Страница 14 из 193
Ряскову со «своей» таких проблем не досталось - и шла она больше посуху, и в оружейной, через которую они прошли, до неё грязи хватало. И идти им до лестницы ближе…
- А это обязательно? - кривится Елена Берг, когда Рясков вешает ей на шею последнюю деталь - нательный крестик царевны Анастасии. Елена Берг католичка. Верующая, хоть и отправила своими доносами на смерть десятки людей.
- Обязательно. С католическим крестом ты православную царевну играть собралась?
- Жаль, поубивать их прямо сейчас нельзя…
- Дуру не ломай. Как узнаешь, где они бумажки спрятали - так и убивай сколько влезет, только помимо тебя желающих найдётся. А пока смотри, играй так, чтоб даже сама себе верила.
Вот уж задача так задача. Да видать, простых жизнь не любит давать. Надо ж было самой похожей, да ещё самой способной, оказаться Елене Берг - ладно, что ей на три года больше, чем надобно, это, положим, не слишком заметно, ладно, что везти её пришлось с самых Решет, и едва успели, так ещё легенда в самый раз по ней - добродетельная, будто бы, девушка, при святой старице воспитывалась, и было ей видение, благословил её господь подменить младшую царевну, чтоб её верные люди могли вывезти и спрятать. С такой-то легендой и идёт она в низложенную царскую семью, чтобы вызнать, где они прячут очень важные бумаги, нужные очень влиятельным людям. Елена Берг не очень умна. Да и убеждения имеет не слишком внятные. Знает только, что она католичка, потому что католик был отец её, мелкий шпион, кончивший дни для шпиона бесславнейше, с ножом под рёбрами в сточной канаве - случайные грабители, а Елена верит, что отца за его великую работу убили, и потому, что ненавидит свою бабку, забравшую её после отцовой смерти (мать-то ещё раньше преставилась) и насильно окрестившую. С юных лет Елене хотелось тоже в чём-то участвовать, на кого-то против кого-то работать. Шестнадцати лет затесалась она в кружок социал-демократов при мастерской дяди, слушала да кивала, а потом пошла и всех до единого жандармерии сдала, за кем вины мало было - про тех ещё присочинила. Тогда, конечно, за жизнь Елены ломаного гроша было дать нельзя, брат одного осужденного - тот сам провокатор был, да по сказкам Елены вышло, что убеждённый революционер и будто бы за убийство урядника лично ответственный - тогда поклялся, что не узнает труп этой девки родная мать, если из гроба встанет… Бежала Елена из города со случайным ухажёром, которого благополучно прирезала с пьяной ревности, тут же и нового подцепила, с которым и прибыла в Екатеринбург - новый друг её то богатым будто бы дядей соблазнял, то обещал устроить в театр прямо сразу примой, каких свет не видывал, то вовсе говорил, что скоро Германия Россию завоюет, чему они, своей какой-то тайной деятельностью, будут всемерно способствовать, чем особо запал ей в душу. Но поскольку речи такие имел неосторожность говорить не одной Елене, был в конце концов схвачен, и хоть никакой помощи Германии, кроме как в своей голове, не оказывал да и оказать не мог, был на всякий случай повешен. Но перед этим успел рассказать много интересного и о Елене, в том числе о зарезанном полюбовнике - хвастать подвигами что мнимыми, что реальными она любила не меньше его. Так и оказалась Елена в тюрьме, но до разбора её дела так и не дошло, а с революционными беспорядками стало и не до того…
- Одного не пойму, зачем они даже между собой-то меня за настоящую Анастасию держать будут? За запертыми дверями-то можно и не притворяться.
