Мы не рабы

– Ну как же, товарищ подполковник! Неужели не… Слушаюсь!

Брякала трубка – и тут же снова журчал диск. Я мучился: не оправдаю его надежд!

Но страдал я не только от этого… Прямо скажу: в основном не от этого. Мокрое вафельное полотенце, усыхая, стягивало лицо так, что даже сердце набухло.

Голос Васи становился все неуверенней. Неужто так и не нашел поддержки? Сочувствую ему. По малейшим оттенкам начальственных голосов он пытался сориентироваться – какую тему разыгрывать, чтобы сорвать куш? Полотенце душило. Не знаю, где Вася учился, но предмет «пытки подручными средствами» он явно не прогуливал и имел талант. А вот с продвижением… Он все никак не мог оторваться от диалога с властью. А я – погибал! Полотенце, ссыхаясь, сжималось – а лицо, мне кажется, распухало. При том – я считал неудобным несвоевременными криками и стонами прерывать чей-то деловой разговор. На каком-то нестерпимом пике боли я то ли вырубился, то ли заснул. И вдруг – словно прозрел. Видно, в пыточной моей рассвело.

Тишину прервал какой-то до боли знакомый голос. Но ни с чем хорошим он вроде не связан: сердце не встрепенулось. Но следует все же напомнить о себе. Я громыхнул решеткой – и подошли двое, как я разглядел сквозь полотенце, на свет. Один наверняка Вася, судя по суетливости движений, а второй… неужели? Этот ослепительно белый костюм!

– Откройте! – скомандовал он, и Вася отпер решетку. – Что это? – Он гневно указал на меня.

Я сначала подумал, что это я вызвал его гнев. Оказалось – не я.

– Но он же… это – стекло разбил, – забормотал Вася. – А там… портрет!

– Какой портрет? Не выдумывайте. Там просто стоял какой-то журнал. Немедленно снимите… это!

Вася сорвал с моего лица присохшее полотенце. Передо мной стоял Сокол, ослепительно белый в полутьме.

Лучше бы он сказал – «снимите медленно», а то Вася, засуетившись, рванул «маску» с меня с кусками кожи. На полотнище я увидал отпечаток моего лица, исполненный кровью, что-то мне это остро напомнило: другое полотнище, вошедшее в историю… Плащаницу с отпечатком Христа? – скажете вы. И будете правы. Но – не совсем. Разве ж можно сравнивать ту кровь – с моей? Моя кровь была как засохшая, так и свежая, как на лице, так и на вафельном полотенце… вся харя от него в мелкую клетку: потом долго так ходил.

– Дайте! – Сокол эффектно протянул руку и Вася вложил в нее мою «плащаницу» – невысокого, прямо скажу, качества. – Что вы наделали?! – вскричал Сокол, разглядывая полотнище.

Вася ответил, не особенно удачно:

– Это компресс.

– Это – кровавый компресс! – эффектно воскликнул Сокол, словно для видеозаписи.

А может, видеозапись и велась? Передовая техника уже была тогда в распоряжении органов. Во всяком случае, «кровавую портянку» Сокол продемонстрировал во всю ширь и жуть, растянув на груди. Значение этого события, как почувствовал я, было огромно: Сокол сорвал с меня маску!.. и открыл всем мое истинное лицо. Которым я и пользуюсь до сих пор.

Он аккуратно сложил полотенце и спрятал в сумку. Зачем?

– Я надеюсь, – произнес он, – что это будет последний экспонат в музее кровавых преступлений этого строя!

Я был ошарашен.

– …В музее? – пробормотал я.

– Да!

– …А что, вообще, случилось? – все же, не сдержавшись, я задал бестактный вопрос.

Прямо спросить: «Чего это с вами происходит?» – я не решился.

– А вы разве не знаете? – Он всплеснул руками. – Путч в Москве полностью подавлен!

…Боюсь, я не так ярко разделил с ним радость, как надо. Сияй, радуйся – а то опять упекут.

– Это историческое событие! – произнес я.

– Бе-зу-словно! – подтвердил он. – И я почему-то уверен, что мы с вами встретимся, и еще не раз, на крутых виражах нашей истории и подставим друг другу плечо!

Насчет плеча – сомневаюсь. Разве что вместе полезем в чужую форточку…

– Я пойду умоюсь?

– Погодите, я сфотографирую вас.

И аппаратиком со спичечную коробку он увековечил меня, в профиль и анфас.

– Ступайте! Вы свободны! – Эффектный жест кистью, словно кистью живописца.

Когда я вышел из туалета, умывшись, и Сокол, и Вася мирно спали, обнявшись на скамейке и открыв рты. Видно, вымотались… Они тоже устают.

Я поднялся из узилища. Все спали в зале, в тепле! Слава богу, хоть что-то я сделал. Разбил харей лед прежней жизни, и теперь кожа в клеточку! А вот и мои друзья. Не бросили, не забыли!

Наиля открыла глаза.

– А у роженицы, – сказала она, – начались здесь схватки, и ее увезли.

Хорошо, что это было не на улице! Может, не зря, действительно, я приехал сюда?

Объявили посадку, мы обнялись – и я улетел.

И снова бой

…И снова – бой стекла! Встреча наша с Соколом все-таки произошла, примерно через три года. Воспользовавшись свободой, все вдруг исчезло. Включая еду. Оказалось, свободные люди вовсе не обязаны ее производить. Это было, скорее, уделом рабов – но рабов не осталось. Свободные люди!

И именно в этот сложный политический момент, породивший и экономические трудности, мне пришла блажь жениться. Не скрою, тут был и вызов, и своего рода демонстрация. Ах, ничего нет? И ничего нельзя в этом вакууме?.. Но жениться-то я могу? Значит, можно все-таки что-то сделать! Тем более и невеста была исключительно подходящая, таких я раньше никогда не встречал, да и позже тоже: абсолютно бодро встречающая все экономические трудности, а точней – просто не замечающая их.

– Ведь все неплохо, Веча? – бодро говорила она, просыпаясь в абсолютно пустой квартире.

И я с радостью с ней соглашался. Так бы и жили, наслаждаясь родством душ. Но мне залетело в голову – провести свадьбу, всему вопреки!

Как? А так! В Доме писателей, который тогда еще работал. И я успел. А то вскоре он сгорел в очистительном огне, подобно Бастилии. Да, права наши таяли. Стоит мне только получить права, как они тут же исчезают. Дом писателей, роскошный дворец Шереметевых!.. Входили мы туда уже робко. Зато уверенно, «в самый раз», чувствовали себя там «дорогие гости». Совсем недалеко от нас стоял строгий гранитный куб, называемый в просторечии Большой Дом, вобравший в себя все правоохранительные органы города. Свои-то права они как раз охранили – денег у них стало не меньше, если не больше. Видимо, перекачали от нас. И свободой они воспользовались более размашисто. Нас, надо признать, они реже стали к себе приглашать, но зато зачастили в наш дом, где за ними не было столь строгого присмотра, как на работе. Вот у нас-то они и праздновали свою свободу, причем – регулярно. И больней всего то, что наши беспринципные официантки прикипели к ним: крепкие, мужественные, и если пьют в долг, то отдают. То есть и вопросы чести им близки. И я решил устроить там свадьбу. Принципиально! Вопреки всему! И, продав половину своей библиотеки, я шел туда. Пока что – поговорить. Так. Я застыл у дверей. «Проводится спецмероприятие». Это отлично. То, что надо. Я рванул дверь. Огромную, дворцовую, застекленную наверху. За ней вторая, такая же. И тоже – закрытая. Прэлэстно! Я рванул еще раз. Стекло задрожало, словно предчувствуя беду. И, может быть, этим бы и ограничилось – если бы не… На свою беду за дверьми показались гуляки, причем – поголовно все в форме. И только один, загорелый, – с ног до головы в белом, словно невеста. «Спецмероприятие», видимо, в его честь? И он был мне явно знаком. Мучительно идентифицировал его… Из наших рядов? Перебежчик? Во имя чего? Ради белой одежды? Но ее там вроде не выдают? Почему они вышли сюда? Видимо, встретить запоздалого друга – и тут вдруг увидели меня, за двумя стеклами… но не почуяли беды. А напрасно! Я бы, возможно, ушел, но тут одетый во все белое приветливо помахал мне пальчиками – что я в бешенстве счел за издевательство! Локтем я звонко разбил стекло первой двери – образовалась дыра с обращенными внутрь ее стеклянными пиками, которые как-то легко пустили мне кровь, пока я лез. Что-то мне это напоминало… Между дверьми я передохнул, тронул рукой щеку. «Да. Кровь. Ну и что?» Локтем разбил стекло и второй двери. Дыра получилась почему-то меньше (и кровавей, как оказалось), но все равно, извиваясь, я влез в нее и появился на мраморной площадке с поднятыми окровавленными руками и струями крови на лице, и стал душить моего обидчика в белом. Тот почти не оказывал сопротивления – видимо, такого не ожидал. Считалось, что у них руки в крови, а оказалось вдруг – у меня. Это их ошеломило. И тут я узнал его. Это же майор Сокол! Старый мой кореш, с южных краев. Но почему теперь здесь? А почему – нет? «Аль у Сокола крылья связаны»? – мелькнуло из Тараса Шевченко. Как неудачно! Он меня спас там, а я его здесь душу. Некорректно.