Страница 4 из 11
Вова огорошил меня вопросом, прошёл ли инструктаж?
– Какой инструктаж?
– Глеб Иванов показал тебе все опасные места в случае пожара и аварии?
– Не знаю, – в растерянности ответил я.
– А на клотик за кипятком тебя не посылал?
– Нет.
– А зря.
– Так я сейчас могу сходить,– с готовностью собрался я на клотик за кипятком.
Вова заржал.
– А ты знаешь, что такое клотик?
– Нет.
– Это самая высокая точка на корабле.
На флоте старослужащие – деды посылали молодых матросов за кипятком на клотик. Парень выбегает из камбуза, ищет клотик, а из него воды не нальёшь, да и до него не доберёшься. Это фонарь на мачте.
– Ну вот теперь ты прошёл полный инструктаж, – успокоил меня Вова.
Если прогулка по судну была инструктажем, то, конечно, кое-что я усвоил. А ведь расписываться надо, что я всё постиг, всё знаю, обо всём предупреждён. Это на случай ЧП. Тьфу-тьфу. Не дай Бог.
Мои веники в большом ходу. Сауна работает беспрестанно второй день. Вова говорит, что смывают ребята береговые грешки, чтобы обрести на море ангельское обличие.
20 августа. Наконец-то, Майечка, поймал я на сотик твой милый голосок. Даже дыхание перехватило. Растерялся от радости. Ничего толкового тебе не сказал, кроме: «устроился», «доволен». Телеграммное, бездушное, пресное косноязычие. Конечно, только дневнику можно доверить запоздалые слова о том, что я тебя люблю несказанно. Чем удалённее я от тебя, тем ты мне роднее и ближе. Я тоскую до изнеможения. Ты мне снишься, снишься, снишься, а когда не сплю, то ты рядом, наяву. Только руку протяни. Но рука падает в пустоте. Ты далеко, а рядом только жажда встречи с тобой и тоска. А тоска не только мучит, она заставляет всего себя вывернуть перед тобой.
Вова на судне стал Владимиром Савельевичем. Боцман для нас матросов, – самая главная фигура. Для нашего брата выискивает он всё новые и новые работы, которые не успели сделать или предпочли не увидеть, и, естественно, не исполнить «дембеля». Набралось у Вовы уже пол-листа всяких неотложностей и срочностей, оставшихся от его друга Коли Недели.
Труба высасывает из наших трюмов ячмень и гонит на элеватор. Нам остаётся зачистить дно двух трюмов.
Рядом пришвартовалось такое же, как наше, судно под названием «Эльба». Это та же фирма немецкая, которой принадлежит наш «Одер». «Эльба» притащила соевый шрот из Роттердама. Вона, какие города на наших морских перекрёстках: Гамбург, Щецин, говорят, будут Неаполь, Лиссабон и даже Лондон удастся посетить, конечно, только его задворки.
Реки Одер и Эльба у нас ассоциируются с Великой Отечественной войной, с фильмами о тех днях. «Встреча на Эльбе», «Весна на Одере». Нет, «Весна на Одере» – это роман, кажется, Казакевича, но есть и связанные с Одером фильмы. Но у немцев и вообще у Европы с этими реками переплетается вся древняя и средневековая история, которую мы мало знаем. Здесь, кажется, жили племена варваров, которые давали шороху римлянам и даже опрокинули Римскую империю. Так-то.
А теперь я смотрю на берега Одера и Эльбы мирным взглядом: ухоженные городки, прибранные домики, садики, на велосипедах катят самодовольные бюргеры. Всё у них степенно, ладно. Забыли они и о сабельных сечах, и о громовых артподготовках, и разрушительных бомбёжках. И названия судов связаны, конечно, с именами любимых немецких рек, вроде наших Оки, Дона, Десны, Двины, Западной и Северной. И есть у них, наверное, песни про Одер-батюшку, про Эльбу-матушку или только у нас с разгульным размахом Стеньки Разина гремит: «Волга-Волга, мать родная» да «Седой Дон-батюшка». Ясно, что наши сердца трогают наши имена, а немцам, определённо, милы свои. Помнишь они пели: «Карлмарксштадт, Карлмарксштадт, светлого мая привет».
Ну, привет, Европа! Это я, безвестный Вася Душкин, пожаловал к тебе.
Вова доверил мне для начала бомжовскую работку – собрать макулатуру: коробки, обёрточную и газетную бумагу, рекламный мусор, бутылочную постыдно брякающую тару из-под хороших и нехороших напитков. Это результат бурной деятельности «дембелей», которые, наверное, последние дни сидели с бутылками в руках на чемоданах и ждали, когда появится берег. А для поднятия духа глушили жидкости.
В камбузе у Олега обстановка семейная. В обед ставится на стол супница с половником, или поварёшкой по-нашему. Сам себе наливай борща, сколько душеньке угодно. И ещё можешь подойти хоть пять раз.
– Лей – не жалей, – бодрит Олег. – Забабахай мисочку для поднятия духа.
Работа работой, а еда по расписанию. Завтрак у нас в 10 часов утра, второй приём пищи – называется кофе-тайм, в 11-30 – полновесный обед, в 15-00 – второй кофе-тайм, а их окаймляют завтрак и ужин. В общем, не голодаем.
Олег – любитель делать давно открытые открытия.
– Ты знаешь, оказывается, картофель от немецкого «крафт» – сила и «тойфель» – чёрт, означает «чёртова сила». А у нас картошечка – пионеров идеал, второй хлеб. Кто не знает умноженья, тот картошку не едал, – удивляется он, призывая удивиться нас. – Матросы Магеллана ели свои сапоги и ремни, а кругосветку всё-таки совершили.
Оторвавшись на минуту от своих сковородок и бачков, Олег объявлял новое открытие:
– Оказывается, в Антарктиде рыбы живут при минусовой температуре, потому что у них в организме есть антифриз.
Отведав содержимое бака, кок продолжает:
– А тут я узнал, что акула за три километра слышит в воде шум, так что ты не подозреваешь об опасности, а она уже рядом. Хап – и руки нет.
В бритой башке у Олега Слаутина если не помойка, то плюшкинская куча хламного мусора. Радует нас двойник Котовского – Олег Слаутин не только такими «открытиями» и борщами, но и жареным, запечённым в фольге лососем. Поскольку мне Глебушкой прописано: не тощать, одолел порядочный кус лососины. В общем, я стал вылитый гоголевский Собакевич. Тот, правда, расправлялся с осетром, но разница невелика. И та, и другая рыба высоко почитается у любителей поесть, к которым теперь без сомнения отношусь и я.
Вова толковал мне, что особенно тяжелы первые дни морской жизни. Может, он и прав, но пока я никаких трудностей не ощущаю, если не считать тоску-кручину. О тебе, конечно, грущу, страдаю и думаю, моё Солнышко!
А между тем наступает исторический в моей жизни час. Судно отчаливает от берега. Сбылась забытая мечта детства. Великий волшебник Вова Иванков сотворил невозможное. Я моряк – романтик моря, гриновский капитан Грей, матрос, у которого есть своя Ассоль. Первое морское путешествие. Даже дух захватывает. До чего здорово! Нынешние девочки-мальчики сказали бы «супер». А, по-моему, восхитительно! Во все глаза смотрю на берега и корабли. Жду моря. Уходим из балтийского порта Щецин пока по реке Одра. Говорят, фарватер тут сложный, идти надо 4-5 часов, но лоцманы знают своё дело.
Вышли наконец-то через Поморскую бухту в первое моё море – Балтийское, а потом будет Северное, за ним Норвежское, поскольку путь наш лежит в норвежский порт Харойд. Погода солнечная, все трюмы открыты, проветриваются после французского ячменя, и мы наслаждались ветерком, пока Вова не поручил мне приварить к дверям кладовок петельки для опечатывания в разных портах наших запасов спиртного и сигарет, чтобы от нечего делать контрабандой не занялись. Таможни тех стран, где боятся наших запасов дымного и спиртного, опечатают пломбами кладовки и баста. Это поручение боцмана, конечно, международной важности, и я стараюсь. Правда, дело не из сложных. В своём совхозе «Белокурьинский» много раз сваркой занимался. Там было всё куда заковыристее.
Море напоминает мне поле. И судно, как трактор, пашет водную гладь, оставляя пенистые буруны. Красиво, неоглядно воды.
Путь в Норвегию. Роюсь в памяти. Кого я знаю из знаменитых норвежцев. Конечно, Амундсен и Нансен – великие путешественники, Ибсен и Гамсун – писатели, композитор Григ и живописец Мунк. Надо было мне полазить по энциклопедиям, поискать, кто ещё прославил Норвегию. Но ведь у меня не экскурсионная поездка, а рабочая. Не с кем об этом поговорить да и рассказать тоже. «Нора», «Пер Гюнт», «Танец Анитры», «Голод» – норвежские шедевры. А в башке сумбур.