- Дура совсем? А караул что, не слушает? Какое слово подозрительное - и всё, за химок и на допрос. А коли не настоящая - церемониться не будут. С тобой точно, и с ними тоже куда меньше. Да и тебе меньше хлопот, только одну роль играть для всех сразу, а то ведь хоть где-то, да спутаешь Анастасию с Ефросиньей…
Елена кивает. И правда, что ей за дело, какой там Ефросиньей расписал её Франц царской семейке, ей бы запомнить, что там эта Анастасия любила и в какой там день тезоименитство у ейной бабушки…
Рясков вздыхает. Ненормальная же девка, не отчудила бы чего такого, что потом всем не расхлебаться… Однако у другой, которую сперва хотели взять, проблема образовалась в области живота, и решать эту проблему сейчас совершенно некогда… Зато в любой бред верит, даже вот в то, что он всамделишный немецкий военнопленный, выдающий себя за русского, даром что немец с него - как с неё монашенка… Кривое зеркало усмехается, поправляя рыжеватую прядь. Что ж, кривое зеркало, по крайней мере, готово отражать то, что ему прикажут. И при этом достаточно боится вызвать неудовольствие. По крайней мере, пока…
Кривое зеркало причудливо, и живёт порой своей жизнью… Может, и нет бога, думал Кожевников, протискиваясь вслед за своей подопечной всё через ту же дыру в заборе, но нечистый-то должен существовать. Только ему и может быть впору шутить такие шутки. Выражение «из грязи в князи» тут, наверное, хотя бы отчасти всем подходит - не совсем, то есть, из грязи, всё же неграмотную, тасканную жизнью девку за великую княжну и не выдашь, грязь тут иного рода - однако «княжне Вере» по-особенному.
Кожевников себя к ярым сторонникам нового порядка причислить не мог, впрочем, к ярым противникам - ещё менее. Происходящее сейчас можно было называть ужасным, чудовищным даже, однако следовало признать и назвать так же закономерным. Ясное тому доказательство, тихо бормоча что-то себе под нос, шло прямо впереди. Александр слышал в общих чертах о других «самозванках», признавал, что все они личности малосимпатичные, но на том, что истинным воплощением зла следует называть лже-Татьяну, продолжал настаивать. Те, кто проникались к ней жалостью при первом знакомстве, не могли, конечно, вообразить, что сложно было б найти в этом мире существо, менее достойное жалости, а он и рассказать им об этом достойных слов бы найти не смог. Тогда бы душу пришлось вывернуть наизнанку и слишком много черноты явить миру, и без того страдающему… Лучше уж так. Словно преступному прежнему миру, как убийце на казни, набросили на голову мешок, чтобы не видеть этого ужасного лица. Можно брезговать и ненавидеть работу палача, но всегда нужно помнить - он убийца по необходимости, преступник же, приведённый к его плахе - убийца по выбору.
Когда-то сердце его, двадцатилетнего офицера, замирало и падало куда-то в невообразимую бездну, разверзшуюся под ногами, стоило мелькнуть только силуэту его прекрасной соседки за туманом дорогих газовых штор. Само слово «любовь», само имя прекрасной он боялся произнести, словно это было бы однозначным и суровейшим самому себе приговором, дерзостью немыслимой и гибельной. Разве быть ему когда-либо с такой девушкой? Даже бледной тени её он не мог бы быть достоин. И не потому только, что семья юной Веры была богатой, не чета его, хоть и было деду его за личную доблесть и заслуги перед отчизной пожаловано дворянство, разве равняло это его с ней хоть в малой степени? Высокородная, прекрасно воспитанная, обладающая натурой столь чувствительной и совершенной, она была истинным ангелом и по красоте, и по душевным качествам. Вдовствующая мать её была главным в городе меценатом, любовь к благотворительности передала и дочери - в дом регулярно брали сирот и детей из бедных семей. Александр проклинал судьбу за то, что явила ему в жизни истинный идеал женщины, легче жить в несовершенном мире и не желать несбыточного. Один только раз он был в этом доме, когда хозяйка, мать Веры Екатерина, давала вечер для ближайших соседей. Вера музицировала, и божественная игра её уносила душу в высоты запредельные, откуда страшно и несомненно смертельно падать… Тогда он предчувствовал уже это падение, только не мог и догадываться о причинах его.
- Знаешь ли ты, Саша, - сказала ему через три дня мать, - что Екатерина Сергеевна желает твоего союза с Верой?
И не успел он подумать, что господь так невовремя и жестоко лишил его разума, что слышатся ему такие невозможные вещи, как мать добавила жёстко: