Аркадия

Ханна. А это его почерк?

Бернард. Ты опять за свое?

Ханна. Но это явно не его почерк!

Бернард. Господи, чего ей опять нужно?

Ханна. Доказательств.

Валентайн. Совершенно верно. И о ком вы вообще говорите?

Бернард. Доказательств? Каких тебе доказательств, сука? Нас с тобой там не было!!!

Валентайн (незлобиво). Придержите язык. Вы говорите с моей невестой.

Ханна. У которой, кстати, есть для тебя подарок. Угадай, что я нашла? (Достает припрятанное письмо.) Леди Крум пишет мужу из Лондона. Ее брат, капитан Брайс, женился на некой миссис Чейтер. Короче, на вдове.

Бернард смотрит на письмо.

Бернард. Я же говорил, что он умер! Какой год? 1810-й? Господи, десятый!!! Отлично, Ханна, отлично! Надеюсь, ты не потребуешь доказательств, что это та самая миссис Чейтер?

Ханна. Ну что ты. Наша Чейтерша собственной персоной. Тут, кстати, есть ее имя.

Бернард. Любовь? Это имя? Русское, что ли? Любовь… Так, так… "Отрицайте то, чего нельзя доказать, — во имя Любови". Я-то думал. «Любови» вместо «любви» — орфографическая ошибка.

Ханна. Чур, не лезь целоваться!

Валентайн. Она никому не позволяет ее целовать.

Бернард. Вот видишь! Они все записывали! Они любили марать бумагу! Это было занятие! Развлечение! Увлечение! И наверняка найдется что-нибудь еще! Наверняка!

Ханна. Какой научный пыл. Сначала Валентайн. Теперь ты. Очень трогательно.

Бернард. Итак. Друг учителя — друг-аристократ — оказывается под одной крышей с несчастным писакой, чью книгу он недавно разнес в пух и прах. Первое, что он делает, — соблазняет жену Чейтера. Но тайное становится явным. Они стреляются. Чейтер мертв, Байрон спасается бегством. Постскриптум. Угадайте какой? Вдова выходит замуж за брата ее сиятельства! И ты полагаешь, что о таком переплете не останется письменных свидетельств? Да целая куча! А то, что пропало, мы напишем заново!

Ханна. Ты напишешь, Бернард. Ты. Я тут ни при чем. Я тебе ничем не помогла…

Эта же мысль, очевидно, пришла в голову и самому Бернарду.

Он улыбается растерянно и глуповато.

Бернард. Да?… Что ж… весьма… Ты так щедра… Но рассудила ты вполне… справедливо.

Ханна. Вполне предусмотрительно. Чейтер мог умереть где угодно и от чего угодно.

Бернард мгновенно преображается.

Бернард. Но он дрался на дуэли с Байроном.

Ханна. Дуэль пока под вопросом. Ты даже не знаешь, Байрону ли адресованы эти письма. Опомнись, Бернард! А был ли Байрон вообще в Сидли-парке?

Бернард. Ставлю тебе диагноз. Отсутствие научной дерзости.

Ханна. Да ну?

Бернард. Под научной дерзостью я разумею внутренний голос. Инстинкт. Интуицию. Когда знаешь не головой, а кишками и печенками. Когда рассуждения излишни. Просто возникает уверенность, которую не нужно оправдывать и подкреплять. Время на миг поворачивает вспять. Часы говорят не «тик-так», а «так-тик». Потом все встает на свои места, но тебе уже достаточно. Ты там побывал. Ты, черт побери, все знаешь. Ты — свидетель.

Валентайн. Вы говорите о лорде Байроне? О поэте?

Бернард. Нет, безмозглая амеба! Мы — о Байроне-бухгалтере!

Валентайн (ничуть не обидевшись). Если о поэте, то он тут точно бывал.

Тишина.

Ханна. Откуда ты знаешь?

Валентайн. Он упомянут в охотничьих книгах. Убил… по-моему, зайца. Однажды, еще в детстве, я болел свинкой и от нечего делать прочитал все книги подряд. Здесь бывали замечательные люди.

Ханна. Где эта книга?

Валентайн. Я ею не пользуюсь: слишком ранний период…

Ханна. 1809 год.

Валентайн. Обычно они лежат в стульчаке. Спроси у Хлои.

Ханна смотрит на Бернарда. Все это время он молчит, поскольку в прямом смысле слова онемел, впал в подобие транса и может только шевелить губами. Ханна подходит к нему и благопристойно целует в щечку. Поцелуй срабатывает. Очнувшись, Бернард стремглав убегает в сад. Слышно, как он кричит: "Хлоя! Хлоя!"

Валентайн. Мать одолжила ему свой велосипед. Этакая разновидность безопасного секса. Наверно, сама безопасная. Мать к твоему Бернарду неровно дышит. И он это чувствует, не дурак же. Подарил ей первое издание Хораса Уолпола. А она дала ему взаймы велосипед. (Он собирает три предмета — учебник математики, тетрадь и график — и кладет в папку.) Можно забрать на время?

Ханна. Конечно.

Звуки рояля смолкают. Из музыкальной комнаты робко показывается Гас.

Валентайн (Гасу). Да-да, мы закончили. Уже иду. (Ханне.) Поколдую, пожалуй, с этим графиком.

Гас кивает и улыбается. Ханна тоже, но ее гложет какая-то мысль.

Ханна. Одного не понимаю. Почему раньше никто интера… итера… подкормкой не занимался? Это же не теория относительности, Эйнштейн для этого не нужен. Хватило бы обычного, заурядного ума.

Валентайн. Жизни бы не хватило. И карандашей. Электронный калькулятор для Томасины был что для Галилея современный телескоп.

Ханна. Зачем калькулятор?

Валентайн (помахав тетрадкой Томасины). Даже представить трудно, сколько дней она на это угрохала. А до сути так и не добралась. Теперь же достаточно нажимать клавишу. Одну и ту же клавишу. Снова и снова. Итерация. На все про все — несколько минут. Сегодня пара месяцев моей работы — это целая жизнь Томасины наедине с карандашом и бумагой. Тысячи страниц. Десятки тысяч! И такая скукотища!

Ханна. Ты хочешь сказать… (Она смолкает, потому что Гас теребит Валентайна за рукав.)

Валентайн. Хорошо, Гас. Иду.

Ханна. Ты хочешь сказать, что проблема только в этом? В нехватке времени и бумаги? В скуке?

Валентайн. Пора вынести ширмы, чтоб гости могли переодеться.

Ханна (вынужденно повышает голос). Валентайн! Проблема только в этом?

Валентайн (удивлен ее горячностью; спокойно). Нет. Проблема в том, что без серьезной причины на это жизнь не кладут. И вообще…

Гас, расстроенный, выбегает из комнаты.

(Извиняясь). Он не выносит, когда кричат.

Ханна. Прости.

Валентайн направляется вслед за Гасом.

Что "вообще"?

Валентайн. Вообще — это делают только чокнутые.

Выходит. Ханна остается. Размышляет. Потом берет со стола «Корнхилл», пролистывает, закрывает и выходит их комнаты с журналом в руках.

Комната пуста. Освещение меняется. Раннее утро. Издали доносится пистолетный выстрел. И тут же — грай вспугнутых с деревьев ворон.