Наследие Изначальных

Нирла, долго боязливо переминавшаяся в сторонке, в конце концов решилась подойти.

— Здравствуйте! А вы действительно принцесса? Простите, я просто и подумать не могла, что когда-нибудь увижу настоящую принцессу, да ещё такую необычную. У вас такие красивые глаза…

Глаза у геймки действительно, пожалуй, были красивые — огромные, чёрные, они занимали большую часть белёсого с желтоватым отливом личика. Сложно было что-то говорить о выражении в этих глазах, эмоции у негуманоидных рас выражаются всё же сильно по-другому, но кажется, она была очень смущена, потому что сперва застрекотала на своём языке, и только потом что-то пробормотала на земном — кажется, она его пока ещё знала довольно плохо. Но по крайней мере, как член королевской семьи, она его учила, иначе б было, пожалуй, трудновато.

— Хотите, я буду переносить ваш баллон, если вам нужно куда-то пойти?

— Тяжёлый, — старательно выговорила геймка.

— Ничего, я подниму, я сильная! Дома я ухаживала за животными, а тазы с пищей для них ой какие тяжёлые бывают…

Алварес, в этот момент беседовавший с чернокожей землянкой, попросил её подождать и подошёл к детям.

— Не надрывайся. Куда вы хотите пойти? Если нужно передвинуть баллон, просто попросите кого-нибудь из взрослых, нас тут очень много.

Да, наверное, мысль об Алваресе как раз тоже сверлила ей голову. Точнее — о том, что в каюте её ждёт необходимость составить отчёт для алита Соука, ведь теперь-то ей есть, что ему сказать…

Из задумчивости Дайенн вывел рявк из громкой связи — Альтака сообщал, что прибыл корабль посла Гейма за принцессой, надо собраться у шлюзов для проводов.

Провожать принцессу, которой первой из Туфайонтовой коллекции предстояло воссоединиться с семьёй, пришли и некоторые женщины — госпожа Огата, в узких глазах которой поблёскивали слёзы, леди Фонора, пришедшая, вероятно, главным образом из соображений сведения знакомства с какой-никакой, но королевской семьёй, пакмаранка Зиюф — очень робкое и стеснительное создание, необыкновенно тронутое тем, что кто-то, хоть в силу расовых особенностей нечувствительности к неприятным запахам, ею не брезгует.

Принцесса церемонно попрощалась с каждым, на очень ломаном земном заверив, что будет счастлива когда-нибудь принять в своём дворце как своих спасителей, так и подруг по несчастью, если они однажды решатся посетить прекрасный мир Гейма. Особенно долго и тепло она прощалась с Нирлой, поглаживая её по голове длинными тонкими усиками, та в ответ осторожно поглаживала её по тонкому, только нарождающемуся хитину. Ну, тут уж Алварес должен признать, в принцессе нет совершенно никакого снобизма…

Под конец смены, когда Сингх ускакал к Альтаке с обработанными расшифровками, а Ситар всё ещё был на допросе и планировал, видимо, оттуда сразу к себе, Дайенн наконец решилась.

— Алварес, чью фотографию ты показывал Малхутарро? Кого ты ищешь?

Напарник не обернулся, продолжая кликать в окне программы, исправляющей ошибки оцифровки показаний госпожи Огата, но по его лицу пробежала тень.

— Брата. Точнее, на самом деле — племянника, но мы одного возраста, родились в один день. Возможно, это и глупо, но я не могу искать его только по спискам неопознанных тел.

— Ох… сочувствую. Пираты? Мне казалось, в последние годы…

Рука над клавишей едва заметно дрогнула.

— Ему было 16 лет, он впервые покинул Корианну, отправился посетить одного друга семьи… Это был частный транспортник, всего несколько пассажиров, матери даже не слишком сопротивлялись идее отпустить его без сопровождения. Большой парень, закончил школу, и друг семьи тоже уверял, что всё под контролем, ну что могло случиться… Корабль потом нашли, совершенно случайно — он серьёзно пострадал при нападении, и пираты не стали его забирать. Нашли только труп пилота, все пассажиры — исчезли.

— Это ужасно. Когда ж эту язву окончательно вытравят с лица галактики…

Алварес повернулся.

