Страница 16 из 193
Она и не узнала его, и только от этого так легко, так спокойно было на душе…
Гладь кривого зеркала колыхнулась, коротко усмехнулась хрустом сухой ветки, любуясь встречей отражения - с отражающимся. Они и правда смотрелись зеркально - Никольский с Алексеем на руках и мрачный, тяжело дышащий Юровский, ноша которого была потяжелее, потому как годами старше и телом крепче. Никольский окинул взглядом спящего мальчишку - не так чтоб фотографически похож, но вполне сойдёт.
- А чего сам?
- Да ну его, кому другому - он тяжёлый, во-первых, как сволочь, во-вторых - это пока спит, а ну как проснётся? Они на него, оказалось, весь оставленный морфий извели, не хватило, а где я сейчас возьму, делать мне тем более будто больше нехрен? Сброшу - и мне к этим обратно… Надеюсь, Боткин там не уснул, а то мне этого только не хватало…
С другой стороны дома оглушительно грохотнуло что-то железное.
- Ну, пора. Ни пуха. Береги там себя…
- Аналогично, Янкель.
Тут уж без помощи Антонова не обошлось - сперва он принял с рук коменданта спящего подростка, потом помог влезть и самому, затворил наконец окно. И словно отпустил кто-то пружину таинственного механизма, пришли в движение таинственные силы, скрытые под покровом ночи - пожилой доктор принял с рук на руки лже-царевича, втащил через окно ватерклозета Антонов сумасшедшую Веру, повёл наверх, с повелением сесть в комнате и ждать, пока придут к ней сёстры, повёл туда же другой лестницей Марконин Аньку Ярошину, ждут своей очереди, чтобы выступить в свой час и миг, Елена Берг и Аглая Гущина - каждая считая себя примой, считая единственной, не представляя и малой доли адского труда незримого для них режиссёра…
Режиссёр вытер пот со лба, когда махнул из окна Антонов - всё, свершено, все на месте, можно заходить… Во сколько - в полчаса, больше, меньше уложилась работа незримого механизма? А кажется, что целая жизнь, целая вечность прошла за одну ночь…
- Хоп, с приземлением! - молодой солдат подхватил спорхнувшую девушку, пользуясь случаем, обнимая за талию - крепче, чем это могло б быть случайно. Качающаяся над головой яблоневая ветка словно шутливо похлопала по макушке.
- Пашенька! Ты здесь? - лицо Марии расцвело счастливой улыбкой.
- А ты кого-то другого ожидала увидеть, любезная Маруся? - с шутливой ревностью прищурился солдат.
- Давайте-ка миловаться будете уж как дойдём, - пихнул в бок товарищ.
- И то верно…
- Ванька! И ты тоже… Ну всё, не взаправду всё, сплю я… - Мария, отпустив удушаемого в объятьях Павла, кинулась обнимать его друга.
- Ну так айда, спящая красавица, а то нам через час уже на месте нужно быть, а ещё тебя обустроить… Да нацелуетесь ещё! тьфу, смотреть противно…
Весело хохоча, они потащили девушку в темноту Вознесенского переулка.
- Господин Никольский… - Алексей держался за шею мужчины, чувствуя, как неумолимо колотится сердце, - кто он? Этот мальчик, который будет изображать меня?
Когда цесаревич увидел его на руках у Юровского, первым его ощущением было - неверие в реальность происходящего. На какой-то миг он испугался того, что на самом деле просто умер в эту ночь, или попросту из тела сверхъестественной силой восхищен, и парит сейчас навроде ангела, и смотрит на себя со стороны. Потом он, конечно, вернулся в реальность, когда почувствовал на своей щеке рваное дыхание Никольского, но какой-то суеверный страх всё же успел овладеть им, и единственное, о чём Алеша жалел, что тогда не смог осенить себя крестным знамением.
- Если вы спрашиваете о его имени, то я его не знаю, - Никольский осторожно спустил свою ношу с рук у требуемого места - всё той же замаскированной дыры в заборе, с той стороны уже выглядывал Черняк, одной рукой придерживая за уздцы флегматичную чёрную кобылу, другую протянул мальчику - помочь перебраться, - и не понимаю, зачем вам его знать.
