Наследие Изначальных

В кабине «Змея» с Вадимом сидела Дайенн. Как-никак, эффективность миссии сейчас зависела от точности этого самого первого выстрела, а стрелком она в команде была одним из лучших.

— Третья минута пошла… А кажется, что третий час. Правду говорят, что ждать и догонять — хуже нет… О чём думаешь?

Мигали, сменяя показания, электронные табло — радиационное излучение, запас кислорода, гравитационные помехи от проплывающих вокруг астероидов. Пилотам первых полицейских «Змеев» приходилось нелегко — дрази затягивали с переустановкой систем на унилингву, а от того, насколько хорошо ты запомнил числительные и терминологические сокращения чужого языка, могло зависеть слишком многое. Потом какие-то проблемы были ещё с расами, зрение которых имело иной цветовой спектр, но на фоне проблем с перестройкой части истребителей под некислородников это были уже мелочи…

— О родителях… Глупо и неуместно, да.

— Почему же? Сложно не думать о тех, кто думает о тебе. Мне тут пришлось наврать матери, что видеосигнал пропал, от её взгляда же ни одна царапина не укроется. Правда, каждый раз-то так от неё не напрячешься… Впрочем, она всё понимает на самом деле. Сама говорит, что слушать её не надо, она б за меня волновалась, даже выйдя в другую комнату, таковы уж матери. Тебе в этом, наверное, проще, твои — воины, другое воспитание. Хотя мне не верится, что они не волнуются хотя бы молча, про себя.

Дайенн облизнула губы. До чего ж странная штука жизнь, что они говорят об этом сейчас, в самой неподходящей для этого обстановке. Несколько раз до того она пыталась завести разговоры о семье — в сущности, это не было б как-то неестественно, Сингх пару раз рассказывал о своих, Талгайды-Суум тоже… Но в рабочее время возможностей для задушевных разговоров как-то немного, обязательно что-нибудь отвлечёт — то её вызовет Реннар на помощь в оформлении результатов вскрытия, то его — Альтака, послушать о последних достижениях. А вне рабочего времени — тем более, во-первых, сил после бесчисленных допросов уже как-то ни на что, во-вторых — их каюты расположены в разных коридорах, им домой даже не очень-то по пути.

— Ну, если честно, первое время они были… ну, как-то очень недовольны моим выбором. Разумеется, не потому, что это опасная работа, такие соображения для воина, конечно, недопустимы. Но мы всё-таки врачебный клан. Ожидалось, что я пойду по их стопам, стану медиком… Какое-то время я и сама так думала. Я изучала медицину, мне было это интересно. Но мысль о полиции не оставляла меня.

— И родители смирились?

Тяжело… тяжело отвечать на этот вопрос так, чтоб не лгать и чтоб не спрашивать себя потом, подпадает ли этот случай под исключение защиты чести. Пострадала бы честь старейшины Соука, если б она сказала, что он повлиял на родителей? Едва ли. А вот последующий вопрос — из каких соображений он это сделал — точно затрагивал честь не только её, что было бы мелочью, но и всего клана.

— Они… нельзя сказать прямо так. Они в любом случае не стали бы давить, я это знала. Давление тут и не нужно, достаточно собственного желания приносить родителям радость, оправдывать их ожидания. Но ведь в этом выборе нет бесчестья, напротив, это тоже вполне и почётно, и наполнено правильным смыслом — дилгар на страже порядка в галактике… Скорее, они не считали, что это должна быть именно я. Не в том смысле, что у меня не получится, просто наша семья… нас нельзя назвать слишком амбициозными, хотя у некоторых моих предков есть вполне значительные заслуги. И родителям… им нужно время, чтоб увидеть, что это не амбиции юности, которые часто ведут к разочарованиям. Дядя Кодин был на моей стороне, говоря, что если уж на то пошло, и разочарование может быть крайне полезным опытом. Не самая шикарная моральная поддержка, но я была благодарна и за такую. В конце концов, у них есть Мирьен, ей дело родителей оказалось ближе, чем мне. Я не удивлена. Сколько помню, времени с дядей, первым, кто обучал нас боевым искусствам, больше проводила я. Мирьен предпочитала быть с матерью, наблюдать её работу.

