Страница 12 из 19
Лукерье Власьевне понравилось жить в городе. Не сразу, но понравилось. Одно только поначалу раздражало — очень уж много людей вокруг! Но она привыкла. Не сразу, но привыкла.
Зажила лесная ведьма, бывшая царица, теперь травницей — при аптекарской лавочке, лучшей в городе, потому что единственной. Сюда даже высокомерные барыни из свиты княгини захаживали. Потому что больше некуда — один лекарь на весь город, не считая двух бабок-повитух.
Раньше без помощницы Красимиру впору было разорваться: и за лавочкой присмотр нужен, мало ли кто и в какое время наведается, мало ли какая хвороба нагрянет. Горожане повыше сословием то и дело домой приглашают, детишек или барынь занедуживших посмотреть. Да зелья варить тоже надо. За травами-корешками в лес регулярно выбираться — немало времени требуется. Потому не мог нарадоваться на толковую травницу лекарь. А еще романтически о Лукерье вздыхал, любовался ею украдкой, однако не приставал и речей о любви не заводил, за что она ему была весьма благодарна.
Люди к молчаливой знахарке вскоре привыкли. Старушки постарше в ней признали ведьму, но шепотки и слухи только прибавили к ней уважения. Вскоре лекарь смог без опасений оставить лавочку и аптекарскую кухню на помощницу, а сам отправился в земли язычников, там сам Щур по болотам всегда самые лучшие целебные корешки собирал.
И получилось так, что именно в его отсутствии прислали в аптеку требование немедленно явиться в княжеские хоромы: княжич занедужил. Лукерья хмыкнула — видала она вчера, как сынок Рогволода, его наследник и прямое продолжение, вместе со своей неукротимой ватагой из барычей и дружинных отроков, напал на сад при женском монастыре. Решили они полакомиться сливами, не обращая внимания на слезные мольбы старушек и монашек, на предупреждение сторожа, что сливы зеленые есть не полезно. Княжич рассудил своим незрелым разумом, что всё полезно, раз в рот полезло. Ну, а теперь пускай вот мучается животом, авось впредь умнее будет.
Однако отказать прямому приказу перепуганной княгини-наседки Лукерья не осмелилась. Захватила с собой порошки от поноса, да побольше — барыням из княгининой свиты тоже потребуются для их сыновей, которых княжич угостил, а те отказаться не могли, — ну и пошла, куда повели.
Княжеские хоромы оказались занятным лабиринтом. Двор, огороженный частоколом, с массивными воротами, обитыми кованым железом. На дворе сумасбродица хозяйственных построек: конюшни, псарни, коровник даже, тут же открытые кухни для челяди. В дальнем конце будки с отхожими местами, а рядом с ними — темница-колодец с пристроенной сверху пыточной, ныне, к счастью, пустующей. На пороге приглашающе распахнутой двери уютно рассиживался княжеский палач, заплечных дел мастер, блаженно щурился на солнышко. А нет, показалось, не щурился — просто одного глаза у него не хватало. Лукерья также отметила его усохшую руку, подвязанную в болтающемся рукаве рубахи. Калека, и других калеками делать любит? Ведьму аж передернуло от такой мысли, она торопливо ускорила шаг, чтобы быстрее пройти мимо.
Сами хоромы вырастали из большого дома с парадными палатами, как опята из пня: пристройки, надстройки, островерхие башенки, терема с замысловатыми кровлями «бочонками», с балкончиками-гульбищами. И всё это соединялось внешними галерейками, переходами, лестницами. Без провожатых Лукерья здесь точно заплутала бы.
Княгиня, взволнованная, ломающая нервически пальцы, дожидалась травницу на высоком крыльце. Лукерья криво усмехнулась — какая честь! Пришлось ведьме в пояс кланяться молодой жене Рогволода и ее барыням, приличия обязывали. Княгиня оказалась женщиной милой, в ответ соблаговолила кивнуть, взяла знахарку под локоток, торопливо повела в покои, по пути сбивчиво расписывая симптомы кишечного расстройства своего оболтуса, словно то был не понос, а чума заморская. Лукерья не перебивала, делала вид, будто внимательно слушает, охала в нужных моментах. Сама же пыталась запомнить дорогу обратно, вдруг пригодится. В узких галерейках процессия вынужденно растянулась длинным хвостом: впереди княгиня и травница, за ней боярыни по степени доверия и по родовитости, за ними служанки и босоногие девчонки на посылках.
На одном из длинных балконов, опоясывающих центральный терем, они столкнулись с долговязой девицей в парчовом сарафане. Та задумчиво облокотилась о перила и устремила взгляд вдаль. Лукерья краем глаза отметила, что с высоты впрямь открывается чудесный вид, грех не полюбоваться: город точно игрушечный, зеленые склоны и прибрежные луга, синие просторы Сестрицы, в чьей спокойной глади вод отражаются белые горы облаков. И даже левый берег виднеется на горизонте. Красота! Только девушка была явно не из свиты княгини. При виде хозяйки дворцовых хором девица вздрогнула, поклонилась да и замерла с низко опущенной головой. Жена Рогволода Всеволодовича поджала губы, кивнула в ответ — и поспешила дальше, постаравшись пройти мимо девушки так, чтобы юбками не соприкоснуться, что было довольно затруднительно из-за ширины юбок и узости балкона.
Лукерья же, которую княгиня тянула за локоть, заставляя не сбавлять шага, смотрела на замершую красавицу, не отрывая глаз, пусть пришлось шею вывернуть, оглядываясь. В груди ведьмы гулко заколотилось сердце:
— Мир! — шепнула она одними губами.
Красавица бросила на нее быстрый взгляд исподлобья и отрицательно покачала головой.
Уходя, Лукерья услышала робкий оклик:
— Дарья Адриановна, прошу вас!
Одна из старших барынь оставила свое место в «процессии», подошла к девушке, снисходительно спросила:
— Что тебе, Мирославушка?
— Это с матушкой-княгиней кто? Знахарка?
— А тебе зачем? Приболела? Али понесла наконец?
Дальше Лукерья не услышала — свита затопотала по лестнице. В толчее слишком громко начали шушукаться между собой, не стесняясь присутствия княгини:
— Неужто впрямь понесла?
— Бедная девка, убьет он ее, точно пришибет, как и прежнюю полюбовницу! И ребеночка придавит, и ей не жить!
— Рогволоду Всеволодовичу ублюдки не нужны. Иной бы князь радовался, что он такой плодовитый, что у наследника будут единокровные братья, которых можно воспитать помощниками и верными соратниками. Нет же, нашему князюшке везде заговоры мнятся. И так полюбовницу лупит, я слыхала, а ежели прознает, что отяжелела по неосторожности — как бы своей рукой живот ей не вспорол да в реку не выбросил, как рыбу потрошеную.
— Замолчите, дуры! — не выдержала княгиня, шикнула на разошедшихся квочек, а сама губы кусает.
