Приёмыши революции

- Нам?! То есть, ты был в семье не один?

Алексей прикусил губу, осознав, что сболтнул лишнего.

- Вчера… Он приходил, ты, думаю, понимаешь, в связи с… этой датой. Но не только. Он передал мне письмо от моей сестры. Я должен уничтожить его, чтобы не оставлять никаких свидетельств… Ведь как бы тщательно я его ни хранил, полностью безопасно будет, только если этого письма не будет существовать. Но по крайней мере сегодня ночью оно побудет ещё со мной, а потом…

- Так у тебя есть сестра! Вот это да. Где же она?

Алексей отвёл взгляд. Что ж, на свой страх и риск, думается, немного-то он может рассказать Ицхаку. Он действительно заслужил доверие… Да и много ли он может сказать, если сам не знает.

- Я не знаю. Мне не положено этого знать, как и ей не положено знать, где я.

- Для безопасности?

- Да. Это очень грустные письма… Грустные в том смысле, что нельзя называть никаких имён, упоминать ничего конкретного, что могло бы, в случае перехвата письма, навести… Следует быть предельно осторожными в словах. И конечно, эти письма прочитываются, чтобы проверить, не нарушили ли мы где-то эти условия, хоть и ненамеренно… А по-другому нельзя. Если мы хотим получать хоть какие-то весточки друг от друга, то нужно так. Я даже не представляю, из какого города она мне пишет, только знаю, что в этом городе есть река… Но в каком же городе нет реки? Иногда я думаю - ведь никакого смысла в этом нет… Просто писать «у меня всё хорошо» - не слишком расписывая, как именно хорошо, да ведь с тем же успехом может быть плохо, как проверишь-то? «Меня окружают замечательные люди» - и даже не называть их по именам…

- А она старшая или младшая?

- Старшая.

- Похожа на тебя?

- Сложно сказать… Мы оба похожи на родителей, но, конечно, в разной мере…

Хорошо, что так получается, можно изобразить, что сестра у него только одна, об остальных говорить не обязательно. Письмо от Ольги, Алексей нащупывал его свёрнутый прямоугольник в кармане, и ему становилось то хорошо, спокойно и радостно от этого вещественного доказательства, что Ольга жива и по крайней мере достаточно здорова, чтобы писать письма, это её почерк, только немного изменившийся, пожалуй, в лучшую сторону - стал более аккуратным и строгим… то становилось невыносимо тоскливо и страшно, словно это письмо в ночной мгле было маяком для неведомых хищников, алчущих их крови. Поэтому он прижимал к себе свёрнутый лист бумаги, словно в попытке защитить…

- Это совершенно иначе показывает тебя, - в голосе Ицхака всё ещё слышалось смятение, - я думал, что ты круглый сирота, у тебя никого нет…

- Знаю, что ты жалел меня больше, чем себя, что у тебя всё-таки есть брат… Это несколько нехорошо вышло, но иначе было нельзя.

- Да брось ты это. Я восхищаюсь тем, как хорошо ты это скрывал. А замечательно, наверное, иметь сестру…

- Это тоже нехорошо выглядит. Словно мне легко удалось забыть о ней… Хотя на самом деле я не забывал, конечно. Ну, а мне вот казалось, что замечательно иметь брата.

- Особенно если она почти ровесница. Мне кажется, с появлением Катарины в нашей жизни многое изменилось к лучшему. Мои двоюродные сёстры были в основном очень взрослыми, самой младшей, Малке, было шестнадцать… У неё сейчас, может быть, были б уже свои дети… Она намного старше? Не замужем ещё? Как знать, а может быть, она тоже в Москве? Вот было б удивительно узнать об этом, ну или столкнуться случайно на улице…

Сложно на эти расспросы описывать только Ольгу, либо же сливать вместе черты всех четырёх сестёр, таких на самом деле разных, они ведь все влияли и влияют на его жизнь, невозможно представить, чтоб кого-то из них не было.

- Нет уж, это едва ли. Это был бы слишком большой риск. Конечно, Москва большая, и я редко куда-то выхожу… Но выхожу же. Не стали бы они так рисковать.

