Приёмыши революции

Разумеется, истинной цели своей поездки домашним она не открыла, для предлога у неё очень удачно были Алексей и Настя, тем более что это и не было неправдой - она действительно намерена была с ними повидаться. Дядя, разумеется, рвался вместе с нею, но очень неудачно кстати подвернул ногу, опять решив обойтись в перемещениях по дому без посторонней помощи.

Так с огромным удивлением Ольга узнала, что её хороший знакомый безобидный востоковед уже полгода как занимается подготовкой диверсионных кадров для помощи Дальневосточной Республике, и её увлечение японским языком тут может оказаться более чем кстати.

- К сожалению, никакого способа засылки шпионов в части противника в данном случае просто не может существовать, слишком, увы, различная у нас с ними внешность. Но уметь понимать речь противника и в особенности письменность - бесценно. Особенно тут…

Ольга вздохнула - речь туда-сюда, выговор Андрея Ефимовича был, даже по оценке сварливого дяди, весьма достохвальным, и его речь она научилась понимать на слух и они уже могли вести на японском языке не только простейшие бытовые разговоры, а вот писать она по-прежнему умела только каной, иероглифы не желали никак откладываться в её голове. Впрочем, заверил её учитель, проблема это общая, из его учеников только один делает в иероглифическом письме достаточно значительные успехи, и тому в плане каллиграфии в Японии досталось бы по пальцам за оскорбление взора.

С Лениным Ольга встречалась, конечно, и в предыдущее посещение Москвы, но весьма бегло и официально, никакого принципиального мнения тогда не составила, разве что смутное недоумение, не слишком ли он неказист для лидера столь грозной силы, теперь же, в обстоятельной конфиденциальной беседе, она вынуждена была признать, что он произвёл на неё весьма располагающее впечатление. Может быть, тому он был обязан её волнениям и надеждам, к которым, против её собственного ожидания, оказался так внимателен и деликатен, а может быть, и отзывам Насти, а может быть, простота и шутливость манер в сочетании с явственно чувствуемыми умом и волей - именно то, в чём сейчас она нуждалась больше всего.

- Отправить вас, Ольга Николавна, на кипящий и терзаемый восток - это, прямо скажем, мысль нестандартная… Мне б, признаюсь, в голову не пришла. Смутить своим явлением и своими речами хотя бы некоторую часть белогвардейцев - идея дерзкая, но может сработать. Затесаться в число русской обслуги для шпионажа - задача куда сложнее, весьма глупо считать противника полными идиотами. Но что говорить об этом, если вы можете тысячу раз погибнуть ещё в пути? Затея - гарантированное самоубийство, Ольга Николавна, при том с особой изощрённостью жестокостью! Что потом напишут в газетах, касаемо того, каким подлым и жестоким образом мы вас используем, а? вы столько времени умело подчёркивали свой нейтралитет, а теперь выясняется, что вы работаете на большевиков, и при том - как?

- Мне, если честно, практически всё равно, что они там напишут, - пожала плечами Ольга, - я понимаю, что если даже я сейчас напишу вам расписку, что готова ехать туда и делать что возможно по доброй воле, и что поехала б даже против вашего прямого запрета, если б только точно знала, что могу сделать и была уверена, что не сделаю хуже, чтоб вы предъявляли её потом всем возмущённым, но ведь и в таком случае найдутся те, кто будет свято убеждён, что я написала её под дулом или что-то вроде того. Я в собственном городе устала объяснять людям, предпочитающим верить в то, во что им желаемо верить… А погибнуть я уже тысячу раз могла, но двум смертям не бывать, а одной не миновать.

Ильич усмехнулся так, что сперва Ольге подумалось, что вот теперь-то он точно отправит глупую девчонку обратно в Новгород и велит носа оттуда не казать.

- Да, Ольга Николавна, тут вы верно поняли - для дурака нашу репутацию уже ничто не испортит. И нашу, и вашу тоже. Так что если на что и оглядываться, так это на пользу дела. Вот и хочется послушать - как вы видите вашу деятельность на пользу дела?

Ольга облизнула губы, собираясь с духом, понимая, что мысль её пугает её саму.

- Пропаганда. Нам очень нужна пропаганда.

Минимум до конца этого года предстояло плотно, усиленно заниматься. Кроме языка, Ольге вместе с другими учениками Андрея Ефимовича, с которыми она теперь познакомилась, необходима была соответственная физическая, военная подготовка. Кроме Андрея Ефимовича, Ольге, увы, совершенно некому было поделиться, что вот чего она не представляла о своём будущем, так это что будет осваивать стрельбу и изготовление взрывчатых веществ - соблюдать тайну необходимо было строго. От работы она была освобождена, но для всех домашних она по-прежнему каждое утро уходила на работу, а когда требовались ночные тренировки в поле за городом - якобы шла ночевать к кому-то из подруг (к долгому ворчанию дяди, что ни до чего хорошего ночёвки у этих аморальных девок не доведут), а то и стояла всенощную в монастырской церкви (к большому восторгу Анюты). К Рождеству к ней приехала Мария с детьми - на неё-то она и оставила дом и домашних. Дядя был окончательно сражён в своей непримиримости к чудачествам внучатых племянниц тем, что всем сердцем привязался к мальчикам. В феврале неожиданно дом понёс первую потерю - против всякого ожидания, смерть унесла казавшегося самым крепким, Фёдора Васильевича. Он тяжело заболел ещё в январе, но доктора делали оптимистические прогнозы, да и сам он бодрился до последнего. Однако в феврале ему стало резко хуже. Предполагая, что может и не встать, он отважился на то, на что здоровым, вероятно, не решился бы - предложил Анюте повенчаться.