Протиснуться в щель не составило труда, ранее здесь пробрались лже-царевны с сопровождающими, какой уж труд для подростка и худого, как щепа, Никольского, улица, к счастью, всё так же была темна и пуста, мирно качали ветвями деревья, и всё сущее вокруг, казалось, дремало, прикрыв глаза, и делало вид, что двое мужчин, лошадь и едва стоящий на ногах подросток глухой ночью на улице - это совершенно в порядке вещей.
- Нет, конечно же, я не об этом. Простите… Сейчас, конечно, расспрашивать об этом совершенно не к времени, и вы опять же скажете, что это совершенно меня не касается. Но… сколько ему хотя бы лет? Вы говорили ведь, что на роль моих сестёр взяты преступницы, при чём преступницы, совершившие какое-нибудь значительное злодеяние, за которое их могли и казнить… Неужели этот мальчик - тоже преступник? Но ведь вы же… с ваших слов… вы же не могли взять на такую рискованную роль невинного?
- На лошади-то, чай, сидел, - Черняк легко вознёсся в седло и протянул руки - помочь и Алексею взобраться, - и тут, благо, недалеко…
- Не преступник… в полном смысле, - Никольский снова ненадолго поднял Алексея на руки, подсаживая на лошадь, - но о том не меня спрашивайте, а то подумаете, пожалуй, что неправдоподобно… Ждите через час или около того, надеюсь не задержаться долго.
Всадник - с обильной проседью, несмотря на нестарый ещё возраст, солдат с густой щетиной, явно обещающей стать в дальнейшем бородой, пустил лошадь рысью - быстро нельзя, никакого риска сейчас, но и совсем шагом ползти не следует.
- Не преступник, - проговорил он, одной рукой покрепче перехватывая Алексея под грудь, - но от таких общество тоже защищать надобно бы… Дурачок он с рождения. Только дурачок дурачку рознь. Который просто в носу колупает и посреди дороги срать садится - тот ладно, одна беда с него, что позор родителям и смущение людям. А этот на людей бросается, когда с ним случается затмение, а случается всё чаще. Мать его несчастная сама к Якову Михайловичу обратилась с просьбой забрать сыночка - хоть в тюрьму, хоть в богадельню какую, лишь бы от неё подальше… Это при мне было, мы вдвоём с Яковом Михайловичем парня этого забирали, вдвоём держали, чтоб доктор укол смог сделать - двое мужчин одного мальчишку, так-то… А там одни женщины в доме, дочь старшая - сестра его - синяки показывала, укус страшенный - так не каждая собака кусит… Вторая-то дочь, как замуж вышла, из родительского дома быстренько сбежала, и язык не повернётся её винить, а старшая вот мужа с фронта в материном доме ждёт, думает, как объяснять, что сыночка их больше на свете нет - братец племянничку в колыбели шею, как курёнку, свернул… Им-то теперь облегчение, а Якову Михайловичу по городу весь морфий скупать, видимо, чтоб этого зверя под контролем держать… Уж не знаю, как справятся, по мне так лучше б труп какой нашли… Только вот трупы сейчас всё больше огнестрельные, а оно правда проще объяснить, почему наследник спит всё время - дескать, болями мучается, чем как же это он под надёжной охраной пулю схлопотал…
Если б не держал его красноармеец хоть и одной рукой, да так крепко, будто рука его была куском камня, то несомненно свалился бы Алексей с лошади, такой прошиб его ужас. Что, что он только что услышал! А вместе с ужасом и невыразимый, непредставляемый раньше стыд. Разумеется, это правда, что он не считал свои муки самыми страшными и несправедливыми на свете - по крайней мере, с тех пор, как стал старше и больше узнавал об окружающем мире. Однако скорее это, сейчас он понял, касалось мук физических, муки же душевные действительно владели почти всеми его мыслями. Он спрашивал себя, что может быть ужаснее и невыносимее, чем горе его родителей, терзаемых страхом за него и чувством бессилия, чем быть единственным долгожданным сыном, при том с рождения неизлечимо больным? Вот, это, пожалуй, стократ страшнее.
- С рождения сумасшедший?
- Будто впервые слышишь о таком?
- Нет, конечно, не впервые… Но ведь одно дело такие, как вы сказали, дурачки… Кому Господь не дал разума, однако же не дал и… как может с рождения жить в человеке такое зло?