Дар

- Как она? - с трепетом спросила она с порога, словно надеясь, что за время ее отсутствия произошло чудо.

- Никаких изменений, - тихо сказал врач.

Он постоянно проверял ее дыхание, пульс и прочие важные параметры. Кровяное давление девочки снижалось, пульс был слабым, и она все глубже погружалась в кому. Уолтер понимал, что в больницу нужно попасть как можно скорее, но он знал также и то, что даже в больнице врачи мало что смогут сделать с менингитом.

Через секунду в дверях появился Джон, а в следующее мгновение - Томми в хоккейной форме: это было первое, что попалось ему на глаза в его шкафу.

- Поехали, - сказал Джон, беря дочку на руки.

Лиз завернула ее в два теплых одеяла. Энни пылала от жара, личико осунулось и было невероятно бледным. Лоб был сухой, губы посинели. Подойдя к машине доктора, Джон с Энни на руках сел на заднее сиденье. Лиз устроилась рядом с ним, а Томми расположился спереди. В этот момент Энни слабо пошевелилась и снова затихла, и на всем пути в больницу она больше не подавала признаков жизни.

В машине царило напряженное молчание.

Лиз неотрывно смотрела на свою дочь, ощущая собственное бессилие. Она несколько раз коснулась лба дочери, и исходивший от него жар привел ее в ужас.

Джон донес дочь до приемного покоя "Скорой помощи", где уже ждали предупрежденные Уолтером по телефону медсестры. Когда у девочки брали пункцию спинного мозга, Лиз стояла рядом с операционным столом, словно ее присутствие могло облегчить страдания дочери. Врачи просили ее удалиться, но она отказалась наотрез.

- Я останусь здесь, с ней, - с яростью в голосе сказала она.

Медсестры переглянулись, и доктор кивнул.

***

Ожидание казалось им бесконечным.

К трем часам дня они получили подтверждение предварительного диагноза. У Энни был менингит.

За это время температура поднялась еще выше. Теперь у нее было сорок один и шесть, и все попытки хоть как-то сбить температуру ни к чему не приводили.

Энни лежала в детской палате, на высокой кровати, окруженной многочисленными приборами, а родители и брат молча стояли рядом, не сводя с нее глаз. Изредка она тихо постанывала, но не просыпалась и не шевелилась. Врач тщательно осмотрел ее. Состояние Энни его беспокоило, и он не стал обнадеживать встревоженных родителей. Он понимал, что, если в ближайшее время температура не спадет и девочка не придет в сознание, помочь ей будет практически невозможно. Вернуть ее к жизни или вылечить было не в его силах. Все было в руках судьбы.

Пять с половиной лет назад девочка стала для родителей подарком судьбы, неся им любовь и радость, а теперь этот дар ускользал от них, и никто не мог этому воспрепятствовать.

Оставалось только молиться, надеяться на чудо и просить ее не покидать их. Но она, казалось, ничего не слышала.

Стоя рядом с кроватью, Лиз всматривалась в неузнаваемо изменившееся лицо своей дочурки и сжимала ее пылающую маленькую ручку. Она безотлучно находилась при девочке. Джон и Томми поочередно держали малышку за другую руку, а потом выходили в коридор, не в силах смотреть на ее мучения. Никогда раньше ни отец, ни сын не чувствовали себя настолько беспомощными. Мужчины, казалось, смирились с ее судьбой, но Лиз, которая категорически отказывалась отойти от кроватки дочери, была исполнена упрямой и мрачной решимости.

У нее было чувство, что, если она покинет Энни хотя бы на минуту, битва за ее жизнь будет проиграна. Нет, она не отпустит ее во тьму без борьбы - она вцепится в нее, удержит и отобьет ее у смерти.

- Мы любим тебя, детка.., мы все так тебя любим.., папа, и Томми, и я.., ты должна проснуться.., ты должна открыть свои глазки.., давай, мое солнышко.., давай.., я знаю, что ты можешь. Ты обязательно выздоровеешь... Это просто коварный вирус.., но ведь ты его победишь, правда? Давай, Энни.., давай, котенок... пожалуйста...

Она часами без устали разговаривала с находящейся в беспамятстве дочерью и даже к вечеру отказалась выйти из палаты. В конце концов Лиз все же села на предложенный стул, по-прежнему держа Энни за руку.

Лиз то молчала, сгорбившись у постели девочки, то снова начинала говорить с ней, и Джон все чаще и чаще выходил в коридор, не в силах вынести этот кошмар.

Вечером медсестры увели из палаты Томми, потому что мальчик был не в себе - видеть, как мама умоляет сестру вернуться к жизни, а та остается безмолвной и безжизненной, было выше его сил. Видя, что происходит с отцом и матерью, он не мог справиться со своим отчаянием. Томми стоял рядом с кроватью и всхлипывал, а у Лиз не хватало сил успокоить его. Минуту они постояли обнявшись, а потом он дал себя увести. Энни мать была нужнее. Оставить девочку она боялась даже на минуту, а с Томми она поговорит позже.

Следующий час казался вечностью. Энни вдруг издала слабый стон, и ее ресницы вздрогнули. Лиз показалось, что она вот-вот откроет глаза, но этого не произошло. Вместо этого девочка снова застонала и слабо сжала руку матери.

Затем она разлепила веки, как будто просто проснулась дома от обычного сна, и посмотрела на маму ясным взглядом.

- Энни? - прошептала Лиз, потрясенная и взволнованная. В ее сердце затеплилась надежда на лучшее.

Знаком она подозвала Джона, который вернулся в палату и стоял у дверей.

- Здравствуй, моя дорогая девочка... Папа и я здесь, и мы очень тебя любим.

Джон подошел к кровати, и теперь они стояли по обе ее стороны. Малышка не могла повернуть голову, но было ясно, что она видит родителей и узнает их. Она выглядела сонной и слабой, на мгновение девочка снова закрыла глаза, а затем медленно открыла их и улыбнулась.

- Я вас тоже люблю, - еле слышно произнесла она. - А где Томми?

- Он тоже здесь.

По щекам Лиз текли слезы. Она поцеловала девочку в лоб, понимая, что, может быть, это последняя возможность показать дочери свою любовь. Джон тоже не мог удержаться от слез. Они слишком сильно ее любили, и он готов был отдать все, только бы спасти свою малышку.

- Люблю Томми... - едва слышно сказала Энни, - и вас очень люблю...

Лицо ее, такое милое и нежное, осветила ясная улыбка. С разметавшимися по подушке светлыми волосами, большими голубыми глазами, казавшимися неестественно огромными, Энни выглядела такой хорошенькой, такой родной! Она улыбалась родителям так, будто знала какую-то неведомую им тайну.