Страница 11 из 118
Кроме маков на этой разваленной планетке были только камни. Огромные, до колена, пупырчатые и с виду не очень-то похожие на камни, но на самом деле самые натуральные глыбы. Каменнее просто некуда. На них можно было сидеть и даже валяться, пока на оранжевом небе болтался оранжевый светильник. Часов в шесть по местному времени светильник начинал закатываться, и почти сразу темнело так, что можно было по родной маме пройтись, а не только по полю, устеленному маками.
Седрик любил ночное время на колонии, когда подразумевался, вообще-то, отбой, а они с Карлом вместо этого выбирались со станции и шлялись между маками, которые кое-где скрывали их с головой.
Планета была пуста. Совершенно. Не считая трех станций, две из которых со временем совершенно пришли в негодность, маков, которые высадили до самого горизонта, и камней. Никакой разумной жизни, которую следовало бы изучать, или хотя бы какие-нибудь вирусы в воде, или опасные высадки, после которых медотсек был бы забит до отсека – ничего.
Седрику не нравилась эта колония днем, но ночью она становилась очень даже ничего. Вот только снился ему почему-то постоянно только день. Глаза слепило оранжевое зарево, от него горели веки и чесалась шея – как при аллергии. Но пошевелиться никак не получалось.
Седрику, когда он в составе сформированной группы шагнул на ржавую землю планеты, показалось, что она вся охвачена огнем. Полыхающий спутник, дающий свет; маки, огромные алые бутоны, застилающие всю зелень до самого горизонта, насколько хватает глаз; кирпичное небо в разводах, будто где-то вдалеке из невидимого завода валил грязный дым; неестественного цвета трава.
Ботаники и радиационные биологи чуть умом не тронулись от радости при виде такой несусветной красоты. Черт знает, что с ними, такими умными, потом, после аварии, случилось. Маки их сожрали, что ли.
Всякий раз, когда Седрику начинала сниться дневная колония, он ворочался, часто просыпался, а потом вставал, уставший еще больше, чем вечером, и тащился на смену. Планета завела себе привычку сниться аккурат перед рабочим днем. А потом он слег с обострением какой-то ерунды – и понеслось.
Теперь ему не снилось – он жил в этом проклятом поле. Ел эти маки, ссал в маки, ходил тоже в маки, и спал, мать его, в тех же маках. И только маки-маки-маки до горизонта, и от них чесалась шея и руки, и Седрик расчесывал кожу до разрыва кровавых пузырей, пока руки не заросли такой жесткой коркой, что пальцы стало тяжело сгибать.
Во что превратилась шея – думать вообще не хотелось. Будучи ветеринаром, он видел такое довольно часто: так, как сейчас выглядел он, выглядели бездомные псы с неблагополучных планет, где они разводились сами собой и раз в месяц стандартно усыплялись, чтобы не разносить в округе заразу.
Вот и Седрик сейчас был той заразной псиной, которую проще усыпить, чем попытаться вылечить.
Гадкое ощущение, честно признаться.
Седрик лежал, вытянувшись на одном камне, пористом и похожем на твердую губку, закинув руки за голову и тупо глядя в оранжевое небо. Искусственный светильник совсем не жег глаза, но и не грел. Тепло, наоборот, шло от камня. Вообще это были первые камни в жизни Седрика, на которых лежать было тепло и мягко.
А потом случилась какая-то ерунда – вроде как откуда-то налетел песок, видимо, со стороны северного каньона, в котором гнездилась вторая станция, и от души плеснул Седрику в лицо. Он закашлялся, перевернулся на бок и принялся тереть глаза. И плеваться. А когда снова смог продрать глаза и задрать голову к небу.
− Да чтоб тебя!
Светильник с неба покосился и начал стремительно падать вниз. Домчавшись до горизонта, он подскочил, как йо-йо на механическом тросе, и снова вернулся на небо. А само небо начало крошиться. Сначала сверху посыпались маленькие кусочки (а Седрик все лежал на камне, и ему совершенно не хотелось вставать и уходить со своего такого удачного места для наблюдения за концом света), а потом пластами, как старые обои в самых захудалых районах Земли, начали сворачиваться целые рулоны из окружающего мира. Как картинка, которая подлежала уничтожению.
Седрик в кой-то веки чувствовал себя прекрасно. Ему очень нравилась эта картинка, и уходить со своего места только из-за какой-то там угрозы смерти он не собирался.
Наконец мир окончательно рухнул, оставив от себя гигантский металлический купол, на котором когда-то держался. Купол заскрипел и рухнул, как карточный домик, погребя под собой и Седрика.
Захрипев, Седрик очнулся и тут же сел на своей кровати. Чувствовал он себя более чем нормально. Да он совершенно не был болен! Вот только притихший на время светопреставления инстинкт самосохранения разыгрался не на шутку: подскочил пульс, в крови забурлил адреналин, в висках запульсировало. И инстинкт вполне ясно вопил: бежать.
Седрик скинул ноги с кровати, на ходу срывая с себя трубки и оглядываясь. Медотсек был пуст, только пищали приборы.
Пнув ближайший пилот достаточно сильно, чтобы тот погас, Седрик выбежал в коридор. Кругом он слышал голоса, чувствовал чужое движение, хотя никого на этаже не было. Выбрав наиболее тихий коридор, свернул в него и рванул по лестнице вверх. Вверх, вверх и вверх, на самый верхний этаж, туда, где протекла и начала обваливаться паршиво построенная крыша. Поближе к оранжевому небу и на соплях держащемуся светильнику.