Страница 130 из 133
Говорят, что лошадь вырвалась, пронеслась по пустой деревне и бросилась прямо в болото"
Позади лордского возка и впереди покойницких телег, в ряду уставших всадников, ехал человек на сивой лошади. И те, кто ехал в одиночку, молчали угрюмо, думали о своем и стискивали кулаки. Те же, кто ехал попарно, не искали друг для друга добрых слов, а говорили слова злые и обидные, то и дело хватались за рукояти мечей. Ссоры вспыхивали тут и там, и только узость настила и неуклонное движение вперед не позволяли людям начать сводить счеты.
"Я пишу лорду Раделю письмо с известием о том, что больше некому оградить эти земли от набегов с севера.
Люди лорда, устрашившись собственного поступка, гуляют и пьют на крепостном дворе. Их крики доносятся даже сюда.
Проклятое место. Проклятая земля"
В голове процессии ехала телега с клеткой, на которую Ласточка не хотела бы смотреть. Чтобы не смотреть, она спряталась под полог, к мертвецам. Но полог не спас, и мертвецы не защитили - она видела поникшую фигуру сквозь белое от инея железо, распахнутый крест рук, оледенелые волосы и черный знак на лбу.
Она не хотела смотреть настолько, что вереница всадников и телег выцвела, окуталась золотым свечением и превратилась в ожерелье огней, ползущих по лугам, серебристо-седым и волнующимся, как овсяное поле. Среди сияния и волн Ласточка ясно видела только троих - себя, Кая и Шиммеля на сивой кобыле.
Господь не посылает нам ничего такого, что мы не могли бы выдержать.
Сколько раз я говорила это безнадежно больным. Ведь дело всякого - заботиться о своей душе, а не о чужой. Я и забочусь - я лечу, а не убиваю. Я не воин, не палач. Не в моем праве распоряжаться чужой душой.
Я вправе только наблюдать - справится эта душа или нет.
Наблюдала же раньше, и не однажды, точно отмеряя капли в бокал - раз, два, три, четыре... утишить боль, усыпить, а если не действует - терпи.
Терпи!
Ничего такого, что выдержать невозможно...
"Зловонное дыхание болот проникает сквозь запертые ставни. Мне чудится, что я слышу визг утопающей в трясине лошади.
Молиться, вот и все, что мне осталось..."
Господи, прости за самовольство, не выдерживаю.
***
"... Теперь, когда я отправил преступника в столицу, под должным конвоем и в сопровождении хорошего отряда, меня все-таки мучают сомнения. Не должен ли был я сам сопровождать его и доставить лорду Тени. После всего того, что я видел здесь, вера моя в стройное и правильное устройство мира изрядно поколебалась. Должно быть, прав все-таки сэн Марк - многое невозможно понять разумом, и остается только молиться и уповать на то, что козни дьявола не могут коснуться того, кто прав.
А я прав. Крепость нуждается в восстановлении и надлежащем присмотре, Энебро все еще недужен и не справится здесь один. Лорд Радель обещал прислать сюда кого-нибудь, но зимой дороги завалит намертво.
Надеюсь, сэн Вито исполнит свои обязанности сопровождающего наилучшим образом.
И да поможет ему Господь, как помог мне.
Думаю, что я исполнил свой долг так, как подобает. Жаль, что по неведомой мне причине никакой радости от этого я не испытываю.
Падающий без остановки снег несколько скрадывает тоскливую скудость этих мест, и днем крепость выглядит празднично и нарядно. Но, если не кривить душой, мысль о том, что придется остаться здесь до того, как откроется санный путь, наполняет меня такой тоской, что я готов броситься на собственный меч..."
***
- Он не препятствовал мне заботиться о лорде Раделе, святой отец. Неужели мы с вами поступим хуже демона?
- Он убьет тебя, женщина, если ты коснешься его.
- Молитесь за меня, святой отец.
Солдаты молча смотрели. Они до холодного пота боялись закованного, запертого в клетку демона, а с наступлением сумерек стали бояться еще пуще. Разложили костры по периметру большого круга, в полсотни шагов шириной, старались не смотреть в его сторону. Несколько белых урсино, выделенных сэном Марком в сопровождение, жались к ногам и не желали отходить от огня.
Сэн Вито Элспена покачал головой.
- Это наша с тобой забота, отец Элерик, довезти преступника живым. Твоя и моя, а не этой слабой женщины.
- Но вы не лекари, - Ласточка выпрямилась, держа в руках ковшик с парящим вином. В другой руке у нее были бинты и пара оструганных дощечек.
В соснах шумел ветер. Тьма стояла меж стволами. Отойдешь по нужде на пару шагов - и сорвешься с каменной гривки в трясину.
За деревьями горели другие костры, там кто-то пытался петь, но песня не получалась. Слова слипались и разрывались в неположенных местах, голос ветра стирал их, как вода стирает следы на песке. Люди, повернувшись спиной к ночи, глядели в огонь и пили, передавая посуду по рукам. Тощий угрюмый юнец протягивал флягу ветерану с разрубленной бровью, а тот, глотнув, не глядя совал ее соседу, человеку в длинной найльской кольчуге надетой поверх котты.
Подняв голову, человек смотрел сквозь ночь, сквозь стволы, кусты и чужие костры в сторону клетки. На пути его взгляда стояла Ласточка и не чувствовала себя достаточной преградой ему.