Лукерье чудилось, что она попала в какой-то странный сон. Неправда это всё, не может такого быть. Драгомир сейчас дома, при отце, в безопасности. Яр никогда такого не допустит, не позволит сыну уйти… Да как уйти! — в бесчестии погрязнуть! Лукерья отказывалась верить увиденному и услышанному, ее младшенький слишком невинен и чист душой, чтобы соблазниться сомнительной радостью сделаться княжеской любовницей. У нее это всё просто не укладывалось в голове!..
А боярыни продолжили шептаться уже в покоях, выставив служанок за двери, пока травница под бдительным присмотром княгини осматривала княжича. Мальчишка был уложен в постель с грелкой на пузо, с холодной тряпкой на лбу, хныкал и ныл, точно малолетний, хотя Рогволод в его возрасте уже с седла не слезал и вместе со своим отцом гонял язычников по лесам, это Лукерья собственными глазами видала и отлично запомнила. Когда травница мяла ему живот пальцами и терпеливо спрашивала, где болит, где не болит, сопляк не постеснялся пустить газы, вызвав у княгини новый приступ беспокойства. Лукерья с большим удовольствием прописала хворобому самые горькие порошки из тех, что принесла с собой. Всё равно терпения мальчишки хватит только на один прием лекарства, дальше быстренько вскочит с постели, няньки не догонят. Ведьме даже немного совестно стало, что за эти по сути бесполезные порошки княгиня стала так сердечно ее благодарить, аж в свои комнаты позвала, чтобы с дороги квасом напоить. От кваса Лукерья не отказалась, как и от щедрой горсти серебряных монет в пожалованном кошельке. Деньги аптеке пригодятся, Крас ведь иным беднягам микстуры вовсе бесплатно отпускает.
К обществу, рассевшемуся теперь в личных покоях княгини, присоединилась вернувшаяся Дарья Адриановна. Все кумушки снова побросали свои рукоделия, перестали даже делать вид, будто полезным делом занимаются, а не праздно языками чешут. Одна княгиня упрямо держалась за пяльцы, пыталась вышивать, как будто речи боярынь ее нисколько не касались. Но вместо стежков на ткани появились лишь пятнышки крови от проколотых иглой пальцев. Лукерья, которой разрешили присесть на низкий табурет возле княгининого кресла, со вздохом отставила кружку кваса и снова полезла в свою кошелку, теперь за мазью от порезов и ссадин.
— Ну что? Обрюхатил Рогволод Всеволодович свою новую зазнобу? — накинулись барыни с расспросами на более осведомленную товарку.
Та чинно уселась на свое место, будто решила продолжить вышивать шелковые вензеля на кружевном платке. И ответила не сразу:
— Мирослава Яровна просила прислать к ней травницу, когда та закончит со Всеволодом Рогволодовичем. Сказалась, будто у нее голова болит, хочет попросить травяного сбора для бодрости.
— Если матушка-княгиня меня отпускает, я готова идти, — кивнула Лукерья слишком торопливо.
Боярыня строго глянула на ведьму поверх рукоделия:
— Я провожу, чтобы ты не заблудилась.
Лукерья Власьевна, будучи лесной царицей, как-то отучилась, чтобы смертные называли ее на «ты». Она понадеялась, что кумушки не заметили, как ее невольно передернуло от такого обращения.
Дарья Адриановна в силу своей тучности не спешила вставать, ей требовался отдых после хождения по лестницам.
— Голова у нее болит! Надо же! — захмыкали барыни, закачали головами. — Как с князем в спаленке уединяться, что-то ни разу у нее головушка не заболела!
— И я видала: шла за ним, когда ни позовет, хоть в ясный полдень! Без стыда и смущения, как завороженная, точно овца на привязи, — презрительно поддакнула одна.
— Не девка, а ангелица кроткая, — вступилась другая. — Он ее лупит, как никого доселе! Не сдерживает удаль молодецкую, а она только всхлипывает, в голос ни разу не закричала. А после синячищи прячет, в шальки заморские шелковые, им подаренные, кутается.
— Откуда ж ты знаешь? Под дверью ночью сторожила лично? — уличили товарки.
— Зачем лично? — не смутилась барыня. — У меня ж мой младший заведует ночным караулом. Вот обходил посты, да под открытым окном и слышал. И скажу я вам больше, бабоньки, не девка это. Потому и не понесет никогда.
— Болтунья ты, Агафья, — фыркнула Дарья Адриановна, мельком глянула на Лукерью, затаившую дыхание. Но про травницу словно все забыли, говорили, не стесняясь ее присутствия.
— Как это не понесет? Бесплодная? — заквохтали барыни, теперь все единодушно сочувствуя. — Уже, выходит, был у нее выкидыш? Когда это Рогволод преуспел? Уже, значит, приложил ее хорошенько, чтобы бабьего счастья навеки лишить?
— Дуры вы и есть, — покачала головой Дарья Адриановна. — Парень это!
— Как?! — обомлели все, включая княгиню. Та аж про намазанные мазью пальцы забыла, схватилась за подлокотники кресла, словно боялась упасть. Лукерья полезла в кошелку за нюхательной солью от обмороков, а прежде чем дать княгине, к своему носу поднесла пузырек, шумно втянула острый запах.
— Моя горничная девка как-то раз заляпалась по уши да залетела в мыльню, пока он там плескался. По глупости рассудила: не велика птица князева полюбовница, подвинется, купальня большая.
— И что ж? — поторопила княгиня рассказчицу.
— Да вылетели вдвоем из мыльни стрелой, свекольно красные, — усмехнулась Дарья Адриановна. — Хорошо моей тетёхе хватило ума не заорать на весь терем. Тайна-то не Мирославкина получается, а князева! Уж он-то за столько ночей всяко определил бы, кто под ним стонет, баба или парень, не обманулся бы. А за разглашение князевой тайны служанку не розгами отделают, а насовсем палачу отдадут на потеху, он как раз скучает от безделья, вторую неделю ни одного вора ему не поймали.
Все удрученно молчали, переваривая услышанное. Молчала и Лукерья, делила нюхательную соль с княгиней, вдыхали поочередно.
— О душе своей не думает, — чуть слышно прошептала княгиня. — Как теперь на исповедь пойдет, как крест целовать станет?..
— Ясно теперь всё! — произнесла Агафья.
— Что тебе ясно? — прищурилась Дарья Адриановна.
— Ясно, отчего князюшка наш теперь такой счастливый ходит!
Дарья Адриановна плюнула, в сердцах шлепнув саму себя по коленке.
— Да не о том я! — поспешила пояснить Агафья. — Мой младший давеча пересказал, что Рогволод своим дружинникам объявил. Так и сказал мол: «Нечего нам теперь опасаться Лесного Царя! Эта нежить ничего против меня отныне не сможет сделать. У меня есть заложник мира по имени Мир!» — и гогочет, предовольный. Вот теперь и сложите одно к одному: Рогволод любовницу с того берега привез, дружинники ее ведьмой лесной называли. А ведьма оказалась парнишкой! И ведь Рогволод без тайного умысла с парнем не возляжет, пусть мальчишка смазливый на загляденье, а всё равно мужчин к себе в постель пускать князюшка всегда брезговал. Помните ль, было раз по молодости? Одного своего дружинника, уж на что верный был, а как признался по пьянке в своей инаковости, так Рогволод его собственноручно до смерти избил, следующим утром и похоронили в канаве, как пса. Так какой вывод?
