Страница 5 из 20
Вместе они идут к дому, который видно уже отсюда. Марк трется о руку хозяйки, толи успокаивая, толи пытаясь понять. На провожатого он реагирует спокойно, хотя до сих пор насторожен: если уж в первый раз ему не удалось защитить свою драгоценную Нину, то в этот раз он точно справится!
Идут молча, совсем не зная о чем говорить. Каждый думает о своем и все же не выпускает ладонь другого. Это залог вечности и покоя, который никому не хочется нарушать. Хотя бы до прощания. Кожа к коже. Линии жизни соприкасаются друг с другом и расходятся вновь. Кто бы заметил свою реакцию на это прикосновение! Кто бы понял! Но что с них взять? Они всего лишь два потерянных в себе человека на этом колесе жизни.
Когда Нина выходит на своем этаже ее начинает бить мелкая дрожь. Будто что-то упущено и потерянно. Не спасают ни мысль о том, что все уже хорошо, все закончилось, ни приятная тяжесть от поводка Марка. Она оборачивается, успевая на самое закрытие дверей лифта.
- Подожди!
Замершие створки расходятся. Максим вовремя успевает нажать на кнопку ожидания. Он и сам не хочет ехать дальше, пока не убедится, что она дошла до квартиры. Но в этом мало что можно изменить. Не пугать же ее присутствием за спиной, пока она будет отпирать дверь?
- Как тебя зовут? - девушка хватается за свою единственную соломинку, которая может связать ее с ним, как утопающий хватается за спасательный круг, забыв, что нужно выплывать самому.
- Максим. Орлов, - художник совсем не может привыкнуть к ее мелодичному, какому-то правильному голосу, от которого по телу бежит электрический ток вперемешку с мурашками.
- А я Нина! Сельева...
- Будь осторожней, Нина, - юноша отпускает лифт дальше и створки окончательно закрываются. Уже за закрытыми дверьми он слышит ее выкрикнутое "спасибо" и улыбается. Этим вечером улыбка так и не сходит с его губ.
Сама не своя девушка доходит до квартиры. Пропускает вперед Марка и просто падает на колени около входной двери, подперев ее изнутри своей спиной. Спрятавшаяся за теплом руки Максина истерика наконец добирается до нее, унося все боли, печали и страхи вместе со слезами. Она еще долго не может успокоиться, обнимая Марка, который просто не в состоянии сейчас ее успокоить.
Нина всхлипывает почти до полуночи, лишь потом забываясь тревожным забытьем, согреваемая несколькими одеялами и любимым псом, всегда понимающим любые ее состояния. Лишь под утро жуткая дремота сменяется сном, в котором зеленые глаза становятся символом тепла и уюта.
Несколькими этажами выше так же до поздней ночи не спит художник. Он с самого своего прихода лишь задумчиво разглядывает потолок, улегшись на полу в ворохе своих же рисунков. Максим и сам не понимает, что пытается найти там, но образ девушки раз за разом всплывает перед глазами, не желая покидать его. Греющаяся на его груди кошка совсем ничего не знает о мыслях юноши, но всеми своими силами не может догадаться, как так легко у кого-то удалось приоткрыть дверь в его сердце. Сенька засыпает с этой маленькой тайной в жёлтых глазах уже после того, как начинает дремать художник.
За окном немой свидетель-снег продолжает падать и кружиться до самого утра.
***
Нина проснулась на самом пике рассвета, окунувшись в новый день с первыми лучами солнца. Ни что вчерашнее не было забыто, все стало еще отчетливее, будто события, оставшиеся позади, сложились из раздробленных кусочков в общую картину. Имя "Максим" еще чувствовалось терпкой мятой на языке, а глаза жгло от пролитых вечером слез. Ее хрупкое сердце стучало ровно и громко, оставаясь почти единственным источником звуков в квартире. Жизнь начиналась заново.
На часах было около восьми: самое время для зимнего рассвета. Девушка, встав и растревожив при этом Марка, подошла к окну, за которым дневное светило в очередной раз пыталось обогреть северный город почти на самом краю земли. Его лучи, мягко вливаясь в окно, выглядывали из-за не сбежавших еще облаков, похожих на разлитое по голубой скатерти молоко; отскакивали солнечными зайчиками от стекол соседних домов, отражаясь на стенах и дорожках всего города. Именно сейчас Нина поняла, что от былых переживаний не осталось и следа. Всех их заменили тепло солнца, свет и неугасимое желание жить. Она чувствовала себя неоправданно здоровой. Как будто ее живое горячее тело совсем не принадлежало ей - маленькой юной бабочке, неведомо как оказавшейся в удивительно жарком и прекрасном круговороте зимы. Такое же чувство бывает лишь когда с тебя снимают надоевший до колик гипс. Чешется все, что угодно. Даже волосы, кажется, приходят в неуловимое тонкое движение, пробуждая к жизни весь организм. А ты боишься пошевелить не только "отремонтированной" частью себя, но и всем остальным своим естеством, готовым выплеснуть энергию в бурлящее варево дня.
Погрузившись в это великолепно-радостное состояние, девушка громко рассмеялась, открывая шире шторы, перекрывающие часть проникающего в комнату солнечного света. С дивана на ее голос отозвался Марк, не меньше радовавшийся тому, что хозяйка наконец-то стала самой собой. Он более всех в этом мире был уверен в том, что она достойна счастья. А значит тучи, разойдясь однажды, уже не вернуться для того, чтобы накрыть своим тяжким покрывалом эту квартиру, распугивая громом и молниями устоявшееся счастье и грозы.
- Ну, что, Марк? Начнем возвращать жизнь в прежнее русло, да? - громко спросила Нина, понимая, что останавливаться сейчас на том, что имеешь, вновь вернув себя в колею темноты и грусти, равноценно смерти. Жестокой, страшной и самой нежеланной. На вопрос ей ответили громким лаем. Пес тоже надеялся на лучшее.
Оказавшись в маленькой кухоньке, словно светившейся изнутри от солнечных лучей и ярко-желтых стен, она первым делом накормила собаку. Не хватало еще заморить голодом единственного друга! Затем приготовила себе кофе, по счастливому недоразумению умудрившись его не сжечь, и сама села завтракать, утягивая из небольшой миски одну за другой маленькие, чуть зачерствевшие печенки. Помнится, она сама готовила их еще неделю назад, убив на это немало времени и сил. Только теперь, по прошествии времени, она осталась довольна результатом, который раньше не приносил ей ни грамма радости.