Исполнитель желаний

— Ценные ли они? Кто бы знал, матушка…

Гай задумался. Бродяга по кличке Антиквар всегда говорил, что одна и та же вещь может стоить очень дорого, а может и ничего не стоить, всё зависит от рук, в которых она оказалась. Антиквар был хитёр как бес и невероятно скуп, только так и выживал в Заброшенных Верфях — все догадывались, что если он у кого-нибудь что-нибудь покупает, то уверен, что продаст это минимум вдесятеро дороже. «Я нигде ничего подобного не видел, — заявил он Гаю, разглядывая одну из фигурок, — но, по моему опыту, вряд ли это очень древнее, слишком уж чисто обработаны поверхности — никаких шероховатостей. Да и материал странный, не эбеновое дерево, хотя очень похоже, я видел его не раз, и чёрный палисандр видел, и тёмную кость… Да и не каменные твои фигурки — лёгкие больно. Забери их, Иверри, черти на них начихали, не жди прибыли, наверняка безделушки из какого-нибудь сверхпрочного пластика, который тоннами выпускает химическая промышленность. И грош им цена в базарный день. Я вот у тебя лучше чемодан куплю. Здорово крепок…»

— Моя мать любит рассказывать на рынке, что эти статуэтки обладают магической силой, — вымолвил Гай, найдя глазами старика, — и иногда мне кажется, представьте себе, что в этой болтовне есть доля истины, порой они даже снятся мне, как будто в них содержится что-то живое, некая энергия, душа, которая даже копиям передаётся… Ведь заключена она не столько в фигурке, сколько в самом образе… Такая душа…

— Идея? — подсказал Друбенс.

— Да, пожалуй… И поэтому я стал писать эти слова, пусть у каждой фигурки будет своё имя… Я так долго смотрел на каждую, пока шлифовал и полировал копии, что поневоле думал: создавший их, кем бы он ни был, он ведь в них что-то вкладывал… Взгляните, — Гай встал и подошёл к серванту, где на одной из полок в ряд стояли готовые на продажу статуэтки, — каждая из них — попытка передать суть определённого явления в образе молодой женщины. Вот эта, например… — он взял в руки фигурку девочки с маленьким древесным листочком на ладони — богатство, потому что самое ценное — это жизнь. А эта… — он показал Друбенсу сидящую на коленях девушку с распущенными волосами и разбитым сосудом, прижатым к груди, — время, потому что его не вернуть, как воду, сочащуюся из треснувшего кувшина, ну а это, — Гай коснулся третьей фигурки, стройной женщины в длинном одеянии, смыкающей руками обруч, — смерть — ведь в конце будет то же, что и в начале…

Гость вдумчиво слушал, пощипывая двумя пальцами свою остроконечную бороду.

— Люди лишены способности передавать друг другу мысли на расстоянии. Иногда я об этом жалею, — проговорил он, делая шаг к серванту со статуэтками, — но так ли это на самом деле, — Друбенс встал рядом с Гаем и осторожно взял в руки фигурку девочки с листком, пальцы оставили на ней тёмные следы, повредив тончайший слой гипсовой пыли, осевшей на материале, — художественное творчество, на мой взгляд, призвано служить именно этой цели. Передаче мыслей. Автор может находиться как угодно далеко, на другом конце света, он может быть давно мёртв, в конце концов, но его произведение должно говорить его голосом с каждым, кто на него взглянет. Истинная цель любого художника — именно этот голос, вечный, незатихающий голос, способный пронзать пространство и время; средства выразительности лишь служат ему, делая его звучание чище и полнее, они не являются для подлинного художника самоцелью. Эти статуэтки красивы… но не в этом суть. Содержание произведения никогда не исчерпывается его эстетическим эффектом, как и чувственный позыв к творчеству гораздо глубже его внешних причин. Вы правы, Гай, у каждой из них есть душа.

Иверри копошилась у очага. Волна тёплого воздуха принесла крепкий сладковатый запах обжаренной колбасы. Друбенс проглотил слюну, подумав об её красноватой скворчащей корочке. «Даже если мне и предложат, следует отказаться, хотя я, признаюсь, голоден…» Тут он заметил ещё одну статуэтку, деревянную, она не была ещё совсем закончена, оставалось отполировать нижнюю часть и подставку, она стояла в глубине полки, и другие статуэтки заслоняли её собою.

— Можно? — Друбенс вопросительно взглянул на Гая.

Тот кивнул. Осторожно отодвинув «мечту» — фигуру со светящимся шаром, парящим между ладоней, «возмездие» — девушку с зеркалом и кинжалом, направленным в него, и «судьбу» — существо с двумя головами, глядящими в разные стороны, Друбенс бережно взял в руки деревянную фигурку.

Она изображала мальчика. Юношу. Пробуждающиеся в нём силы природы превращали его в мужчину постепенно, работа их ещё не была закончена совсем, но он уже не был ребёнком — сверкающая дерзость подбородка, посадка головы, развёрнутость плеч — всё это было в нём уже мужское: страстное, сильное, устремлённое в будущее. В то же время такая хрупкость, невинность и чистота читались в изгибах стройных молодых рук, подносящих к губам флейту! «Гений — старик не побоялся этой мысли — гений художника сумел соединить в этой фигурке несоединимое — бесконечную бережную нежность к миру и силу, способную его сокрушить».

— Юноша с флейтой не копия, я сам его выстругал, — сказал Гай, предупреждая возможный вопрос, — мне показалось, что в грандиозном замысле создателя фигурок чего-то не хватает; ассоциативный ряд не завершён, точно октава без одной ноты, вот я и решил найти недостающее звено цепи, замкнуть круг, достойно сыграть эту последнюю ноту… Понимаете? Творчество — оно ведь всегда лишь дополнение старого, столько создано до тебя, что этого не объять, и твой вклад в искусство ничтожен — малюсенький камушек на вершине пирамиды…