Барыни понимающе покивали.
— Рогволод поймал сынишку самого Лесного Хозяина! — всё-таки произнесла вслух Дарья Адиановна. — Не дает нашему князю покоя тот берег. Будто на этом берегу ему забот мало!
— Мирославушку жалко, — вздохнул кто-то. — Глупый еще, несмышленый, раз такое позволяет с собой…
— Драгомира, — машинально поправила Лукерья. И тотчас вздрогнула, поняла, как саму себя подвела.
Барыни и княгиня на нее уставились во все глаза.
— Твой мальчонка, значит? — кивнула, удостоверившись в подозрениях, Дарья Адриановна.
— Мой, — сокрушенно кивнула ведьма, — младшенький
Княгиня, сглотнув слезный комок в горле, соболезнующее погладила травницу по плечу.
Дарья Адриановна грузно поднялась со своего места, вышла на середину горницы — и поясно низко поклонилась опешившей Лукерье:
— Благодарю тебя, царица лесная!
— За что? — выдохнула не своим голосом ведьма.
— За то, что дочь твоя со своим мужем моих внуков из реки вытащили и, утопших, назад к жизни вернули! — прочувствованно изрекла барыня. Остальные закивали, вспомнив недавний случай.
Лукерья Власьевна глазами хлопала: она слыхом не слыхивала о таком происшествии! Сколько ж всего она успела пропустить, уйдя из семьи?!
— Не меня надо благодарить, — пробормотала ведьма. — Если Миленка… да с мужем… Каким, к лешему, мужем?..
— Своего супруга царевна назвала по имени, мои оболтусы запомнили, мне слово в слово передали: Сильван Бессмертный! — с почтением сообщила Дарья Адриановна, садясь на место. — А тебе моя благодарность за то, что детей вырастила незлобливых, к простым смертным относящихся с пониманием и прощением. Боюсь подумать, что сделал бы с городом Мирослав… простите, Драгомир Ярович, если б был не столь кроток нравом, если б не прощал всё, что терпит от нашего князя. Любовь любовью, но я б на него месте давно в ответ огрела. Ох…
Лукерья согласно вздохнула. Допила квас — в горле пересохло. Сильван, значит? Неужто тот самый? Откуда только взялся?.. Рогволод, значит? Женатый, распускающий руки… Мужик... Дети без ее присмотра с ума сошли, что ли?! Оставила! На отца понадеялась! Будто сама не знала, что Яр ни в чем им не откажет, позволит им любое безумие!
— Вы не переживайте так, Лукерья Власьевна, — сказала княгиня смущенно, — мы за Мирославушкой присматриваем… ох, за Драгомиром Яровичем, верно. Ни в чем ей… ему недостатка здесь нет. Следим, чтобы кушал хорошо, чтобы одет был прилично и обут. Рогволод разрешил ему брать книги из прадедовой библиотеки, чтобы не скучал взаперти. Мы с собой на воскресную службу приглашали… Зря, да? Но он всё равно отказался, не волнуйтесь. Ему гулять разрешено по саду, в город выходит только с сопровождением. И… если я замечу, что Рогволод к нему охладел, я немедленно позабочусь, чтобы вам дали знать. И отошлю его на тот берег, если он попросится сам — тотчас, непременно!
— Спасибо, — рассеянно кивнула Лукерья. Она сейчас плохо понимала, что можно сделать, что нужно сделать и чем это всё может обернуться.
Когда распрощались с княгиней и ее свитой, Дарья Адриановна отвела ее в комнаты, отведенные княжеской зазнобе.
Мир сидел у окна, пригорюнившись. Но стоило матери войти, как тут же вскочил, засиял улыбкой. Барыня сказала, что подождет травницу за дверью.
— Как ты здесь оказался? — громким шепотом строго спросила Лукерья. Улыбка на устах сына не померкла, натянутая, уже словно бы ставшая ему привычной:
— Любовь зла, матушка, — сказал он в свое оправдание. — Сам удивляюсь, куда меня занесло судьбой.
— И не совестно тебе с женатым мужиком любовь крутить? — нахмурилась Лукерья, пристально разглядывая отпрыска, наряженного девицей. Одежда сидела ладно, постарались портные. Причесан, в волосах жемчужная нитка, украшения на шее золотые, самоцветные перстни и браслеты на руках. Вот привелось бы им на улице встретиться, не пригляделась бы — мимо родного сына прошла бы, не узнала бы!
— Нет, матушка, не совестно, — ослепил улыбкой Драгомир. — Между моим Рогволодом и его княгиней никогда не было ни любви, ни согласия.
— А между тобой и этим… — тьфу! — между вами двумя будто есть? — вспыхнула ведьма.
— Есть, мам, — застенчиво опустил ресницы врунишка.
Лукерья подняла руку, сдернула с его плеч вышитую полупрозрачную косынку, прикрывавшую шею по самый подбородок, спереди заправленную концами в ворот платья. Как и думала — синяки. И старые, и совсем свежие, и темные, и почти сошедшие. Драгомир не шелохнулся, позволяя на себя «любоваться». Мать косынкой не ограничилась, схватила его за руки, отдернула широкие рукава выше локтей — та же расцветка.
— Это, скажешь, от бурной страсти? — подсказала она ему с горечью.
— Да, мам, от страсти. На мне всё быстро заживает, так что я не против, чтобы он забывался со мною. Ему со мной хорошо, не нужно сдерживать порывы. Так крепко обнимать свою жену он никогда не станет.
— А тебе? Разве тебе с ним хорошо? — допытывалась Лукерья.
— Да, мам, мне хорошо, — сказал Драгомир, однако глаза не поднял. — Ты же знаешь, что я не мог остаться дома, с отцом. Рогволод меня спас, я медленно сходил с ума. За это я ему благодарен. Рогволод ни в чем мне не отказывает. Слугам приказано угождать мне в любых прихотях. Княгиня меня терпит. Одна барыня, Дарья Адриановна, ко мне почему-то особо расположена. Представляешь, она взяла с меня клятву, что, когда Рогволод зачнет мне ребеночка, я непременно первым делом скажу ей, а она тайно вывезет меня из города и спрячет в далекой деревне, где князь не сможет навредить мне или ребенку. Забавно, да? Конечно, я легко поклялся, что так и сделаю, чтобы она не волновалась.
— А в чем ты поклянешься, чтобы не волновались мы с отцом? — жестко спросила Лукерья.
— В чем угодно, — покладисто согласился Драгомир. Ожег мать коротким взглядом, и та поняла, насколько за это время он успел повзрослеть. — В чем хотите. Только не заставляйте меня бросить его. Это мой выбор. Я хочу остаться здесь. Здесь мне ничто не угрожает, я в безопасности. Тем более я сын своего отца, а значит убить меня или покалечить будет очень непросто при всём его желании, в которое я не верю.
Он улыбнулся безмятежной улыбкой. Лукерья тяжко вздохнула:
— Раз так уверен, то оставайся. Что ж с тобой поделать.