- Самая абсурдная воля умирающего, какую я слышал, и самый дикий предсмертный подарок, какой я видел, - сказал об этом дядя Дмитрий, - однако если им обоим от этого хорошо…

Этот странный брак продлился только два дня, после чего главы маленькой семьи не стало. Ольге, как на духу, сложно было даже самой с собой говорить о чувствах Анюты, однако следовало признать, что Фёдор Васильевич явился светлым пятном в её откровенно несчастливой исковерканной судьбе. Наверное, совместного счастья у них и не получилось бы - сломленная, закомплексованная Анюта просто не решилась бы принять что-то большее, чем цветы и совместные прогулки с душевными разговорами, но перед предсмертным желанием она не могла устоять, и это действительно подействовало на неё благотворно. Она осталась вдовой, а не бессемейной, потерявшей почти всё одинокой женщиной. Она была теперь наследницей по супругу, а не бесправной приживалкой, коей ощущала себя несмотря на вложение части средств от продажи их дома в ремонт в том числе той комнаты, которую занимали теперь они с матерью. И она больше не была Вырубовой.

В начале марта у Марии родилась дочь, которую она назвала Майей. Светлое событие помогло обитателям дома легче пережить потерю, Аделаида Васильевна обнаружила существенный прилив сил, помогая Марии в хлопотах с детьми, и было настоящим праздником для Анюты, хоть она никак не могла смириться с нехристианским именем, да ещё и с тем, что и этого второго ребёнка Мария без разрешения мужа крестить не собирается. В их регулярных спорах на эту тему яснее ясного слышалось - жизнь победит, уже побеждает, хотя долго ещё в пустую комнату Фёдора Васильевича будет заходить то одна, то другая из осиротевших женщин и горько плакать в тишине, пока туда же не прикопотит любопытный Егорушка, обнимет ручонками за шею и пролепечет: «Тётя, тётя, не плачь».

Ольга отбыла с одним чемоданом, в котором из одежды были одно сменное платье, две смены белья, носки и туфли. Для весу лежали так же книги, фоторамки, в которые были спрятаны детали для будущего радиоприёмника, а главным сокровищем чемодана были оттиски одной из газет, в которых полнее всего было написано о судебном процессе. Оттисков иностранных газет, разумеется, не было и быть не могло, их упаковали столько экземпляров, сколько получилось достать. Такие чемоданы были у всех членов небольшого отряда. Всего их было 15 человек, из них женщины кроме Ольги ещё три. Всех за время совместных тренировок она довольно неплохо узнала, к некоторым испытывала определённую дружескую симпатию, и было даже немного грустно, что не всем им путешествовать вместе, а некоторых, возможно, она никогда больше не увидит. Пять человек их ехало в одном вагоне, не считая Андрея Ефимовича, пятеро они, если и разделялись, снова сходились вместе на станциях пересадок. Благодаря им такая трудная и опасная дорога переносилась удивительно легко, Ольга не могла не признаться себе, что мысль отправиться одной была совершенно безумной, она не справилась бы, попала бы в любую из тысячи бед, с которыми им пришлось столкнуться, и погибла бы, или же впала бы в отчаянье и повернула бы назад. Но новое время приносит много нового и дикого в жизнь, и оно остаётся в ней, осваивается, становится нормальным. Вот так вот пересекать не линию фронта даже - государственную границу для неё совершенно внове. И это было попросту невозможно в жизни прежней - юной царевне никогда не испытать, что такое поминутные проверки документов и досмотр вещей, что такое хаос ходящих как придётся поездов и страх нападения в пути. Юной цесаревне никогда не оказаться лицом к лицу с бандитами и не увидеть столкновение двух и более группировок бандитов, не представить, что чувствуешь, когда победившие бандиты потом везут тебя со спутниками в городскую гостиницу, страшнее которой она до этого не видела, и зовут вечером ужинать, что чувствуешь, когда благодаришь судьбу, что переворошив твой чемодан, в нём не нашли ничего интересного (тайники, конечно, не обнаружили) и всё бросили тебе обратно, что чувствуешь, когда при тебе твой товарищ, защищая твою честь, убивает человека. Но новое время властной рукой стирает границы, где они были, и чертит, где их не было, и вот делают они шаг - всё та же земля и воздух тот же, но иначе должен отзываться каждый шаг и каждый вздох. Там была ещё своя земля, а здесь уже чужая. Никогда до того Ольга с такой очевидностью не осознавала всю нелепость этого - вычерченных людьми границ. Вот же сделала она шаг, и всё так же осталось, и гром не грянул. Вон и дохленький ручеек, наглый, верно, вследствие жалкого своего прозябания, прихотливой петлёй изогнулся - дважды, получается, пересёк границу, словно издеваясь. Провожатый сам смеётся - вот этот куст, говорит, советский, а вон тот - уже нет, дальневосточный. А вот к чему Ольге не привыкать - так быть в чужой одежде, с чужим именем. Теперь она племянница Андрея Ефимовича, никогда на самом деле не существовавшая, но уж врать он, оказалось, мастер, ей знай только поддерживай его легенды, перед всеми, кому вообще есть дело.