— Тогда, Дайенн, когда галактика изменится. Все миры, как наш. Вы удивляетесь крайним формам насилия и эксплуатации, а более приличные, цивилизованные вас, конечно, не коробят… Пиратство и работорговля — лишь крайняя, возведённая в абсолют форма того, что творится в каждом из миров благопристойного Альянса…

Да, он не смотрит на неё так, как эти женщины, и некоторая прислуга на Зафранте, и даже часть коллег. Он с детства видел перед собой дилгарское лицо, и это было родное лицо. Однако то, что есть в его взгляде… Отчужденность иного порядка. Не биологических различий, не каких-то давних счетов между мирами.

— Альянс с самого начала объявил войну пиратству, ты знаешь.

В угрюмой усмешке блеснули центаврианские клыки.

— О да, объявил… Пираты отползли к окраинам, ушли в тень, но не исчезли совсем, как и преступность вообще. И не исчезнут, пока есть те, кому выгодно их существование, и пока главенствующими культами в галактике остаются два — культ власти и культ денег.

Декларация Альянса учит нас принимать друг друга «разными, но равными». Означает ли это, что всяческие предубеждения, всяческая предвзятость ушли в прошлое? Конечно, нет. Ни один народ не лишён того, чтоб смотреть на другие народы… так или иначе как на лишённые каких-то важных качеств. Не столь эстетичные внешне — это мелочи. Не столь сообразительные, не столь храбрые и благородные, не столь духовные. Это печально, но нормально, говорил дядя Кодин, успокаивая её (она-то, правда, сравнивала себя с окружающими не в свою пользу, и не всегда ей для этого требовалось осуждение в чьих-то словах или даже взгляде) — даже внутри одного народа, внутри одной касты мы сравниваем себя с другими, и как нужны нам примеры тех, кто превосходит нас, на кого нам следует равняться, так нужны и те, на чьём фоне почувствуем себя лучше, когда идеал вновь не будет достигнут. Мы несовершенны. Когда-нибудь будем. А пока, зная свою слабость, утешаем себя подобным не самым достойным образом.

— Как по мне, это странный пессимизм для полицейского…

— Это не пессимизм, отнюдь…

Отмечая мелкие царапины, прикрытые волосами, Дайенн невольно думала о том, что ведь этого разговора могло и не быть. Если б ему так не повезло с тем, что женщина-токати подхватила его, выпавшего из окна. Едва ли падение со второго этажа было бы смертельным, но успел ли бы к нему кто-то из них раньше, чем охрана дома?

— Мы здесь именно затем и собрались, чтобы уничтожать такие явления, разве нет? Благодаря нашим недавним действиям эти 25 женщин и две девочки теперь свободны. А ведь некоторых из них семьи успели похоронить… Надо верить, что однажды мы — или кто-то из наших коллег — найдёт и твоего брата.

— Да, верить, что ещё остаётся…

— Мне… можно взглянуть?

Алварес кивнул на ящик стола.

— Та, которая была у меня с собой на Зафранте, пострадала, когда эта землянка, которая решила остаться, окатила меня растаявшим льдом из ведра. Китель, к сожалению, насквозь… Я распечатал новую.

Дайенн вынула небольшой плотный прямоугольник, ещё пахнущий краской. С него смотрел темноволосый шестнадцатилетний парень со странным, отчаянно некрасивым лицом — длинный нос, большой рот, глаза… Заметив, видимо, её чисто профессиональную реакцию, Алварес счёл нужным пояснить:

— Да, даже по этой фотографии понятно, что Элайю едва ли с кем-то спутаешь. У него действительно зрачки разного размера. Иногда это почти незаметно, а иногда, вот как на этом фото — очень.

— Это же…

— Да, не говорит ни о чём хорошем. Элайя действительно… не очень здоров. Ещё и поэтому мне тяжело слышать, что нужно верить в воссоединение однажды… В случае Элайи, с его приступами, надо верить для начала, что он жив.

Есть ли между ними сходство, хоть какое-то? Дайенн не могла такового усмотреть. Волосы и брови Алвареса, по-центавриански густые, светлее, лицо более… живое, хотелось сказать. Действительно, живое. Более здорового цвета, с более гармоничным сочетанием черт. Алит Соук, упоминая о болезни Элайи Александера, был краток — скорее всего, он и не знал подробностей. А если и знал… Среди недугов, о которых воину просто тяжело и неприятно говорить, неврология занимает одно из первых мест.