Она обняла своего упрямого сына, такого непривычного в этой парче, в золоте, в его твердой убежденности, достойной лучшей цели…
Лукерья объяснила, где она сама теперь живет в городе, как найти аптекарскую лавку. Взяла с Мира слово, что он навестит ее в скором времени, что придет к ней немедленно, если князь его обидит. В конце концов, через боярынь или служанок княгини пошлет ей весточку, если его вдруг запрут в чулане и начнут морить голодом… На это ее предположение Драгомир расхохотался, как на сущую нелепицу.
На том и простились.
Лукерья покинула княжеские хоромы с тяжелым сердцем. Она считала себя старой, многоопытной ведьмой, а оказалось, что она многого в жизни не умеет. Например, отпускать повзрослевших детей, решивших идти собственным путем, для нее неприемлемым. И совершенно непонятным.
___________
Драгомиру стоило немалых усилий удержать улыбку ради спокойствия матери. На самом деле он не ощущал никакой уверенности в своем будущем. Слишком шаткое положение ему отвели в княжеском дворце. А самое плохое — он понимал, что занимает в сердце самого князя отнюдь не то место, на какое надеялся по первому времени, ослепленный показной ласковостью.
— Что извздыхался? — спросил его Рогволод наступившим вечером, прижав к своему боку мускулистой тяжелой рукой.
Они только что закончили упиваться взаимной страстью… Вернее, упивался князь, торопливо, по своему обыкновению жадно. И закончил Рогволод к досаде распалившегося и неудовлетворенного Мира слишком скоро, после чего не помыслил доставить наслаждение любовнику. Использовал его, точно гулящую девку, недостойную ласки и ответной заботы… Драгомир поморщился, прогоняя назойливое ощущение прочь. Он лежит головой на груди князя, тот лениво перебирает ему волосы — так что же еще ему нужно для счастья? Ослепительный пожар чувственности, какой Драгомир испытал в первые их ночи? Слишком много чести с того, кто носит женские тряпки и согласен именоваться «любовницей».
— Что невесел? — настаивал Рогволод, с неудовольствием ощущая холодок в повисшем молчании.
— Я надоел тебе, — просто сказал Драгомир. Без жалобных нот, без сожаления, таким тоном, как сказал бы: «Сегодня ветрено».
— С чего ты взял? — внутренне напрягся князь. Удержать мальчишку подле себя ему было необходимо, иначе вся затея развалится, как гнилой шалаш.
Затеял Рогволод ни много, ни мало — избавиться от лесного царя. Он давно мечтал заполучить весь правый берег Матушки в свое пользование, ибо сейчас город занимал только угол междуречья, ютился, точно нищая приживалка в доме у богатой родни. Заповедный Лес обступал со всех сторон, от правого берега Сестрицы огибал городские земли дугой аж до самых вод Матушки ровно напротив слияния ее с Куманьком. А леса Заповедные были богаты! Непуганным зверьем для охоты и отменной древесиной для строительства кораблей. Корабли же были нужны, чтобы по Матушке возить иноземные товары от Ярмарки до городов соседних княжеств или вовсе устроить постоянную связь с торговой столицей Бурого Ханства, что безусловно обогатит городскую казну.
Пригодится лес и для города — с притоком людей нужно будет расширяться, закладывать новые улицы… Новые улицы в Новом Городе — каково звучит! Музыка для сердца Рогволода. Дед отстроил крепость — внук сделает из захолустного городишки богатый град. Лакомый кусочек для прочих князей, для южных соседей, все его богатству позавидуют! Ну да Рогволод сумеет отстоять своё наследие, передаст процветающие земли сыну, который мощь рода упрочит и умножит…
Всё бы хорошо… Даже с язычниками почти получилось договориться — подкупленные Рогволодом старейшины болотного народа хитростью вывели самых прытких молодых вождей на битву, подставили под меч князя, не дав возможности вернуться живыми. Без вождей разрозненные деревеньки будут слушаться только старейшин — как и нужно, как и было задумано… Если б не Леший Царь, который спутал все карты.
Да и плевать на болотных нехристей! Рогволод войдет в силу — сами явятся с повинной головой, попросятся под его руку. Когда весь правый берег будет в его полной власти, язычникам можно пообещать столько отличной земли, что у них глаза на лоб полезут. Хоть левый берег Сестрицы им отдать можно, пусть протаптывают тропки. Там не болота, Рогволод лично убедился: в угодьях лесного хозяина земля плодородная, кажется, хоть палку воткни, и та мигом расцветет и яблоками обвешается. Кто ж не захочет переселиться в такой рай после гнилых топей!
Рогволод лежал, глядя в потолок, размышлял, что будет говорить на завтрашней встрече хитрым старцам. Сколько пообещать землицы, чтобы самому не прогадать и чтобы заручиться безусловной поддержкой поганцев? Если городские жители боятся и уважают Хозяина, то болотные язычники ему поклоняются, как божеству, почитают наравне со своими страхолюдными истуканами, вырезанными из цельных бревен. Захотят ли они вообще селиться на месте его дворца?..
И так не вовремя Драгомир пристал к нему со своей хандрой! Подумаешь, не удовлетворил мальчишку, тот уже и скис, о своей любви беспредельной забыл.
— Ты не ласкаешь меня так, как ласкал дома, — признался под нажимом Мир, смутился, покраснел, спрятав глаза под ресницами. — Всё-таки брезгуешь прикасаться ко мне.
Рогволод хмыкнул — в очаровании полуэльф переплюнул всех красавиц, что перебывали в княжеской постели! А заметил мальчишка верно: привезя в город, князь больше не стремился ему угодить в постели, не трогал его рукой, чтобы ускорить для него миг блаженства. Наелся Рогволод запретным, противно стало ласкать мужскую плоть. Нет, зад потискать — это завсегда с удовольствием! Хотя и «этой стороной» Мир начал раздражать, худосочен тылом по сравнению с настоящими женскими бедрами. Вот если б мальчишке грудь бабскую — ох разгорелась бы страсть в князе не на шутку!..
— Отныне твой дом здесь, разве запамятовал? — напомнил Рогволод.
Драгомир упрямо помотал головой:
— Наверное, никогда не привыкну. Тут даже стены другие.
— Чем же другие? — выгнул бровь князь. — Сруб и есть сруб, хоть в избах, хоть в теремах.
Мир улыбнулся:
— Сруб, говоришь! У отца дворец из несрубленных дубов построен.
— Это как же? — навострился Рогволод.
— Его дворец — одно большое дерево! Под корой живой сок течет, общие корни, стволы сращены воедино. Крыша из ветвей, лестницы, ярусы — всё живое.
— Ни единого гвоздя? — хмыкнул Рогволод.
— Ни одного, — рассмеялся Мир, робко играя пальчиком с завитками шерсти на груди любовника.
— А если корни подрубить, весь дворец разом зачахнет? — предположил Рогволод без шуток.
— Как же ты его срубишь, дворец огромен, — напрягся Мир.
— А если отравой землю вокруг полить? — не унимался князь. — Знаешь, от сорняков огороды поливают же.
