Страница 3 из 91
— Пообещай мне, что ты не замкнёшься в себе… — прошептала она сквозь потрескавшиеся губы. — Я не хочу, чтобы тебе было больно, не хочу, чтобы ты отгородился от людей и похоронил себя под обломками старых надежд. Обещай, что когда встретишь новую любовь, ты не поставишь на пути к ней воспоминания обо мне…
— Я буду любить тебя вечно… — он погладил её по голове, покрытой тонкими, словно тополиный пух, волосами и коснулся губами лба, который после неудачной химиотерапии белел точно снег.
Одинокая слезинка сбежала по щеке и капнула на её ладонь. Секунду назад она сжимала его пальцы, но теперь безжизненно лежала на тонком больничном покрывале.
Я коснулась экрана планшета, остановила фильм и откинулась на подушку.
Сколько не пересматриваю, а всегда плачу в этот момент…
Джеймс Торн великолепен. Лучший драматический актёр нашего времени, чтобы ни говорили высоколобые критики! Палец скользнул по таймлайну и вывел на экран кадр в начале фильма: героиня впервые замечает персонажа Джеймса.
Мой недостижимый идеал с аристократической небрежностью опирается на парапет гудзонской набережной. Ветер треплет светлые прямые волосы, что ниспадают до плеч и обрамляют волевое лицо настоящего мужчины, а глаза соперничают по глубине с бирюзой летнего неба.
Непроизвольно облизываю губы. Если не сделаю этого, то попросту не смогу заснуть. Переворачиваюсь на живот, использую подушку как подставку для планшета. Не могу оторваться от его лица, ведь Он смотрит только на меня.
Одна ладонь проникает под свободную футболку и сжимает грудь, а другая ужом скользит по животу под ремешок тесных джинсов, на секунду замирает между ног, а затем начинает медленный танец вокруг набухших от желания лепестков.
Сквозь полуопущенные ресницы я раздеваю моего кумира взглядом. Он будто сходит с экрана планшета и незримым призраком обнимает меня. Зрение туманится. Кажется, что я не на кровати в ярко освещённой комнате, а в бескрайнем пространстве из мягкого, словно пастель, света. Он обволакивает, нежно перетекает по коже, ласкает как руки Джеймса Торна.
Ладонь между ног замирает, и я непроизвольно начинаю двигать бёдрами, представляя, как мой кумир наваливается сверху, прижимает к кровати...
Гладкие, точно шёлковая лента, пальцы едва касаются спины, а затем резко ныряют вниз и обхватывают полные груди, словно пленников заковывают соски между пальцами, и ритмично стискивают их в такт движениям моего тела. Сильнее… Мягче… Вдох… Выдох…
Стоп!
Это же не руки Джеймса!
И не мои!!!
Оборачиваюсь, но в тот же миг реальность взрывается в сознании фейерверком блаженства. Я дрожу от удовольствия, тело выгибается как прут ракитника и через плечо, сквозь слёзы наслаждения, вижу Тамару, соседку по комнате для вожатых «Артека».
Она с хохотом скатывается с кровати, уворачивается от брошенной вслед подушки и с возгласом: «Видела бы ты своё лицо!» — прячется за дверью ванной комнаты.
Вот же развратница!
Уже сто раз просила её оставить эти игры! Говорила же, что мне нравятся только парни!
Я ещё дрожу от последних уколов оргазма, ещё слаба для того, чтобы поймать и как следует проучить эту нахальную бисексуалку. По крайней мере, как уверяла сама Тамара, она не идейная лесби и у неё есть молодой человек, который не знает о её «секрете».
Впрочем, в этом плане я и сама не без греха, но то было не вполне добровольно и… давно.
После смерти мамы отношения с отцом, словно поезд, ухнули под откос. Повторно он так и не женился. Нет, красоток в его жизни хватало, но я навсегда запомнила, как однажды застала папу в спальне плачущим над маминой фотографией.
Из лучшего друга он сначала превратился в строгого родителя, а затем в отстранённого опекуна. И с каждым годом стена между нами лишь крепла. Я не винила его. Проблема крылась только во мне. Ведь взрослея, я всё больше напоминала ему любимую жену, маму в молодости, на которую походила будто клон из фантастического фильма.
Потому я не спорила, узнав, что старшие классы школы мне придётся оканчивать в закрытом пансионе для девочек из семей высших чиновников. Наоборот, когда он обнял меня на прощание перед коваными воротами подмосковного особняка, я обрадовалась. Не расставанию, а тому, что стена между нами дала трещину; тому, что меня обожгло такой смесью вины, тепла и любви, которых я не чувствовала последние годы. Отец не мог высказать этого, но кольцо его рук, его глаза оказались ярче любых слов.
И тогда я поклялась именем мамы, что стану таким человеком, которым папа сможет гордиться; что никогда не подведу его и не заставлю волноваться за мою судьбу.
Вот только добиться желаемого куда сложнее, чем обещать.
Нет, учёба затруднений не вызывала, но вот общение со сверстницами…
Сказать что в элитном, затерянном в подмосковных лесах пансионе процветала особо тесная дружба между воспитанницами — ничего не сказать. Отношения завязывались и распускались бутонами словно розы на перголе в саду за старинным особняком.
От пансиона до ближайшего городка больше сотни километров. Разумеется, никакой мобильной связи, а в интернет доступны только образовательные сайты и новостные порталы. Даже весточки родителям ученицы писали исключительно на бумаге.
Чего же ещё в подобных условиях стоило ожидать от молодых женщин, изолированных от общества, от соблазнов большого города и общения с парнями? К тому же в том возрасте, когда гормоны бушуют в крови яростнее, чем шторма у мыса Горн?!
Вот только меня подобная «дружба» с одноклассницами не интересовала. Разумеется, поначалу я прослыла «недотрогой», а уж затем «чокнутой моралисткой». Возможно, стоило пожаловаться отцу, но я не хотела предстать перед ним жертвой обстоятельств. Раз он устроил меня в самую престижную школу страны — я собиралась закончить её на «отлично». Решила, что лучше пожертвовать частью себя, чем увидеть разочарование на его лице.