Страница 6 из 13
В нижнем ящике стола у меня всегда лежал антисептик, и я держалась в метре от посетителей, чтобы не пожимать им руки. Беннетт говорил, что со мной люди чувствуют себя неловко. Зато я не болела.
«У тебя выработался иммунитет», – говорил он. Однако рисковать я не собиралась.
Обычно я поднималась по лестнице, сторонясь лифта – самого ненавистного мне достижения техники. Раздвижные двери, единственный выход, стальная коробка. Я обходила лифты за версту, по очевидным причинам избегая замкнутых пространств.
Единственные признаки жизни в это время дня подавал сувенирный магазинчик. Из кафетерия дальше по коридору доносились запахи завтрака, но обычная утренняя суета еще не началась. Открыв ключом дверь с лестничной клетки на третьем этаже, я вышла в пустой коридор. Наше крыло было закрыто для пациентов, сюда входили только сотрудники, набрав код на двери в одном конце коридора или отперев дверь с черного входа в другом. Предосторожность больше касалась не офисов, а больничной аптеки и ординаторской.
В такой ранний час большая часть административного персонала еще не подошла, хотя впечатление могло быть обманчивым. Сотрудники передвигались неслышно – все носили кроссовки на резиновой подошве или кроксы. Пришлось отказаться от каблуков, иначе мое приближение слышалось за версту и нервировало даже меня.
Мой кабинет находился посередине коридора, и тут же за углом – больничная аптека и ординаторская, стратегически расположенные друг напротив друга.
В другом конце коридора, за двойными дверями, ведущими в палаты пациентов, мелькали тени. Я остановилась у входа в ординаторскую и заглянула в маленькое прямоугольное окошко. Спиной ко мне стояла шатенка с вьющимися волосами и смотрела в телефон. Ординаторская была открыта для медсестер всех отделений, но эту женщину я не узнала.
Я осторожно попятилась к аптеке. Затаив дыхание, опустила локоть на ручку двери, чувствуя, как она подается.
Охрана у нас была не самой строгой, и мне, как никому, полагалось об этом знать. Я входила в комитет, изначально утвердивший список приоритетов больницы, исходя из наших потребностей и возможностей. Лишних средств у нас никогда не водилось, так что организация системы безопасности стояла в самом конце списка. Сошлись на охране в реанимации и полиции в приемном покое. В остальной части режим остался более свободным, особенно после того, как на входах в закрытые зоны установили кодовые замки. Мало кто запирал дверь в аптеку, потому что на каждом ящике с лекарствами висел кодовый замок. Выявление и сокращение излишних расходов входило в мои обязанности.
Не включая свет, я принялась один за другим открывать ящики. Хотя в больничной аптеке велся строгий учет, бесплатные пробники от фармацевтических компаний сваливались просто так рядом с пробирками, бинтами и шприцами – оборудованием, не относящимся к лекарствам. Во всяком случае, я считала, что если лекарство не заперто, то оно не представляет опасности. Должно же среди образцов найтись какое-нибудь снотворное. Что-нибудь, что заставит меня отрубиться и сохранит в таком состоянии, перезапустит мои внутренние часы и вернет мне ощущение стабильности.
В первом ящике лежали в основном наружные мази и кремы. Я открыла второй, перебирая коробки в поисках снотворного. Таблетки от изжоги, общие обезболивающие и противоаллергические средства. Названия было трудно разобрать в темноте, пришлось наклониться поближе, чтобы рассмотреть пачки в глубине ящика.
Дверь распахнулась без всякого предупреждения, заставив меня отскочить; рука больно стукнулась о шкаф.
Такая реакция меня выдала. Сердце бешено колотилось, ноги одеревенели. На пороге стоял Беннетт; он подождал, пока дверь захлопнется, и щелкнул выключателем. Мы оба моргнули, пытаясь приноровиться к внезапно яркому свету.
– Что ты здесь делаешь, Лив?