— Что тебе наш дворец покоя не дает? — неуверенно улыбнулся Драгомир, приподнялся на локте, чтобы заглянуть в глаза любовника.
— А если огнем выжечь? — предположил Рогволод. И с удовлетворением заметил, как испуганно расширились зрачки в прекрасных очах полуэльфа.
— Зачем? — прошептал Драгомир, отказываясь верить.
— Твой отец должен подвинуться, уступить мне весь правый берег до самого Бурого Ханства. Мне не нужно далеко вглубь, от воды полосу в версту шириной хотя бы, достаточно для начала. Сравни, сколько у него народа и сколько у меня! Зачем ему столько земли? Нам нужны плодородные поля. Мне нужен лес для строительства города и грузовых галер. А мужики боятся царя, блеют, что больше сотни стволов Хозяин срубать не разрешает. Что сотня даст? Нужно больше! Много больше!
— Значит, для этого ты меня взял? Потому что я его сын? — тихо спросил Мир.
— Поговори с отцом, — кивнул Рогволод. Сам себя поправил: — Напиши ему письмо! С просьбой выделить тебе «приданое». — Он хохотнул.
— Я не стану у него ничего просить, — твердо сказал Драгомир. Хотел подняться с постели, но Рогволод неожиданно вскинулся, схватил его железной хваткой за шею сзади, стиснул без всякой жалости.
— Ты напишешь ему, — повторил князь, опрокинув любовника на постель и перехватив второй рукой за горло.
— Нет, — одними губами упрямо прошептал Мир. Он не дергался, не пытался вырваться. Он словно окаменел от горя.
— Царь даст мне всё, что я скажу! — объявил князь. — Потому что у меня ты, его любимый сопляк.
— Отец ничего тебе не даст, — прошептал Драгомир, печально улыбнувшись.
— Увидим, — ухмыльнулся Рогволод. В последний раз провел ладонью по щеке мальчишки, по груди, животу, стиснул мужской отросток в кулаке, не думая усладить. С удовлетворением князь проследил, что тот даже не поморщился, не позволил себе такой малости, как показать ему боль, порадовать Рогволода напоследок своим томным стоном.
— Если твой батяня не соблаговолит торговаться, я возьму силой всё, что мне нужно, — вкрадчиво сообщил Рогволод, пристально глядя в затуманившиеся льдом глаза. — И ты мне расскажешь обо всех слабых местах вашего лесного царства. Сколько у вас войска, сколько конницы, сколько пушек в крепостях — и так далее, всё по порядку.
Драгомир скривил губы в презрении, и Рогволод милостиво ослабил хватку на горле, позволяя говорить:
— Хочешь знать? Слушай же! У отца столько воинов, сколько деревьев в лесах. А леса его тянутся от северных морей до южных степей, от восточных гор до западных озер. У него столько коней, сколько в реках окуней. У него столько стрел, сколько игл на всех соснах вместе взятых. А с тобой, лживым ублюдком, одни шуликуны легко справятся, раздерут на лоскуточки, разгрызут на косточки!..
Рогволод с размаху ударил кулаком по бледному лицу. Драгомир замолчал, слизнул кровь с разбитых губ.
— Коли рассказывать по-хорошему не хочешь, тогда запоешь под пытками.
С этими словами князь взял бывшего любовника за волосы и голым стащил с кровати. Заставил пинками подняться на ноги, поволок через терем и палаты — распахнув двери, выставил на парадное крыльцо.
Зычным криком Рогволод созвал снующих по двору слуг, стражников, дружинников. Толпа собралась изрядная, все уставились, выпучив глаза.
Подождав, когда воцарится почтительная тишина, Рогволод поднял полуэльфа за волосы, чтобы тот не корчился возле его ног.
— Люди добрые, видали это? — выкрикнул князь глумливо.
По толпе прошел шепоток.
— Али князь не признал свою зазнобу? — хмыкнул самый бойкий из дружинников.
— А вот полюбуйтесь истинным обличием чертовки! — возвестил Рогволод и заставил сгорающего от стыда Мира развернуться к толпе лицом.
— Ведьмина дочка оказалась оборотнем перевёртышем! — огласил свой вердикт князь.
— Это как же? — изумились в толпе.
— Ночью был девкой, днем — парнем! — любезно пояснил Рогволод Всеволодович. — Да раскусил я его подлое колдовство! Лишил тайных чар, теперь навсегда со стручком между ног останется.
По двору пронесся смешок.
Рогволод же швырнул еле стоявшего на ногах Мира вниз по крутой лестнице, тот прокатился кубарем по ступеням, свалился в дворовую грязь.
Князь демонстративно отряхнул ладони. Распорядился:
— В цепи его! Да скрутите крепко, чтобы не вывернулся. За обман и колдовство казнить велю! Не сегодня, после назначу, когда.
Мира чьи-то сильные неласковые руки встряхнули, подняли. Его провели голым через широкий двор до темницы, придерживая сзади за шею, чтобы не думал удрать. Да не столько вели, сколько нарочно грубо толкали в спину, чтобы спотыкался и падал, умываясь грязью и неубранным конским навозом. Через десяток шагов так выпачкался, что о наготе можно было забыть… Драгомир хотел бы потерять сознание, но чернота перед глазами была обычная, ночная, разбавленная теплым огнем факелов. Он хотел бы забыться и умереть, но глаза четко выхватывали из круговерти какие-то детали, разум против воли искал, за что бы зацепиться, где бы найти лазейку для побега. Мир очень пожалел, что не выучился в свое время, как сестра, превращаться в птицу. Сейчас бы обернулся быстрокрылым соколом и упорхнул на свободу. Непременно нагадив напоследок Рогволоду на башку. От этой нелепой мысли Драгомир весело рассмеялся, в голос, за что получил пинок, упал, заработал ударов сапогами столько, что на все ребра хватило.
Проснувшийся и вышедший на крики однорукий и одноглазый пыточных дел мастер ловко управился с приведенным к нему полуэльфом, ставшим грязным, как свинья, вылезшая из навозной лужи. Одной рукой княжеский палач обмотал запястья тонкой крепкой цепью, щелкнул замком, за цепь затащил не сопротивлявшегося Мира вглубь своей обители, возле стены вздернул за руки вверх и подвесил за крюк, ввинченный в потолочную балку, расцарапав ладонь до крови. Мира боль отрезвила, он перестал хохотать. Всхлипнул и замолчал, когда однорукий окатил его ледяной водой из ведра.
И не зря проморгался от зловонных потоков и перестал отплевываться: разобрал, о чем говорят снаружи за неплотно закрытой дверью. Оказалось, Рогволод не вернулся в хоромы, он следовал за бывшим любовником, наслаждался «торжественным шествием».
— Развлекайся, только мордашку не трогай, — напутствовал мастера князь.
— Как изволишь, батюшка.
— И не пользуй, как девку. Если узнаю — а я проверю! — то сделаю из тебя евнуха, понял?
