Наследие Изначальных

— Мы все идём по очень узкой тропинке, Алварес. Жизнь окружает нас опасностями с самого детства. Не думай, что страха не знали мои родители, когда просто готовили для меня пищу и боялись сделать что-то не так. Или когда нужно было показывать нас ксенобиологам комитета по усыновлению, чтобы оценить, как мы растём и развиваемся, услышать, не совершили ли они каких-то непоправимых упущений…

Алварес потёр лицо ладонями.

— Быть может, первое время твои родители и заходили ночью в вашу спальню, чтобы просто послушать, дышите ли вы, но со временем, убедившись, что всё делают правильно, они, несомненно, успокоились и обрели уверенность. А в семье Элайи если и было спокойствие, то спокойствие обречённости. Лекарства не давали иллюзию того, что он здоров, они просто не позволяли его болезни оторваться на всю катушку. Чуть меньше головных болей, чуть реже приступы. Чуть больше возможностей что-то выучить, во что-то поиграть или даже выбраться хоть иногда из дома. Ни тебе, ни мне не представить, какую немыслимую любовь и ненависть можно испытывать к маленькому флакончику таблеток — хозяину твоей жизни.

Я не с ним спорю, а с собой, думала Дайенн. Со своими истоками, с тем, наследием чего я являюсь. В моём родном, уже не существующем мире такому, как Элайя Александер, не позволили бы жить. Сила и здоровье были главными ценностями для дилгар. Куда более значимыми, чем материнские чувства или любовь к жизни, которую испытывает самый обиженный этой жизнью человек. Моими словами руководит желание быть не такой, как они. Действительно ли я не такая? Может быть, я ушла от медицины именно потому, что боялась смотреть на безнадёжных пациентов дилгарскими глазами, вновь и вновь заставляя замолкнуть голос предков, говорящий, что глупо и преступно спасать обречённых?

— Я познакомился с ним и с его болезнью одновременно, а они никогда и не были порознь. Нам было по десять лет, радость от того, что мы будем теперь жить рядом, что ему будет не так одиноко, по-видимому, пошатнула хрупкое равновесие… Ты полагаешь, это жизнь — когда сильные эмоции, даже самого положительного плана, могут разрушить с таким трудом поддерживаемый контроль? И мало ли, кто окажется рядом, кого ты напугаешь до полусмерти… Он просто заметался по комнате, спотыкаясь и водя перед собой руками, словно ослеп, а потом внезапно застыл. Одеревенел с открытыми глазами, в полушаге. Словно душа покинула его тело, сказала бы ты. Или словно его отключили, как робота… Это страшно, очень страшно. Даже если тебе уже десять и ты уже слышал, что твой родственник тяжело болен. До сих пор «тяжело болен» было нечто другое. Более… обычное. Да, к нам сразу прибежала Виргиния, она быстро справилась. Сложнее было убедить Элайю, что я не буду теперь его избегать, что всё равно буду приходить в гости…

Взгляд Дайенн скользил по мониторам — чтобы не встречаться с взглядом напарника, чего уж притворяться.

— Кататонические приступы — это, конечно, страшно, однако это не самое страшное, что может быть при…

— Не самое, да, хотя невозможно не думать, что он может случиться на улице, в общественном месте… Что человеку с такими проблемами никогда не управлять даже велосипедом, не то что более серьёзным транспортным средством. Постепенно, он говорил, он начал вовремя регистрировать приближение приступа. Если сразу принять дополнительную дозу лекарства, обычно это помогает, вот только сделать это нужно ещё постараться. Элайя говорил — словно всё распадается, и ты должен совершать невероятные усилия для самого простого действия. Речь перестаёт восприниматься как связная, становится разрозненным бессмысленным шумом, и со зрением то же самое — мир вокруг больше не представляет цельной картинки, это отдельные, непонятно как связанные между собой элементы. Поэтому просто дойти до тумбочки и взять флакончик с лекарством — это действительно тяжёлая задача, нужно фокусироваться на расстоянии до неё, на понимании, что это за предмет и зачем он нужен, на том, что чтоб сделать шаг — надо поднять ногу, а чтоб взять — надо протянуть руку… Здоровому человеку это даже представить сложно.