Беннетт Шоу был моим самым близким другом в больнице. Хотя особого опыта длительных дружеских отношений у меня не было, я думала, что после двух с небольшим лет работы в одном и том же месте, регулярных обедов и полурегулярных ужинов нас, вероятно, можно было назвать друзьями. Годом раньше он даже приглашал меня к себе домой в Шарлотт на День благодарения, сказав, что у него большая семья и лишнего рта никто не заметит.
А еще Беннетт был человеком высоких нравственных принципов и строго следил за соблюдением правил. В медицине так быть и должно. Что-то упустить, забыть, опоздать – чревато последствиями. От этого зависит жизнь людей. Тогда как я могла позволить себе некоторую халатность, занимаясь материально-техническими аспектами работы больницы и заботясь о том, чтобы деньги текли в нужном направлении. Если я отставала, то нагоняла. Если отправляла неверную информацию, то могла извиниться и дослать правильную. В моей работе не существовало непоправимых ошибок.
В принципе, мне нравилось то, что Беннетт придерживается правил. Когда растешь в условиях полной непредсказуемости, организованность кажется благословением. Я знала, чего ожидать от него и что он ждет от меня.
– Надеюсь, у тебя есть оправдание. – Беннетт шагнул вперед. Его голос – нарочито глубокий и спокойный – не оставлял сомнений: коллега рассержен и лучше не вилять.
– Я плохо сплю, – сказала я, рассчитывая, что тот поймет.
Он лишь повысил голос:
– Мелатонин. Бокал вина. Горячая ванна. Что угодно, только чтобы ноги твоей здесь больше не было.
Я покачала головой:
– Пробовала – не помогает. Вот и решила взять пробник.
Я изобразила наивность, но Беннетт не повелся. Он отступил в сторону и скрестил руки на груди в демонстративном ожидании. Я толкнула дверь.
– Тогда поговори с Келом, – сказал он.
– Каким еще Келом? – спросила я, но дверь между нами уже захлопнулась, оставив меня гадать, что же я натворила.
Я проторчала на совещаниях до самого обеда и всякий раз, проходя мимо, заглядывала в ординаторскую. Беннетта я не видела с тех пор, как он застукал меня в аптеке. Беспрерывно прокручивала ту сцену в голове, и с каждым разом она казалась мне все ужаснее.
Меня мутило при мысли о том, что он подумает, что скажет, что сделает. Он был главным медбратом отделения, я – администратором больничного крыла, то есть мы имели сопоставимые должности в разных иерархических цепочках. В итоге мы часто сотрудничали, подчиняясь при этом разному начальству. Беннетт работал здесь уже четыре года, начав буквально через несколько месяцев после открытия больницы. Он участвовал в ее становлении практически с нуля и принимал ее судьбу близко к сердцу.
Он мог сообщить об инциденте. Более того, это входило в его обязанности.
Я села за стол и занялась поиском «Кела» в кадровой базе данных, пытаясь выяснить, к кому меня отсылал Беннетт. В конце концов наткнулась на подходящее имя: доктор Келвин Ройс, специалист по расстройствам сна. Биография и персональные данные сопровождались фотографией.
– Мама дорогая, – произнесла я вслух. Мне повезло, что я сначала увидела фото и могла морально подготовиться, прежде чем столкнусь с ним лицом к лицу.
Келвин Ройс был нереально красив.
В дверь тихонько постучали.
– Войдите, – отозвалась я.
В кабинет вплыл стакан с кофе, за ним – рука.
– Я пришел с миром, – сказал Беннетт еще из-за двери.
Впервые за все утро я почувствовала облегчение. Коллега поставил кофе передо мной на стол и плюхнулся на диван. Он сам помог мне перетащить сюда диван в обмен на свое неограниченное им пользование, объяснив это тем, что в тишине моего кабинета ему спокойнее, чем в ординаторской. Я редко запирала дверь, поэтому часто заставала его здесь. Обычно он спал, свесив с подлокотника длинные ноги и прикрыв согнутой рукой глаза, пока его часы не начинали пищать, и он резко садился, как вампир в гробу.
Я развернула к нему экран – в знак раскаяния. Беннетт поднял одну бровь.
– Да у тебя и правда бессонница.
– Прости, – сказала я. – Не думала, что это такое уж страшное преступление.