— Понял… Э-э, не понял, прости неразумного, князь. Это что за звание? Стольник знаю, егерь знаю. А этот… евнух? Нет, не слыхал! — Великая надежда на обещанные почести явственно слышалась в голосе однорукого. Драгомир едва снова не начал хохотать.
— А вот будешь не в меру любопытен, тогда и узнаешь, — ласково пообещал Рогволод.
От такой ласки Мира передернуло. А мастер заткнулся, видимо, прочитав по княжьей морде нечто такое, что сразу осознал свою оплошность, и титулованным быть резко расхотел.
— Я завтра поутру уеду, — соизволил посвятить мастера в свои планы князь, — приеду через день или два. Сделай так, чтобы к тому времени он был разговорчив, как старухи у колодца.
— Сделаю, не изволь сомневаться, батюшка, — опрометчиво пообещал однорукий.
— Если заговорит раньше, всё хорошенько запомни, мне отчитаешься, — приказал Рогволод.
— Не извольте… А о чем расспрашивать, князь?
— О том, как проникнуть во владения его отца, о войсках, укреплениях… Он сам знает, что я хочу услышать.
— А кто у него отец?
Драгомир фыркнул смешком, услышав последовавший удар. Похоже, Рогволод съездил пыточнику по уху для проверки слуха. Вон как заорал:
— Ты глухой?!
— Никак нет, батюшка князь! — струхнул мастер.
— Весь город уже знает, что он сынок Лесного Царя! — гаркнул Рогволод.
— Ох ты ж, какая птица!.. Благодарю тебя, князь! Спасибо! — мастер рухнул на колени и принялся с воодушевлением лобызать сапоги князя, между поцелуями сплевывая прилипший навоз.
— Что за дурь? — поинтересовался князь с брезгливостью.
— Так как же! — объявил мастер. — Леший-тварь меня руки лишил и глаза! Я чуть с голодухи не помер, если бы не твоя милость, князь, что приютил и работу дал мне, увечному!
Рогволод раздраженно пробормотал: «Не переусердствуй!» — и ушел.
Драгомир, вися на вытянутых руках, напрягся всем телом. Это было нехорошо. Очень нехорошо!
Скрипнула дверь, мастер вернулся, внес в темноту зловонного помещения масляную плошку с чахлым огоньком. Единственным глазом цепко оглядел издалека худое тело в подтеках нечистот, предвкушающее заулыбался.
— Ну что, Мирославушка, спать не хочешь? Нет? Вот и славно, я тоже успел вздремнуть. Поговорим по душам до утра? Я тебе сказку расскажу, про охотника и лесное чудовище, а ты мне песенку споешь. Петь будешь, пока не охрипнешь.
Драгомир молчал.
Упрямо молчал до самого утра. Не стонал, не мычал, не стискивал зубы. Хотя чувствовал всё, ощущал каждое прикосновение. Каждый разрез. Каждый укол и ожег…
— Так не интересно! — разобиделся бывший охотник, когда утром вернулся, проспав пару часиков после трудовой ночи, и обнаружил все раны зажившими. Эльфийская кровь не позволяла изувечить тело.
Драгомир не смыкал глаз за предоставленные часы передышки. Боль не давала сосредоточиться, на чары не хватало сил. Впрочем, в отличие от сестры, в колдовстве он был отчаянно слаб… И всё же он додумался, как может избавиться от своего палача. Собрав всю волю в узел, сосредоточив оставшиеся крупицы силы — Драгомир ударил, когда пыточник подошел достаточно близко… Только вот чары рассыпались об него, что горох о стену, однорукий лишь пошатнулся, не ожидав удара.
С удивлением мастер поглядел на пленника, так смело не отводившего колючих глаз. И заулыбался гнилыми зубами, распахнул на груди рубаху, показав вырезанные на коже линии, рубцы, кривые, бурые, складывающиеся в сильнейший охранный знак.
— Что, подавился, гадёныш? — торжествовал бывший охотник. — Я все сбережения, что были за душой, отдал приехавшему на Ярмарку басурманскому колдуну, чтобы он мне сделал оберег, да такой, что никогда не потеряется и никто не отнимет. Больше твой батя мне ни черта не сможет сделать! Выкуси!
Вдоволь отходив пленника плетью с колючками на хвостах, мастер ласково потрепал его по щеке и сообщил, что сбегает к кузнецу за проволокой, пообещал скоро вернуться.
Сквозь красное марево, сквозь стук в ушах Драгомир кое-что расслышал, кое-как понял, что пыточник недалеко отошел, его перехватила женщина со знакомым голосом. Мир вспомнил ее имя: Дарья Адриановна, боярыня, что за ним приглядывала с момента появления в тереме, ближайшая наперсница княгини.
— ...За что ж ты, барыня, змеей на меня шипишь? Я честно выполняю свою службу!
— Вот уедет князюшка…
— Вот пусть сперва уедет.
— …И княгиня тогда тебя собакам отдаст! — пригрозила боярыня. — Не смей мальчонку трогать!
— Кто ж его трогает? Припугнул только. Спит он теперь, не пущу тебя! Бедняжка всю ночь рыдал со страху, я его водой отпаивал, чтобы не икал. Нешто вы крики его слыхали истошные, что так скверно обо мне думаете? Неужто я такого паренька ладного увечить стану?!
— Смотри у меня! — бессильно пригрозила боярыня, прежде чем отступиться.
А Драгомиру от заботы этой незнакомой женщины сделалось так тошно, что слезы полились. И не мог он унять этот поток, щипавший глаза. Слабак, беспомощный кутёнок, который попусту лаять горазд, а дали ему тычок — и зубы пообломали. Захотел свободы! Захотел любви! Решил самостоятельность проявить, ушел из дома, рассорился с отцом. Матери наврал. Он теперь даже не может позвать родных на помощь — из города до Леса не докричаться! Да и какое он имеет право просить о помощи, если не достоин их заботы? Если заслужил свои мучения собственной глупостью?
Вернувшийся пыточник обрадовался слезам пленника, как крестьянин не радуется дождю после засухи. Дал выплакаться, сам в это время что-то из принесенной проволоки крутил одной рукой, зажимая другой конец гибкой стальной нити ногами. После дал пленнику напиться воды. Спустил с крюка. Справился с неловкими брыканиями играючи, мастерски. Распял на земляном полу, зацепив лодыжки проволочными скользящими петлями, больно впивавшимися в плоть всё глубже и глубже от каждого безмолвного рывка. А молчал Мир уже не по своей воле: пыточник рот ремнем перетянул через затылок, распялив челюсти, больно растянув щеки, а сверху на голову соломенный тюфяк навалил…
Через время, показавшееся вечностью, палача позвали, пришлось ему бросить увлекательное занятие, пойти открыть дверь. Женский голос потребовал предъявить «Мирослава Яровича». «Княгиня!» — с ожегшим стыдом понял Драгомир, из кошмара боли возвращаясь в мутное сознание.
— Урод! Убийца! Чтоб тебя черти драли! Вместе с твоим князюшкой, чтоб вам обоим пусто было! — зашипела на пыточника боярыня, сопровождавшая княгиню. Та, побелевшая до зелени, не осмелилась переступить порог, согнулась в пояс от тошноты, едва кинув взгляд на пленника, лежавшего в луже собственной крови.