Дайенн хотела что-то сказать о том, как называются эти симптомы, какие механизмы их формируют, но как-то потерялась. Она ориентировалась на знания, касающиеся преимущественно минбарцев, и не была уверена, что не допустит грубых ошибок.

— Но хуже всего, когда на приступы накладывались всплески его телекинетической силы. И потом, когда Виргиния пробивалась к его сознанию, чтобы привести его в себя… Иногда комнату потом приходилось приводить в порядок полдня. Она, конечно, мало говорила о том, что видела там. Говорила только, что и сознание Элайи в этот момент расколото, он теряет ощущение, кто он и где он…

Дайенн молчала. А что можно сказать, чтоб поддержать надежду напарника на то, что он когда-нибудь встретится со своим братом, после этих-то слов? Что будет с ребёнком, всю жизнь сидевшим на таблетках, когда в очередной приступ этих таблеток не окажется? Едва ли что-то хорошее. Пираты не щадят и менее серьёзно больных пленников — их клиентам нужны работники, а не обуза…

— М? — Альтаке не надо было даже поднимать глаз, чтобы знать, кто пришёл. Хотя и продолжать вчитываться в отчёт Алвареса тоже смысла уже не было.

— Всё без сучка без задоринки. Наши младшие братья из земной полиции очень расстроены и едва не плакали, но что поделаешь, Франке уже отправлен для суда на Марс… Мы же просто не успели получить их запрос, у меня как раз забарахлил компьютер, буквально именно в тот самый час! Теперь они, конечно, пошлют кучу протестов… Можем для удобства потерять и из них хотя бы часть, или пусть их марсиане обломают?

— Не принципиально, — хмыкнул Альтака, — Франке, конечно, отлично устроился, с двойным гражданством и кучей покровителей на Земле… Но не надо было в своё время переходить дорогу клану Альтака. У Альтака тоже есть друзья, как раз на Марсе… Пусть протестуют, марсианская сторона им его не выдаст. А мне без разницы, в чьей тюрьме он будет сидеть, хотя в бракирийской, конечно, лучше… Ты не забыл прибавить показания Костракиса?

— Нет, конечно! Мог прибавить и самого Костракиса, его тоже марсиане давно ждут… Но с ним Алварес не закончил.

— И позже долетит, не заржавеет… Молодец, Вито. Хвалю.

— Спасибо, вообще-то, не булькает, — нахально улыбнулся Вито, опираясь о пустующий сейчас стол для совещаний. Альтака соизволил наконец обратить на него взор насмешливых чёрных глаз, левый угол широких тонких губ пополз вверх в улыбке. Правый глаз его, подпорченный шрамом, придавал лицу вечно ехидное выражение, впрочем, не сказать, чтоб природного ехидства Альтаке когда-то недоставало.

— Я, конечно, целиком и полностью за то, чтоб поощрять сотрудников за хорошую работу, но твои поощрения как-то… Ни в документы не внесёшь, ни как образец для новичков не упомянешь.

— Что за беда? Я скромный, на меня равняться не надо, — парень продолжал выгибаться, демонстративно поигрывая пряжкой ремня, — зато экономия.

— Вито, таких как ты, земляне называют бесстыжими.

— Таких как я, земляне много как называют, — хотя Альтака продолжал сидеть за своим столом, постукивая по пластиковой папке ручкой, которой делал пометки в отчёте, Вито уже знал, что своего добился, он расстегнул ремень и наклонился над столом, позволив форменным брюкам скользнуть с бёдер вниз, — тебе никогда не казалось, что человеческая задница выглядит как-то уж слишком… беззащитно и нелепо? То есть, в сравнении с вашими, с этими вашими хвостами**… Это всё-таки смотрится и сурово, и значительно…

— У тебя определённо какие-то перекосы в психологии, — Альтака вышел из-за стола, — может быть, стоило отправить тебя на Землю раньше? Это, правда, не я решал.

— Меня и так устраивает. Чего я там не видел, у землян, чему там радоваться… По-моему, член бракири — лучшее, что можно встретить в космосе, после центаврианских «солнечных зайчиков», конечно…

— После, значит? — Альтака, ухмыляясь, навис над ним, Вито лёг животом на стол, глядя снизу провоцирующе-предвкушающе.