, подыскивая одежду для Бернарда.) Надевай что понравится. Нас всех сейчас будут фотографировать. Кроме Ханны.

Ханна. Я приду посмотреть.

Валентайн и Хлоя помогают Бернарду облачиться в камзол, прилаживают кружевной воротник.

Хлоя (Ханне). Мама спрашивает, нет ли у тебя теодолита.

Валентайн. Хлоюшка, а ты-то у нас сегодня кто? Пастушка?

Хлоя. Джейн Остин![36]

Валентайн. Как же я сразу не понял!

Ханна (Хлое). Теодолит? Он в эрмитаже.

Бернард. Разве уже пора? Для чего будут фотографировать?

Хлоя. Как всегда, дл местной газеты. Они всегда приходят к началу бала и хотят, чтоб в кадр влезли все. Гас просто великолепен…

Бернард (с отвращением). В газету! (Выхватывает из корзины подобие епископской митры и натягивает на уши и лицо, закрывая его почти целиком. Приглушенно.) Я готов!

Вслепую идет следом за Валентайном и Хлоей. За ними выходит Ханна.

Освещение меняется. Вечер. На улице зажигаются бумажные фонарики. Из соседней комнаты доносятся звуки рояля.

Входит Септимус с масляной лампой в руках. Еще он несет учебник математики и записи Томасины, сделанные на отдельных листах. Усаживается к столу читать. За окнами, несмотря на фонарики, почти темно.

Входит Томасина со свечой — босиком, в ночной сорочке. Вид у нее таинственный и возбужденный.

Септимус. Миледи! Что случилось!

Томасина. Септимус! Шш-шш! (Тихонько прикрывает дверь.) Ну наконец мы улучили минуту!

Септимус. Господи, для чего?

Она задувает свечу, ставит подсвечник на стол.

Томасина. Не разыгрывай святую невинность. Мне завтра семнадцать лет! (Целует Септимуса в губы.) Ну вот!

Септимус. О Господи!

Томасина. Теперь показывай, я заплатила вперед.

Септимус (поняв наконец в чем дело). Ох!..

Томасина. И князь играет для нас как по заказу! Нельзя не уметь танцевать вальс в семнадцать лет.

Септимус. Но ваша маменька…

Томасина. Упадет в обморок! А мы будем танцевать, пока она не очнется. Весь дом спит. Я сверху услышала музыку. Ну, Септимус, миленький, поучи меня!

Септимус. Тише! Сейчас не могу!

Томасина. Можешь, можешь! Только помни: я босиком, не отдави мне ноги.

Септимус. Не могу, потому что это вовсе не вальс.

Томасина. Разве?

Септимус. И темп не тот.

Томасина. Тогда подождем, пока он заиграет побыстрее.

Септимус. Миледи…

Томасина. Господин Ходж! (Она ставит стул подле него, усаживается и заглядывает ему через плечо.) Ты читаешь мою работу? Здесь? Почему ты так засиделся?

Септимус. Берегу свечи.

Томасина. А зачем тебе мой старый учебник?

Септимус. Он теперь снова мой. Вы напрасно писали на полях.

Она берет учебник, смотрит на открытую страницу.

Томасина. Это была шутка.

Септимус. Шутка, которая сведет меня с ума. Как вы и обещали. Отодвиньтесь. Вы нас компрометируете.

Томасина встает и пересаживается на самый дальний стул.

Томасина. Если войдет маменька, я про вальс не скажу. Скажу только, что мы целовались.

Септимус. Та-ак! Или вы умолкаете, или идете в постель.

Томасина. Умолкаю.

Септимус наливает себе еще вина. Продолжает читать.

Музыка меняется. Из танцевального шатра доносится грохот современного рока. Видны фейерверки — далекие вспышки на фоне темного неба, вроде метеоритов.

Входит принарядившаяся Ханна. Впрочем, разница между ее будничной и праздничной одеждой невелика. Она закрывает за собой дверь и пересекает комнату, чтобы выйти в сад. Она уже у стеклянных дверей-окон, когда появляется Валентайн. В руке у него бокал вина.

Ханна. О, ты…

Но Валентайн пролетает мимо, целеустремленный и полупьяный.

Валентайн (Ханне). Осенило!

Он идет прямиком к столу, роется в куче бумаг, книг и различных предметов, коих накопились уже изрядное количество. Ханна, озадаченная его поведением, останавливается.

Он находит то, что искал. Это "график".

Септимус тем временем читает записи Томасины и тоже изучает график.

Септимус и Валентайн разглядывают удвоенный временем график.

Валентайн. Жар похоти, пыл страсти… Короче, теплота.

Ханна. Вэл, ты пьян?

Валентайн. Это график теплообменного процесса.

Септимус. Значит, все мы обречены!

Томасина (жизнерадостно). Да.

Валентайн. Как в паровом двигателе.

Ханна наливает из графинчика, принесенного Септимусом, в его же рюмку и чуть-чуть отпивает.

Математическую часть она не делала даже приблизительно, да и не могла. Она просто видела суть вещей, как на картинке.

Септимус. Это не наука. Это детские сказочки.

Томасина. А теперь? Похоже на вальс?

Септимус. Нет.

Все еще звучит современная музыка.

Валентайн. Или в кино.

Ханна. Что же она видела?

Валентайн. Что не всякий фильм можно показывать от конца к началу. С теплотой этот номер не проходит. Она не подчиняется законам Ньютона. Вот колебание маятника или падение мяча можно заснять и прокрутить пленку задом наперед — разницы никакой.

36

Джейн Остин — английская писательница (1775–1817).