— Прости, Мирославушка, мы не могли при князе вмешаться! — заохала над ним боярыня, а у него не осталось сил глаза разлепить, только головой дергал на каждое осторожное ее прикосновение, отзывавшееся новой пыткой. — Ирод только-только укатил со двора, обещался рано ускакать, да как специально задержался. Эх, что ж ты не кричал-то! Я этому уроду поверила на слово, понадеялась, что он прямь тебя не тронул… У, сволочь! Не жить тебе, раз своей госпоже княгине в глаза врешь!
Боярыня закутала Мира в простыню, моментально пропитавшуюся кровью. Драгомир отстраненно удивился, откуда в нем столько крови. Пока барыня и две доверенные служанки тихо переговаривались, примериваясь, как бы ловчее поднять и унести жертву палача, не причинив еще большей боли, Мир мучительно сгорал от стыда, беспомощно ёжась под простыней. После забав пыточника он не мог ни встать, ни рук поднять. Даже попытка пошевелить пальцами отзывалась острой режущей болью.
— Ох, что там такое? — С необычной для такой тучной особы прытью боярыня кинулась к двери, привлеченная чередой громких хлопков.
У Драгомира под зажмуренными веками плясали разноцветные вспышки. Эти вспышки в сочетании с донесшимися хлопками взрывов напомнили ему «огненные небесные цветы», которые однажды в его детстве отец привез с Ярмарки. Яр тогда запустил непонятные шары в небо, где начиненные порохом снаряды с оглушительным грохотом рассыпались чудесными яркими огнями — при этом до одури напугали Лес, заполошно принявший «шутихи» за невиданный небесный пожар…
— Мирош! Мирош!!! Что они с тобой сделали?! Драгомир, не смей умирать у меня на руках! — закричала ему в лицо Милена. Ее голос проник сквозь ватную тишину, безжалостно возвращая к действительности и режущей боли.
Драгомир с трудом открыл глаза шире, поверил: вправду сестра. Как она здесь очутилась? Неужели впрямь почувствовала, что ему плохо?
— Кто?! — потребовала указать виновных Милена. Не разобравшись, накинулась на боярыню, схватила ее за грудки, взялась трясти, словно кисель бултыхала.
— Милка, нет… — шевельнул высохшими губами Драгомир.
— А кто? — безропотно отпустила женщину лесная царевна, буркнула извинения.
— Урод этот! Безрукий! Сбежал! — обнаружила пропажу Дарья Адриановна, едва дыша от потрясения и трясения. Всплеснула руками, хотела бежать искать. Но дверь перегородили, в темницу вошел незнакомый Миру человек с длинными седыми волосами.
— Ванечка! — кинулась к нему сестра.
— Если вы о палаче, он далеко не удрал, — негромким глубоким голосом сообщил незнакомец. Драгомир догадался, что это, должно быть, и есть отцов некромант, за которого Милена собралась замуж.
— Убить его мало! — всхлипнула княгиня, невидимая для Драгомира, остававшаяся где-то снаружи.
— Совершенно верно, поэтому я оставил его жить, — кивнул Сильван. — Лишил второй руки и последнего глаза — и отпустил. Пусть медленно гниет заживо. Не умрет, пока плоть не осыплется с костей, а потом неприкаянным скелетом побродит годик-другой, народ пугая.
— Ванечка, ты у меня такой выдумщик! — восхитилась Милена, в нервном волнении не находившая себе места.
В отличие от невесты, некромант не суетился. Обсуждая участь палача, он изучал положение жертвы. Покачал головой, цокнул языком. И сказал нечто неожиданное:
— С ранами Яр разберется, тут всё несложно, за пару часов залечит. А вот магия в тебе, малыш, пробудилась страшно запутанная! Я сейчас сниму боль, не бойся.
От прикосновения его прохладной ладони к пылающему лбу действительно сделалось гораздо легче. Драгомир в блаженстве прикрыл глаза, но строгий окрик не позволил уплыть в заслуженный обморок:
— Нельзя! Потерпи, малыш, не теряй сознание, я знаю, ты можешь, ты выдержишь. Сейчас в тебе переплелись два потока ужасной силы: дар жизни и дар смерти. Если забудешься, дар смерти выпустишь наружу.
— И что тогда будет? — не утерпела, влезла с вопросом Милена.
— Он переродится в злобную нежить. Нечто подобное я только что сотворил из палача, но у того человека не было эльфийского бессмертия, он не умел колдовать и он не обретет способность выпивать жизнь окружающих существ. — Сильван поймал ее мелко дрожащую руку и ладонью приложил к голове Драгомира, к затылку: — Поделись капелькой силы с братом.
— Да я сколько скажешь! — с готовностью отозвалась Милка.
— Капелькой! Для равновесия, — повторил Сильван. — Похоже, от меня ему достался талант к некромантии, который доселе дремал, глуша также и магию целительства, унаследованную от Кса… от Яра. Он раньше жаловался, что не может овладеть простейшим колдовством?
— Постоянно ныл! — кивнула сестрица-ябеда.
— Пытки послужили толчком к пробуждению обеих взаимно противоположных энергий. Я даже не представляю, как мы будем расплетать эти потоки, в его теле невообразимые узлы и петли. Теперь понятно, почему Яр с ним так намучился во время беременности… Милена, можешь отойти. Мы обязаны как можно скорее доставить малыша к отцу.
Драгомир шевельнул губами, пытаясь выразить свое недовольство: этот маг упорно называет его малышом! По какому праву? Он же близнец его невесты!.. Мир поймал самого себя на каком-то непривычном пьяном веселье, будто внутри него клокочут два родника, смешиваясь и выплескиваясь радостно вверх — в голову, что ли?.. Сильван снял с себя черную длинную мантию, закутал Мира поверх алой влажной ткани, и осторожно поднял его на руки. У Мира от резкого разворота всё вокруг перед глазами закружилось. Он зажмурился, уткнувшись лбом в грудь мага.
— Я держу тебя, всё хорошо, — шепнул ему некромант. — Только не теряй сознание, умоляю!
— Там вас ждут, — кивнула боярыня в сторону двери.
Перед входом в темницу действительно выстроились пугающей шеренгой вооруженные дружинники.
— Всё в порядке, — успокоил всех Сильван, — это теперь мои мертвецы.
Княгиня не сдержалась, упала в обморок на руки клацающих зубами служанок.
Сильван переступил порог, за ним не отставала Милена. Драгомир поморщился на ударивший в глаза даже сквозь зажмуренные веки яркий солнечный свет.
— Малыш, посмотри, пожалуйста, — попросил Сильван.
Мир послушно, но нехотя открыл глаза и повернул голову, взглянул на дружинников и слуг, что некромант назвал мертвецами. На покойников они не были похожи, никаких видимых ран, никакой крови. Драгомир равнодушно скользнул взглядом по неподвижной шеренге — и воззрился на огромную дыру в частоколе. Стену, ограждавшую княжеские хоромы, прожгли круглым залпом огня, проделав идеально ровный проход рядом с запертыми неприступными воротами. Также превратилась в прах половина дозорной башенки, что возвышалась сразу за воротами. Видимо, залп огня пролетел гораздо дальше частокола — Драгомир скосил глаза и хмыкнул на прожженную дырищу в главном тереме, оставшемся без крыши и передней стены. Теперь ясно, что такое громыхало, как шутихи.