— Сводная сестра?

Электронное табло, показывающее время, снова деловито мигнуло.

— Не знаю, как правильнее тут назвать. В смысле, она тоже дилгарка, а называть ли нас всех родными друг другу — спорный вопрос. Если говорить о генетическом тождестве… Это сложная тема. Ты это должен знать, ни у кого из нас не было конкретных матери и отца…

— Да, знаю. Оптимальная комбинация генов от наиболее образцовых представителей вида, в памяти старшей партии есть их имена…

Дайенн довольно легко отмахнулась от вопроса, хочет ли она знать эти имена. Она научилась отмахиваться от него ещё в детстве.

— Может быть, родители ещё и потому не хотели, чтоб я вот так пыталась выделиться, что мы и так являлись исключением. Обычно нас усыновляют по одному, но родители убедили дать им сразу двоих. Своих детей уже не ожидалось, родители, когда удочерили нас, были уже не молоды. Чётко бесплодие не диагностировали, но косвенные признаки указывали на то, забеременеть маме не удалось ни разу… Место, где мы жили, очень уединённое, других семей нет, а детям нужно с кем-то играть. Конечно, к нам иногда приезжали родственники, наши двоюродные братья…

— Путали вас, наверное?

Всплыла в памяти свежераспечатанная фотография некрасивого, болезненного подростка — она пыталась представить его повзрослевшим, таким, как Алварес, и не могла, и от этого было очень неприятно, стыдно — словно она отказывается разделить с напарником его веру, словно отказывает ему в праве на этот шанс… Насколько он мал — её ли дело рассуждать? Они вернули из золотой клетки Туфайонта столько живых душ в объятья отчаявшихся семей — разве это не должно укреплять в вере?

И они вернут ещё многих, для того они и пришли туда, где теперь есть. Но не всех. Не хочется думать об этом, но такова правда — сейчас они находятся там, где должны, где приказано, но не там, где умирает кто-нибудь, разлученный с семьёй и родиной…

— Нет, они выбирали непохожих. У Мирьен волосы намного темнее моих. Да и характером она другая. Вот, решила как мать, стать врачом-травницей… Мне кажется, это с самого детства было понятно. Мы с ней никогда ни о чём не спорили, думаю, именно потому, что были очень разными. Но в то же время… Да, мы не близнецы, мы разные генетические ветви, но это несомненное родство, не физическое даже, духовное. Мы были… при всех наших различиях, двумя частями единого целого, наверное — родительского счастья. Мы много времени могли проводить порознь, но когда были вместе, всегда делились всем. Я очень благодарна родителям, что они добились такого исключения для них. Нет, конечно, я не хочу этим сказать, что сестру-минбарку я любила бы меньше… Ты упоминал, что у тебя есть ещё один брат, и он дилгар?

— Да, у меня двое братьев. Приёмные. Точнее, они воспитанники моей матери, она не усыновляла их, у них есть родители, просто они не имели возможности быть с ними постоянно.

Это можно себе позволить, решила она наконец, это не только лично для неё (хотя и это тоже, к чему отрицать?), это для алита Соука — ведь это информация о семье Алвареса, о воспитании, кто знает, что полезного может дать такой разговор.

— Расскажешь о нём? Я понимаю, это любопытство может показаться неуместным, но думаю, ты можешь понять мой интерес. Я мало знаю о других дилгарах…

Вадим обернулся.

— Почему?

Вопрос был и простой, и логичный, но неожиданностью поставил в тупик.

— Ну… Мы живём в основном далеко друг от друга, комитет по усыновлению старался не допускать нашего концентрирования.

— И вам было запрещено интересоваться жизнью друг друга?

Наверное, зря этот разговор вообще был начат. Пошёл он как-то слишком не так. Как объяснить то, чего никто никогда не объяснял — как и многие вещи, которые минбарец впитывает с рождения. Не рекомендовалось. Не рекомендовалось даже не вслух, просто было понятно, что этот интерес не встретит приветствия.

— Ну, я знаю о некоторых дилгарах благодаря годам учёбы, один учился со мной, то есть, проходил практику в том же госпитале.