Страница 18 из 41
- Что же вы предлагаете? - спросил Шумов.
- Немедленно идти на соединение с остальной эскадрой.
- Это невозможная вещь, - вмешался поднявшийся на мостик старший механик Корзун. - В левой машине снарядом погнут гребной вал, в передней кочегарке выведены из строя все котлы, трубы разрушены. Тяги нет, это вызывает огромный перерасход угля. Мы не можем давать больше тридцати оборотов в минуту, то есть иметь ход свыше шести-семи узлов при самой напряженной работе кочегаров. Уж по одному этому мы не в состоянии ни догнать нашу эскадру, ни уйти во Владивосток. Нам остается одна дорога - в нейтральный порт Хорошо еще, если нам туда удастся добраться.
- Вы всегда, Алексей Владимирович, любите псе представлять в мрачном свете, - возразил Ненюков.
- Факты, дорогой Дмитрий Васильевич, вещь упрямая.
Постепенно на мостике собрались и другие офицеры броненосца. Завязался горячий спор. Молодежь была за Ненюкова и настаивала на возвращении в Артур, если нельзя идти во Владивосток. Более пожилые находили целесообразным уход в нейтральный порт.
- Зайдем в Циндао. По правилам нейтралитета, существующим там, корабль любой воюющей страны может в порту починиться, пополнить запасы угля и продовольствия и затем продолжать свой путь, - предложил лейтенант Щетинин, размахивая забинтованной рукой.
Это мнение примирило всех. Решено было по способности двигаться в Циндао, расположенный на юге Шантунгского полуострова. До него оставалось около ста двадцати миль.
- Самая главная наша задача сейчас - это скрыться от японских миноносцев.
Поэтому прежде всего необходимо произвести возможно большее затемнение броненосца. В случае же обнаружения противника не открывать боевых фонарей и вести огонь лишь в крайности, уклоняясь от мин изменением курса, - отдавал распоряжения Шумов.
Сухой и педантичный, он не пользовался любовью ни команды, ни офицеров.
Но за истекший день он проявил столько хладнокровия и мужества в самые трудные минуты боя, что сразу приобрел авторитет у своих подчиненных.
- Есть, есть, - обрадованно ответили офицеры и разошлись по своим местам.
В то время как артиллеристы с обоих бортов усиленно вглядывались в окружающую темноту, остальные матросы, как могли, приводили в порядок все, что было возможно при отсутствии света. Палубы очищались от загромождавших их обломков, вместо снесенных трапов наскоро прилаживали деревянные, трюмный дивизион наспех заделывал многочисленные пробоины в корпусе корабля, которые, к счастью, были почти все надводные, и откачивал воду из затопленных помещений.
На перевязочном пункте два врача едва успевали перевязывать раненых.
Больше половины раненых матросов вернулись в строй, и только человек пятнадцать были размещены но офицерским каютам и в адмиральской столовой.
Известие, что "Цесаревич" идет в Циндао, было встречено общим одобрением.
- Думал я, что наш старшой только и умеет, что жалкие слова говорить да под винтовку ставить. АН, оказывается, он очень даже башковитый командир, разглагольствовал раненный в обе ноги сигнальный старшина Мокин.
- Да, многие его за сегодня добром помянут, - заметил старший врач Шплет, перевязывая писаря Кутова. - Можно ручаться теперь, что все наши раненые выживут, а у Гаврилова останется нога, - кивнул он на стонавшего рулевого с раздробленной ногой.
- Николе-угоднику свечку поставлю за старшого, ежели так будет, вашескородие, - прохрипел тот с трудом. - Мне без ноги лучше не жить. Что я буду делать у себя дома? Жена да трое детей, я один работник в семье.
- Не волнуйся. Как придем в порт, тебя первого отправим на берег. Сложим кость и загипсуем. Через полтора месяца танцевать будешь, - улыбнулся младший врач.
- Федор Лукич, - обратился к нему Шплет, - побудьте здесь, а я пойду проведать Матусевича. - И вышел в коридор.
Адмирал уже пришел в себя и стоически переносил боль. Он читал рассказы Мопассана, изредка громко смеясь. При этом он тотчас же начинал болезненно морщиться - тяжелое ранение в живот и ноги давало себя знать при малейшем движении.
- Как дела, дражайший эскулап? - фамильярнодружески обратился он к вошедшему врачу.
- Плывем в Циндао, пока на море тихо и темно.
- Значит, Шумов молодцом справляется с делом?
- Офицеры им не нахвалятся. Матросы - и те добром вспоминают.
- Ишь ты! А еще два дня тому назад в Артуре мы с покойным Вильгельмом Карловичем думали его сменить как неавторитетного офицера. Как Николай Михайлович? - осведомился он о командире "Цесаревича".
- Рана у него пустяковая. Другой бы на его месте и не выходил из строя.
- Тоже сюрприз. Считался он боевым командиром, а оказался мокрой курицей.
- Ваше самочувствие как, Николай Александрович?
- Больно, а так ничего. Жарок около тридцати восьми. Во всем виноват покойник адмирал. Ну какого, спрашивается, рожна он торчал на мостике и нас с собой держал? Сидел бы в боевой рубке, или на верхнем мостике, или даже на марсе. Все были бы если не целы, то живы. И я не валялся бы здесь как дурак.
Сколько времени мне придется лежать?
- С месяц.
Адмирал облегчил свою душу крепким морским слопцом и попросил дать ему марсалы.
- Выпьем за упокой души Вильгельма Карловича. Чудесный был человек.
Мягкий, добрый, отзывчивый, храбрец первейший, только вот духом слабоват.
Ну, да бог с ним, царствие ему небесное. Передайте Шумову мою благодарность и одобрение принятого решения. А Иванову посоветуйте от меня по-дружески поскорее поправиться, - говорил он, прощаясь с врачом.
Когда доктор вышел, Матусевич налил в бокал марсалы, поглядел на свет и начал пить мелкими глотками, причмокивая от удовольствия.
Командир броненосца полулежал у себя в каюте, положив раненую руку на подушку. Его слегка лихорадило, и он то и дело проводил ладонью здоровой руки по своему горячему лбу.
"Гангрена, отнимут руку", - беспокойно думал капитан, прислушиваясь к боли.
О судьбе броненосца с момента передачи командования он не думал.
"Пусть там Шумов выкручивается, как хочет. Да и едва ли теперь кто нападет в темноте на след "Цесаревича", - утешал он себя.