— Малыш, не отвлекайся, ты еще и не такое сам научишься вытворять, со временем, — пообещал некромант. — Пожалуйста, прикоснись к этим мертвецам. Постарайся забрать себе силу смерти, в них заключенную. Милена, помоги брату, у него руки не двигаются из-за перерезанных сухожилий.
— Угу! — Сестрица выпутала из-под мантии и кровавой простыни немощную руку, сложила пальцы в кулак, кроме указательного, который выставила вперед. — Так?
— Умница, — похвалил невесту маг.
Вдвоем они держали Мира, как будто не обращая внимания на то, как его колотит под черным бархатом мантии. Маг мысленно приказал первому мертвецу шагнуть ближе, что неупокоенный покойник покорно исполнил, ткнувшись грудью в выставленный палец. Драгомир снова зажмурился, пряча слезы бессилия… И тотчас забыл плакать, распахнул глаза, глотнул воздух открытым ртом, ошеломленный неожиданно хлынувшим потоком темной, но какой-то приятно сытной мощи. Через кончик указательного пальца, которым Милена дотронулась до мертвеца, поток промчался по руке и спиралью скрутился в часто забившемся сердце. Мертвец рухнул, рассыпался на земле серым пеплом.
— Простите, мы, пожалуй, пойдем, — пролепетала боярыня, делая знак служанкам скорее отнести княгиню в безопасное место.
На женщин никто не обратил внимания. Так же не обращали внимания некромант и его подопечные на прочих обитателей княжеского двора, что притаились по всем доступным щелям и укрытиям и оттуда не сводили с них глаз. Даже лошади понимающе не ржали, коровы понятливо пригнулись в своих коровниках. Никто из челяди больше не смел приблизиться к непрошенному гостю, который одним движением руки сотворил вихрь огня, пробивший всё на своем пути лучше пушечного ядра, а вторым движением руки заставил стражу и дружинников пасть замертво, а потом вновь подняться, мертвыми.
— Ну как? — спросил Сильван у близнецов.
— Щекотно, — пожала плечами Милена.
— Можно еще? — попросил Мир, облизнув пересохшие губы.
— Можно, малыш, пей на здоровье, — мягко улыбнулся маг. — Я убил их ради тебя, пей.
Мертвецы послушно подходили один за одним. Следующим приходилось неуклюже переступать через холмики пепла, оставшиеся от предшественников.
— А как вы меня нашли? — раскрасневшись, осмелился спросить Мир. — Неужели я звал на помощь?..
— Нет, я тебя не слышала, — надула губы Милена, продолжая держать его руку. — Но мог бы и позвать, в самом деле! Я беспокоилась за тебя, дурака! А нам про твоего князюшку рассказал теремной домовой. Как только стало возможно, он отослал свою кикимору к берегу Матушки, та выкликала Лещука Илыча, Лещук Илыч пересек реку и позвал Лильку, а уж Лилька растрезвонила по всему дворцу. Скажи спасибо, что папка второй день кукует с Щуром на болотах, не то бы ураганом разметал весь город к лешей бабушке.
— Спасибо, — растерянно произнес Мир. Не понял: — Как это — с Щуром? Он же помер?
— Он-то помер, а Ванечка его поднял, молодого и нового, — заулыбалась гордая невеста.
— Этому я тебя тоже научу, — пообещал Сильван удивленному Миру. — Причем если мне с вашим Щуром потребовалась помощь Яра как целителя, то ты, малыш, в подобном случае сможешь со всем управиться самостоятельно. Редкий целитель сможет и захочет работать в связке с некромантом, а тебе напарника искать не придется — совершенно уникальный дар!
— Ох, здорово! — восхитилась Милена. Сказала брату: — Не хлопай глазами, кушай! Поглощай, то бишь. Я тебе потом всё подробно расскажу, я всё сама видела.
За разговором и мертвецы закончились. После последнего Сильван строго сказал, что добавки нельзя, ибо переедать, то есть нарушать баланс энергий, вредно. Мир сыто вздохнул и разрешил нести себя к реке, где их дожидалась лодка и Лещук Илыч со своей мокрой ватагой.
Так удачно получилось, что там же они встретились и с Лукерьей Власьевной. Только сели в лодку и собрались отчалить, как услышали ее оклик с высоты откоса. Запыхавшаяся встрепанная ведьма бежала через весь город, не останавливаясь даже, чтобы дыхание перевести — от лавки сперва к княжеским хоромам, там ей кто-то молча указал трясущейся рукой в сторону реки, пришлось бежать дальше.
Дарья Адриановна еще с вечера тайно отослала ей записку в аптеку, но лавочка была некстати заперта: лекарь не вернулся из похода за травами, а ведьму вызвали в помощь к повитухе на сложные роды. Так что лишь утром Лукерья узнала о том, что произошло на княжеском дворе — и сразу же поспешила к сыну.
Однако все эти объяснения она отложила на потом:
— Что стряслось-то? Его избили, да? Ох, как сердце чуяло!..
— Простите, я должен помочь ему разобраться с пробудившимся даром смерти. — Сильван отказался передать стыдливо притихшего Мира матери.
— Смерти? — не понимая, повторила ведьма.
— Некромантии, — пояснил маг.
— Мам, это Ванечка! Мой муж! — представила матери своего жениха Милена. — Правда, он у меня красавец?
Лукерья растерянно кивнула. Дочь помогла ей забраться к ним в лодку, и Лещук Илыч дал отмашку водяницам отвести лодку на родной берег.
— Вот папа обрадуется, что ты тоже вернулась! — щебетала осчастливленная Милена. — Папка мне запрещал без тебя замуж выходить! Вот теперь, как Мирошку на ноги поставим, так свадьбу и сыграем, правильно?
— Почему у Мира руки не двигаются? — заплакав, спросила Лукерья, отмахнувшись от дочки. — Что с ним там сделали?
— Вам лучше не знать, — поджал губы Сильван, крепко обнимая молчащего Мира, который втянул голову в плечи и как мог зарылся глубже в мантию, стараясь скрыться от материнских глаз. — Яр всё исправит, не сомневайтесь.
— Ванечка уже всех наказал, мам, уж поверь! — громко тарахтела, не унималась Милена, для которой слезы матери стали последней каплей. Она торопливо свесилась с лодки и принялась плескать себе водой в лицо, в чем водяницы ей немедля принялись с воодушевлением помогать, так что вскоре все волосы вымокли и верх платья тоже. — А князя Мирош сам прибьет, когда поправится! Да, Мир?
— Угу, — вздохнул Драгомир, уткнувшийся носом в воротник мага.
— Теперь можешь поспать, мы расплели самый опасный твой узел, — шепотом разрешил ему Сильван, когда лодка мягко коснулась берега.