- Наверное, ты прав… Как же вы вообще живёте так… уже, получается, год. В безвестности, в разлуке. Ты до этого-то получал от неё вести, или это первое письмо? Нет, всё-таки нас сравнивать нельзя, мы с братом, по крайней мере, не расставались. Во все памятные для нашей семьи даты мы были вместе… Вероятно, она тоже не спит в эту ночь. Надеюсь, ей тоже есть, с кем поговорить…

По-настоящему не с кем поговорить, потому что - нельзя. Не то что излить душу, рассказав, что было и что есть, не наблюдая за собой, не осекаясь на лишнем слове - но просто хоть что-то сказать о себе без этого сосущего чувства тревоги, сомнения - а может быть, не стоило, а может быть, надо учиться всё же врать, и такая неловкость от того, что обрекаешь ещё одного человека на предельную осторожность в соблюдение его тайны…

Наутро, когда Алексей на балконе жёг письмо, туда нечаянно зашла Катарина.

- Прости, я мешаю?

- Нет-нет, я уже всё, - Алексей следил, как в огне тают торопливые строчки, такой хрупкий привет от сестры, который хотелось удержать хоть на миг - и хотелось, чтоб его поскорее не стало, не тянуло, не травило душу. Катарина не смотрела в сторону блюда, в котором догорало письмо, она подошла к краю, глянула зачем-то вниз. Алексей думал, что она больше ничего не собирается говорить, и почти забыл о её существовании, неподвижно глядя на съёжившиеся чёрные останки письма, трепещущие на лёгком ветерке как крылья летучей мыши.

- Антон, у тебя какие-нибудь проблемы? Тебе нужна помощь?

- Что?

- Это письмо. Я не очень много вижу, но кое-что вижу. Ты очень расстроен, это связано с письмом. Кто-то угрожает тебе?

- Нет, с чего ты взяла?

- Хорошие письма не жгут.

- Иногда жгут. Просто по другим поводам.

Катарина пожала плечами.

- Ладно, возможно. Просто если у тебя есть проблемы, ты можешь рассказать нам. Думаю, мы все поможем тебе.

Алексей едва сдерживался, чтобы не рассмеяться. Хотя, чему он удивляется - Катарина, которая здесь совсем недавно и не знает и того немногого, что знает Ицхак, могла, конечно, вообразить бог знает что. Он искал, что ей ответить, при том, что Катарина не слишком-то хорошо понимает по-русски, и в конце концов сказал по-французски:

- Не думай об этом. Нет никаких проблем, по крайней мере, таких, в которых кто-то здесь может помочь.

- Ты так в этом уверен? Может быть, это не страх, а в самом деле нежелание возлагать на кого-то свои проблемы, но подумай, что кое в чём кто-то из нас может соображать больше тебя. Если нет проблем, то хорошо, если думаешь, что справишься сам - тоже хорошо, лишь бы ты был не слишком самонадеян.

- У меня есть проблема в виде моей болезни, и этого достаточно, было б излишне иметь какую-то ещё. Это письмо моё, неотправленное и ни для кого и ни для чего не важное, я нашёл его и сжёг, чтобы оно не мешалось среди моих бумаг.

- Я здесь не так долго, но достаточно, чтоб понять, что с тобой всё не так просто, как с этими двумя братьями… Говоришь по-французски, чтобы никто, кто случайно услышит, не понял? Ну, кроме месье доктора, но его нет сейчас? А думаешь, такое хорошее знание языка никого из них не удивит, от приютского сироты? Видать, у вас был очень хороший приют, ведь и образования, и воспитания ты явно хорошего, домашнего.

- Чего ты хочешь, Катарина?

Девочка подошла ближе и нагнулась к нему.

- Хочу, чтобы ты понял - тайны мне твои не нужны, они у каждого есть и ты имеешь на них право. Хочу только, чтоб ты видел и не допускал того, чтоб эти тайны повредили людям, с которыми ты живёшь, и чтоб ты умел решать, когда лучше скрывать, а когда лучше довериться. Я не так много знаю и умею, но кое-что знаю о шантаже, и о преследованиях, и о скрытых угрозах. Я могла бы тебе помочь, или подсказать, как найти тех, кто может помочь, поэтому и заговорила с тобой. Но если ты говоришь, что проблем нет - я предпочитаю верить, что так и есть, это вопрос чести. И этого письма, если оно не важно и его не должно быть, я просто не видела, и всё. Просто будь осторожным.

- Ты знаешь о шантаже, об угрозах и о всяких бумагах, которые могут повредить… - Алексей сгрёб в пригоршню пепел и растёр, раскрыв ладонь ветру, - но много ли ты знаешь о нормальной родственной любви, о потере, и о таких бумагах, которые просто напоминают о безвозвратно ушедшем хорошем… Твоя мать научила тебя остерегаться врагов и бороться с ними, а заводить друзей - научила?